Появление труда наших славных московских первопечатников произвело большой переполох среди многочисленных переписчиков, для которых печатные книги были, конечно, прямым подрывом их заработка.
Они сумели возбудить чернь против Ивана Федорова и Петра Мстиславца, обвиняя их в каких-то ересях, и толпа подожгла печатные палаты; печатники же наши успели бежать в Литву. Однако дело, основанное ими, не погибло; его продолжал ученик их – Андроник Невежа. Мастера же наши, прибыв в Литву, напечатали много книг, работая под покровительством литовских вельмож, оставшихся еще верными православию: в местечке Заблудове, близ Белостока, у великого гетмана Григория Александровича Хоткевича и в городе Остроге, у знаменитого ревнителя православия князя Константина Константиновича Острожского, у которого Иван Федоров успел напечатать Псалтырь, Новый Завет, а затем и Ветхий. Работали наши первопечатники также на Волыни и во Львове, где православные обитатели их завели книгопечатни. Тем не менее ввиду сильного угнетения православия в Западной Руси жизнь обоих тружеников не могла быть завидною; известно, что Иван Федоров, человек семейный и больной, терпел страшную нужду. Он вынужден был заложить жидам все свои типографские снаряды за 411 злотых, и только после его смерти они были выкуплены галицким епископом.
Западнорусское духовенство, особенно высшее, в описываемые времена уже во многом отличалось от своих собратьев в Московском государстве. Гибельное разделение митрополии при Казимире Ягайловиче, с постановлением киевского митрополита в полную зависимость от литовско-польского короля, принесло свои плоды.
В дела Православной церкви стали все более и более вмешиваться католики: православными епископами короли часто назначали угодливых им и польской знати светских людей, только числившихся православными, по духу же совершенно преданных латинству и польщине; точно так же раздавались и игуменства в монастырях; все это, разумеется, вносило сильную порчу в нравы западнорусского духовенства, которое стало наполняться алчными и буйными людьми, ничего общего не имеющими с тем высоким званием, которое они носили. Конечно, падение нравов среди православных священнослужителей было известно всем, и иезуиты при каждом случае старались в своих проповедях унизить нашу веру, указывая на недостатки православного духовенства; с особенной же ненавистью относился к нему знаменитый ксендз Петр Скарга, всячески понося в своих страстных проповедях православие. К этому присоединились при Стефане Батории и открытые гонения на нашу церковь. «При Батории, – говорит наш известный историк С.М. Соловьев, – церковь в Литве сильно почувствовала, чего она должна ожидать впредь от католического противодействия и главных проводников его – иезуитов: в 1583 году король велел отобрать землю у всех полоцких церквей и монастырей, кроме владычных, и отдать их иезуитам. В 1584 году во Львове накануне Рождества Христова католики по приказанию архиепископа своего с оружием в руках напали на православные церкви и монастыри, выволокли священников из алтарей, одних уже по освящении даров, других перед самым причастием, запечатали церкви и настрого запретили отправлять в них богослужение».
Но, несмотря на эти преследования и падение нравов среди духовенства, в Западной Руси не переводились крепкие духом и глубокой привязанностью к православию русские люди.
Среди уже сильно ополяченных русских вельмож горячим ревнителем православия был упомянутый нами князь Василий-Константин Константинович Острожский; он был сыном знаменитого гетмана Константина Ивановича Острожского, победителя под Оршею московской рати, и сам по приказанию Батория воевал с полками Иоанна в Северской Украине.
Таким образом, оба князя Острожские – отец и сын, будучи русскими людьми и горячо преданными православию, могли служить польским королям и при этом вести ожесточенную войну с православным Московским государством. Это показывает, конечно, что в XVI веке не все русские люди сознавали еще потребность соединиться под единою сильною рукою православного русского царя, почему, как увидим, наши государи должны были положить для этого немало трудов в последующие века.
Наряду с Константином Острожским другим большим ревнителем православия в Польско-Литовском государстве был наш изменник – князь Андрей Курбский. Этот своевольный и высокомерный человек получил на Литве и Волыни большие земельные владения от Сигизмунда-Августа, в том числе город Ковель, и гордо величал себя князем Курбским и Ярославским. Однако своей изменой он не приобрел себе расположения и на новой родине; оставив в Московском государстве мать, жену и сына-ребенка, которые, по его словам, были заморены Иоанном, Курбский вскоре после своего бегства вступил в брак со вдовой от двух мужей – рожденной княжной Голшанской и крайне дурно жил с ней, причем оба они обвиняли друг друга во всевозможных преступлениях; затем брак их был расторгнут, и он женился в третий раз, уже на девушке. Замечательно, что Курбский, заклеймив свое имя гнусной изменой, ведя затем в Литве крайне бурную жизнь, ссорясь постоянно с окружающими и не гнушаясь прибегать к насилию над своими недругами, сохранил тем не менее самую горячую любовь к православной вере и всячески старался ее поддержать; он написал историю Флорентийского собора, перевел с латинского языка на славянский беседу Иоанна Златоуста «О вере, надежде и любви», а также горячо обличал лютеран и иезуитов в своих письмах к разным лицам, в том числе и к православным горожанам Вильны и Львова.
Среди этих православных горожан Западной Руси, состоявших большею частью из мелкого посадского люда, весьма отрадным явлением было в наступившие тяжкие времена для нашей веры образование православных братств, из коих самыми знаменитыми являлись Львовское при Успенской церкви города Львова и Виленское при виленском Свято-Троицком монастыре. Возникновение этих братств в западнорусских городах следует отнести к уже упомянутому нами глубоко трогательному древнерусскому обычаю – устраивать складчинные братские пиры по большим праздникам, в которых принимали участие на совершенно равных правах богатые и бедные, знатные и безродные. В западнорусских городах под влиянием притеснений православного населения католиками участники этих братских пиров начали входить друг с другом в более тесные отношения: они стали строить особые братские дома, в которых рассуждали о потребностях духовных и церковных, а также о нуждах больного и сирого люда; братства же и хоронили своих неимущих членов.
Для заведования делами и деньгами выбирались старосты, причем деятельность их определялась уставами братств. Так, по уставу Львовского братства всякий вступающий в него шляхтич или мещанин вносил в братскую кружку 6 грошей, а затем еще и известную ежегодную плату; за это братство обязано было приходить ему на помощь в случае нужды, провожать умерших братьев до могилы со свечами и так далее. Вместе с тем братство не только наблюдало за благочестием мирян и духовных лиц, но вскоре получило от царьградского патриарха важное право – входить в пререкания с самим епископом, если он нарушал правила Церкви. Конечно, это было весьма существенно в деле поддержания православия ввиду того, что, как мы говорили, в среду западнорусского духовенства, при благосклонном содействии польских королей и латинских вельмож, стали проникать люди сомнительной нравственности. Царьградский патриарх благословил также Львовское братство на открытие своей школы и печатни на славянском и греческом языках. Такие же школы и печатни возникли как в Вильне при Свято-Троицком братстве, так и в Остроге, на средства князя Василия-Константина Константиновича Острожского. В школах этих проходили языки латинский и греческий и другие науки, так что из них выходили столь же образованные люди, как из иезуитских коллегий и протестантских школ. Скоро братские школы дали ряд способнейших и горячих борцов на защиту православия, направивших свои силы против иезуитской пропаганды; в числе их необходимо упомянуть учителей Львовской братской школы Стефана Зизания и Кирилла Транквиллиона. Таким образом, городские братства в Западной Руси явились для мелкой шляхты и мещанства крепким оплотом православия в наступившие для него тяжкие времена.
Другим оплотом нашей веры в те времена в Польско-Литовском государстве служил, конечно, простой русский сельский люд, беззаветно державшийся веры своих отцов.
Наконец, славное днепровское казачество было также всецело предано святой нашей вере.
Это днепровское казачество, как мы уже говорили, делилось на городовое, или оседлое, и низовое, или вольное, подобное вольным донским казакам, причем первым атаманом низовых днепровских казаков был, как мы тоже указывали, Евстафий Дашкович.
Мы видели также, что служивший одно время у Грозного князь Димитрий Вишневецкий задумал основать на лежащем ниже порогов обширном острове Хортица укрепление, где могли бы держаться низовые казаки, что сильно встревожило турок и крымцев, которые после больших усилий заставили казаков уйти из Хортицы. Но, несмотря на эту неудачу, низовое казачество усиленно старалось утвердиться ниже порогов и скоро приобрело себе громкую известность под новым наименованием запорожских казаков. В Запорожье, так же как и в донское казачество, начал стекаться самый отважный и предприимчивый люд, недовольный тяжелыми условиями своей жизни на родине; отсюда казаки стали направлять свои лихие набеги на владения крымцев и турок, чем приводили их в великий ужас; зависимые от турок соседние с Поднепровьем области – Молдавия и Валахия – тоже сделались поприщем казацкой удали. Казацкие атаманы со своими дружинами являлись сюда или с тем, чтобы быть посредниками между различными воеводами, враждовавшими друг с другом, или же для того, чтобы самим захватить себе Молдавское воеводство.
В поисках этого воеводства погиб князь Димитрий Вишневецкий: он был посажен турками на кол. Затем на короткое время занял молдавский стол под видом наследника одного из бывших господарей славный казацкий атаман Иван Подкова, прославивший себ