Вот так, не самым мудреным коварством, Марушке достается – нет, не письмо, и это прискорбно. Плоский кармашек-тайник на шнурке. Но и эта добыча тоже весьма неплоха. Да и к лучшему, что не письмо. Печать обратно поставить ни она, ни Ратмир, не сумеют. Только где ж прячет его… Если прячет, а не выдумал на ходу.
С этим мешочком она запирается в бане. Ночи еще не по-летнему холодны, жар уже выветрился. Свечей по углам не ставит, дверь закрывает наглухо, еще и оконце крошечное занавешивает, чтобы свет совсем никуда не пробился. Отрез полотна, плошка с молчаной водой на полу, две свечи по краям и добыча, собранная в узелок. Волос с одежды, его кошка стащила и принесла. А кусочек, отрезанный от шнуровки на сапоге, – это уже сама Марушка постаралась, не смогла удержаться, чтобы, прикрывшись тенью, не подобраться поближе и не отхватить, пока северянин звезды считал. На Ратмире и не проверишь, как у нее получается, хорошо или нет, вмиг просекает. И повод такой – ну, как устоять? Но ценнее всего тайный кармашек, медальон, внутри которого обнаруживается кольцо. Перстень свит из пяти тонких полос серебра, и на каждой из них искусная гравировка. Рисунок сильно от времени вытерт, но пока различим. Руны северные, не здешние, вот и пригодилась наука ей, как нельзя лучше. Разбирая полустертые письмена, Марушка все более удивляется. Кольцо знатного человека, хоть и не скажешь по виду: ни камней дорогих, ни печати, все не такое, как должно. А вот ведь, кто-то из знающих руны заплел в мудреную вязь, не прочтешь, если не знать, с какой стороны подступиться. Колдовство – чужое, сильное да скрытое хорошо, хоть бы прямо смотрел кто, а не заметит, мимо пройдет. Даже прятать не надо от глаз любопытных чужих. Диво дивное, что далось оно в руки.
Но оттого, что кольцо непростое – в ее деле оно не помощник. Что с ним ни делай, а не расскажет, кто таков северянин. Посланник? Лазутчик? Кто-то еще? Любой бы хранил и берег, если бы не доверял колдовству. Разведчик спрятал бы, чтоб не выдало. А гонец – чтоб не обронить по пути и передать, кому велено, в руки. Но и ярлу – ну, да не конунг же он, куда ему, не похож! – тоже разумно спрятать его подальше, знак своей власти, если не хочет быть узнанным раньше времени.
Как теперь быть? Попробовать, разве что… Чем боги не шутят? И кольцо отправляется в чашу с водой, а Марушка приступает к делу. Шепчет молчаной воде потаенное, касаясь дыханием, выводит разные знаки, и рябь от касания еще долго, много дольше, чем любая другая вода, отзывается, складываясь в узор. Все, что поначалу она смогла разобрать, было твердое «нет». Да и то, повезло, что не ударило, бывают с такими вещами всякие каверзы… А знал бы Ратмир – как пить дать отругал бы. Обидно, язвительно, как он умеет, наотмашь…
Как разговорить, отомкнуть колдовское кольцо, выяснилось по случайности. На силу ответило б силой. На любопытство – замкнулось бы пуще прежнего. Не спрашивай в лоб, напрямик, говорила ей мать, поясняя. Не ломись через дверь, если заперто. Со стороны обойди, найдется оконце. Для чего сотворили его – никакой не признается оберег, разве только слепленный кое-как. А вот показать, что умеет – вряд ли какой откажется. Вроде и разница невелика, а поди ж ты, имеет значение, как спросить да о чем. И свиток подаренный, с рунами северян, как нельзя вовремя вспомнился. Руны волшбы – Турисаз, Иса, Эваз[3] – пальцами по воде и шепотом на огонь, и каждая загорается, наливается светом, расплывается маревом зыбким… и кольцо размыкает молчание, показывает, картинками в отражениях, в зыбкой воде, делится щедро, даже спрашивать больше не надо, сиди да смотри. И Марушка смотрит. Смотрит, не веря вполне еще, что у нее получилось. Уже – получилось. И неведомо, сколько б глядела еще, кабы не свечи. Прогорели, истаяли – и погасли.
Впотьмах она собирает добытое, сворачивает полотно, воду выплескивает за порог. Прочее, чтоб не шуметь, оставляет как есть, только сверток с собой и берет. Тенью выскальзывает во двор, и сразу идет к своей тайной калитке.
В общем-то, вовсе она не тайна какая-то, просто прикормлено да приворожено для зверья, которое приручила. Чтоб на условный знак откликались и шли к заветному месту, а не ищи их свищи по ночным перекресткам. Но люди – когда они люди, а не в какой-то другой из личин – через эту калитку не ходят.
Из трех заготовленных весточек надо не ошибиться, выбрать одну, ту самую, верную, и посыльного снарядить. Впрочем, молодая куница – пугливая, гибкая, юркая – пришла поиграть и поесть, а не за тем, чтоб выполнять всякие поручения. Кормежка само собою, но этой ночью играть Марушка не настроена. Как-нибудь после, потом, когда все решится. Зверь не скрывает досады, вот ведь, и кошка, подруга по играм, к тому же запропастилась, совсем не везет. Но позволяет погладить себя, ныряет под руку, фыркает, пробует выманить поиграть. Но напрасно. Еще раз вздохнувши, гонец отправляет в путь. И только тогда Марушка замечает: у столпа на траве осталась какая-то крупная мышь, или кто-то похожий, не видно. Очевидно, подарок.
– Что за имя, Марушка? – раздается из-за спины. Да, подбираться бесшумно – едва ли не первое, чему учат воинов и охотников. Но любую обычную хитрость она бы учуяла издали. Само приближение. А уж там, где хозяйка она, где все подчиняется ее воле – так тем более… Не учуяла. И это не те, знакомые и привычные выходки, что-то иное. Зверь? Не удержался? Выманили? Что сонное зелье не пил – это кошка еще разведала, Марушка уже знает… Так, может быть, дело в кольце? Нет оберега на шее – и вольно зверю разгуливать, пусть пока и не меняя личину полностью, оставаясь в облике человеческом? Над этим ей надо размыслить…
– А что странного? – не оборачиваясь, спрашивает она. По спине холодком проходит ночной ветерок. Или совсем не ветер, а дыхание зверя? С оборотниками ей сталкиваться не приходилось, поэтому все в диковину. Так, указал ей Ратмир пару раз на прохожих, прошлой осенью, на большой городской ярмарке, у кого вторая личина имеется, да и все.
– Потому что не из этих краев твое имя, – и северянин еще ближе оказывается, прямо над ухом звучит его голос.
– А ты разве раньше бывал в этих краях? – ну, рассказывай же, если сам завел такой разговор! Но зверь, видно, чует подвох, и уходит из приготовленной западни.
– Разве надо бывать самолично, чтоб знать? – вот, с другой стороны уже он, и все так же бесшумно, ни одной не задел травинки, ни единым звуком себя не выдал.
– Все просто, – она оборачивается и оказывается лицом к лицу с гостем. В темноте обычным зрением не рассмотреть, ни ее, ни его, даже контуров, не то чтобы лиц. Зверь, точно зверь, иначе никак! В подтверждение всех ее подозрений в тьме мелькает красный отблеск зрачков. – Марушка – это не имя, а прозвище. От Мара, Марена. Знаешь такую?
– Слыхал, – а вот теперь он отступает на шаг. Был бы в звериной личине – отпрыгнул бы, не иначе.
– Вот такая я Марушка. Сам додумаешь до конца, северянин, за что так прозвали? Или сказочку на ночь тебе рассказать?
Глава 3
Когда прозвучало имя Марены – Ингвар и впрямь еле сдержался, таким холодом обдало, пробрало до самых костей, так ему показалось. И ладно б озноб сам по себе, ну, ветер ночной, и сам он с теплого лежбища выбрался только, всему найти пояснение можно. Но вот богов имена, а тем паче навьих богов, никто походя не вспоминал. И лепить к своему имени не решался. Марена – что Хела, Хель. Иначе – смерть. И ладно бы имя еще, само себе… только стало оно самой последней каплей, недостающим звеном, после которого никакой нет возможности убедить себя, что ошибся: ведьмино логово, вот, куда привела дорога.
И сей же момент, только спала с глаз пелена, все, буквально все, в словах, обращенных к нему, в разговорах хозяев между собой, в том, какой гибельной силой гнуло его, как прорывалась она, сила эта – марью, в обоих хозяевах, до помутнения разума, до глубинного ужаса – как перед смертью… Не той, честной, в бою, после которой достойнейшим путь в Вальхаллу. А вообще. Небытием. В котором ни чести, ни славы, а только вечный туман и льды… Припомнилась темная марь в глазах у Марушки и Ратмира, да шорохи в бане, да шепот неясный прямо над ухом, перед тем как вышел во двор и встретил хозяйку. Да и серый кот, или кто он там, вертевшийся рядом, вынюхивавший… не иначе как ведьмин помощник… Ведьмино логово, и лес тоже ведьмин. И дороги не просто так заплелись… И неспроста так на ведьму эту он засмотрелся, что глаз отвести не мог… Чистая бездна… разверстая… гибельная…
– Что ж замолчал? – Марушка смеется, легко, весело, беззаботно. – Или в Навь засобирался, на ночь глядя, да задумался, не забыл ли чего прихватить? А я подскажу, что забыл, оружие ведь на сеновале оставил? Смерть встречать безоружным, о-хо-хо, небось, в чертоги небесные ваши потом и не пустят?
– Знаешь, что хуже всего? – внезапно меняется в тоне хозяйка, и вместо смеха в голосе вечная мерзлота. – Ты принял за правду. Потянулся рукой за мечом. Решил, что тебя немедленно жизни лишат, прямо здесь. И именно я. И даже прикинул, чем мог бы отбиться… и чем на меня напасть. Первым. Вот и клятва твоя. Вот и послание к князю. Вот и предки твои, их честь и заветы. И уважение к дому, в котором ты гость. И вот, что ты думаешь про волхвов, чего стоит их слово… Молчишь? А я так продолжу. Ты шел за мной, и не только голод и усталость тебя томили. Ты шел за мной и, пока не понял, что я несвободна, был готов добиваться. И ладно бы… можно понять, честь и прочая… только где же оно, когда ты решал, горло подставить свое – или жизнью моей расплатиться… Это любовь твоя, северянин? Это она и есть?… Эй, и не думай, что смерть прямо здесь и сейчас приключится. Ты встретишь ее, как любой, кто рождался на свет. Только не в этом доме. А разговор этот вспомнишь еще. Потом.
– Знаешь, – помолчав немного, добавила Марушка, – лучше б ты выпил тот мед. И не бродил в темноте, и не спрашивал ни о чем, раз не знаешь, что делать с ответами.