Кастелян задержал Гайяла и подал знак распорядительнице ритуала. Та раздвинула завесы входа в шатер, и девушка – Ширль – медленно выступила наружу с широко открытыми от страха глазами.
На ней было длинное плотное облачение из желтой парчи – ее хрупкое тело казалось сжатым, полузадушенным тяжелым покровом. Воротник облачения прилегал к подбородку девушки, но ее руки остались обнаженными; над затылком возвышался жесткой луковицей капюшон с копьеобразным навершием. Девушка дрожала от страха – так дрожит маленький зверек, попавший в ловушку; она смотрела то на Гайяла, то на отца с каким-то удивлением, словно никогда не видела их раньше.
Осторожно обняв ее за талию, распорядительница ритуала подтолкнула девушку вперед. Ширль сделала шаг, другой – и робко остановилась. Кастелян подвел к ней Гайяла и поставил его бок о бок со своей дочерью. Теперь два ребенка, мальчик и девочка, подбежали к ним с двумя пиалами и протянули их Гайялу и Ширли. Девушка послушно взяла чашку. Гайял тоже взял пиалу, с подозрением взглянул на ее мутное содержимое и встретился глазами с кастеляном: «Каким зельем вы решили меня напоить?»
«Пей! – приказал кастелян. – Путь покажется тебе приятной прогулкой, ты избавишься от страха и придешь к Музею Человека с легкой душой».
«Нет, – отказался Гайял. – Я не стану это пить. Я хочу все видеть, все слышать и все понимать, когда встречусь с Куратором. Я проделал долгий путь, чтобы получить такую возможность, и все мои труды окажутся бесполезными, если я буду запинаться и заикаться, оболваненный этой отравой». Он вернул зелье мальчику.
Ширль тупо смотрела в пиалу. Гайял сказал ей: «Советую тебе тоже не одурманиваться. Мы войдем в Музей Человека, не теряя достоинство».
Девушка неуверенно вернула чашку девочке. Кастелян нахмурился, но возражать не стал.
Старик в черном костюме вынес атласную подушку, на которой лежал кнут с рукояткой из резной стали. Кастелян взял этот кнут, подошел к обреченной паре и нанес три символических удара по спинам Гайяла и Ширли: «Отныне и на веки веков я изгоняю вас из Сапонса. Отныне вы – отверженные, беспризорные бродяги вне закона. Ищите спасения в Музее Человека. Повелеваю вам никогда не помышлять о возвращении. Забудьте все воспоминания и оставьте все надежды на будущее здесь, в Северном Саду. Отныне и навеки вы освобождены от любых обязанностей и претензий, отныне у вас нет никакого родства и вы не можете претендовать на дружбу, любовь, товарищество или братство среди сапонидов Сапонса. Посему говорю я вам: идите! Приказываю: идите! Ступайте прочь!»
Ширль закусила нижнюю губу; слезы ручьями текли по ее щекам, но она не произнесла ни слова. Понурив голову, она побрела по лишайникам тундры – и Гайял догнал ее быстрым шагом.
Возвращения не было. Некоторое время сзади доносились какие-то звуки, какое-то бормотание голосов, но в конце концов они оказались одни на равнине. Бескрайний север простирался до горизонта и за горизонт – вблизи и вдали была только тундра: унылая, тусклая, почти безжизненная. Монотонность ландшафта нарушали только руины – некогда Музей Человека – белевшие уже не более чем в получасе ходьбы, и туда они молча шли по едва заметной тропинке.
Гайял осторожно нарушил тишину: «Я хотел бы многое понять».
«Спрашивай!» – тихо, но спокойно отозвалась Ширль.
«Почему нас изгнали и заставили идти в Музей?»
«Потому что сапониды всегда так делали. Разве этой причины недостаточно?»
«Может быть, достаточно для тебя, – возразил Гайял. – Но я не вижу в этом никакой причинно-следственной связи. Должен признаться: у меня в уме зияет пустота, настойчиво требующая заполнения знаниями – я жажду удовлетворения любопытства, как бабник жаждет удовлетворения похоти. Поэтому умоляю тебя не рассматривать мои расспросы как нечто оскорбительное или чрезмерное».
Она удивленно покосилась на спутника: «У вас на Юге все домогаются знаний с такой страстью?»
«Ни в коей мере! – чуть не рассмеялся Гайял. – Всюду наблюдается заурядная нормальность умов. Люди сноровисто повторяют действия, позволявшие им прокормиться вчера, на прошлой неделе и в прошлом году. Мне неоднократно, без обиняков и во всех подробностях объясняли, что я – выродок, страдающий психическим расстройством. Меня спрашивали: «Зачем забивать голову никому не нужными сведениями? Зачем вечно к чему-то стремиться, что-то искать? Земля остывает, недалек тот час, когда каждый из нас вздохнет в последний раз. Зачем отказываться от веселья и музыки, от пиров и праздников ради каких-то маловразумительных абстракций?»
«Они правы! – одобрила Ширль. – Тебе следовало прислушаться к их советам. В Сапонсе тоже так считают».
Гайял пожал плечами: «Ходят слухи, что демон лишил меня здравого смысла. Вполне может быть. Так или иначе, я такой, каким уродился, и мне не дает покоя одержимость новыми знаниями».
Ширль выразила понимание его смирения с судьбой: «Тогда спрашивай! Я попробую утолить твою жажду настолько, насколько смогу».
Гайял украдкой косился на спутницу, изучая очаровательный профиль, густые черные волосы, большие блестящие глаза, темно-голубые, как сапфиры из страны Ю: «В более подходящих обстоятельствах ты вызывала бы у меня и другие побуждения, которые я умолял бы тебя удовлетворить».
«Спрашивай, не умоляй! – повторила девушка. – Музей Человека близок, нам не осталось ничего, кроме слов».
«Почему же нас обрекли на изгнание и смерть? Почему твои соплеменники и родственники безропотно смирились с твоей судьбой?»
«Причиной стал призрак, который ты видел в горах. Когда появляется этот призрак, в Сапонсе знают, что в Музей необходимо отправить самую красивую девушку и самого красивого юношу города. Происхождение этого обычая мне неизвестно. Так делается; так делали всегда; так будут делать до тех пор, пока Солнце не померкнет, как уголек, тлеющий под дождем – а тогда Земля погрузится во тьму, и ветры занесут Сапонс вечными снегами».
«Но что тебе известно о том, что нас ждет? Кто нас встретит, какова наша судьба?»
«Такие подробности мне неведомы».
Гайял размышлял вслух: «Маловероятно, что нас ожидает приятный сюрприз… Но во всей этой истории есть множество вопиющих несоответствий. Несомненно, ты – самая очаровательная обитательница Сапонса, и не только Сапонса, но, пожалуй, всей планеты. Но я? Я – случайный странник-чужеземец и вряд ли красавец из красавцев».
Девушка слабо улыбнулась: «Ты выглядишь неплохо».
Гайял серьезно возразил: «Меня, судя по всему, принесли в жертву главным образом потому, что я – пришлый незнакомец, и горожане Сапонса ничего не потеряют, если я исчезну с лица Земли».
«Конечно, это соображение приняли во внимание», – согласилась Ширль.
Гайял вглядывался в горизонт: «В таком случае давай обойдем стороной Музей Человека, избежим таким образом неизвестной судьбы, поднимемся в горы и как-нибудь доберемся до Асколаиса. Моей жажде просвещения придется уступить перед лицом очевидной неизбежности уничтожения».
Девушка покачала головой: «Чего мы, по-твоему, добьемся благодаря такой уловке? Глаза сотни бойцов следят за нами – и будут следить, пока мы не пройдем в Музей. Если мы попробуем не выполнить свой долг, нас привяжут к столбам и заживо сдерут с нас кожу, вершок за вершком, а затем засунут в мешки и вывалят нам на головы сотни скорпионов. Таково традиционное наказание – на всем протяжении истории сапонидов к нему уже прибегали двенадцать раз».
Гайял расправил плечи и раздраженно произнес: «Ну что ж! Я много лет хотел взглянуть на Музей Человека. По этой причине я уехал из Сфира, так что теперь я наконец найду Куратора, и моя одержимость заполнением умственной пустоты найдет удовлетворение».
«Значит, тебе сопутствует невероятная удача, – заключила Ширль. – Потому что твоя заветная мечта сбывается».
На это Гайял не смог ничего ответить, и некоторое время они шагали молча. Наконец он повернулся к девушке: «Ширль!»
«Да, Гайял Сфирский?»
«Нас разлучат перед тем, как нас убьют?»
«Не знаю».
«Ширль!»
«Да?»
«Если бы мы встретились под счастливой звездой…» Он прервался.
Девушка продолжала молча идти.
Он бросил на нее недовольный взгляд: «Ты ничего не сказала».
«Ты ни о чем не спросил!» – удивленно откликнулась она.
Гайял отвернулся, глядя на Музей Человека.
Вскоре девушка прикоснулась к его руке: «Гайял, я ужасно боюсь».
Гайял пристально смотрел на землю под ногами – у него в уме словно распустился огненный цветок: «Видишь след на лишайнике?»
«Вижу. И что же?»
«Это тропа».
Ширль не понимала: «Да, здесь прошли тысячи людей, принесенных в жертву. Значит, это тропа».
Гайял с трудом сдерживал бурную радость: «Значит, мы в безопасности – если я не позволю заманить себя в сторону. Но ты… А! Мне придется тебя охранять. Не отходи от меня, ты должна оставаться в круге действия магического благословения. Может быть, в таком случае мы выживем».
«Не предавайся заблуждениям, Гайял Сфирский!» – печально сказала девушка.
Но по мере того, как они шли дальше, тропа становилась все более заметной, и настроение Гайяла соответственно улучшалось. Тем временем, все ближе были развалины, отмечавшие местонахождение Музея Человека – и наконец они остановились прямо перед ними.
Почти ничто не свидетельствовало о том, что здесь когда-либо существовало хранилище всех познаний человечества. Обширный плоский участок был выложен белокаменными плитами, треснувшими и частично искрошившимися, как мел; в трещинах проросли сорняки, раздвигавшие остатки плит. Вокруг этого участка торчали несколько монолитов, источенных дождями и ветром, покрытых вмятинами и в той или иной степени обвалившихся. Когда-то они служили опорами величественному своду, но теперь ни от свода, ни от стен ничего не осталось – можно было только гадать, какими они были в древности.
Гайял и Ширль шли по ломаным белым плитам посреди напоминавших пни обломков каменных пилонов, открытых ветрам бесконечного времени и прохладным красным солнечным лучам. Мрамор тысячи раз заносило пылью с гор, и тысячи раз эту пыль смывали дожди: от тех, кто строил Музей, не осталось ни пылинки – их забыли так давно, что даже предания ничего о них не помнили.