Тайны и парадоксы плавания «Галанте» становились предельно ясными. Врожденной галантностью Кугеля и его склонностью соблюдать правила хорошего тона явно злоупотребили, а его доверчивость использовали против него. Но теперь правила игры изменятся!
Перезвон серебряных колокольчиков оповестил его о том, что ужин подан. Кугель задержался еще на мгновение, чтобы обозреть горизонт. Бриз крепчал – мелкие волны часто разбивались о раздвоенный тупой нос «Галанте».
Кугель медленно перешел на корму и взобрался на квартердек, где мадам Сольдинк только что сменила свою дочь у штурвала. Кугель приветствовал ее сухим кивком, каковой она предпочла не заметить. Кугель присмотрелся к эскалабре: коготь указывал на юг. Подойдя к ютовому ограждению, Кугель как бы между прочим взглянул на фонарь. Стеклянных линз в оправе фонаря не было, но это еще ни о чем не говорило. Обратившись к мадам Сольдинк, Кугель сказал: «Благодаря попутному ветру черви смогут отдохнуть».
«Все может быть».
«Держите курс точно на юг!»
Мадам Сольдинк не соблаговолила ответить. Кугель спустился в каюту и занялся ужином, во всех отношениях удовлетворявшим его критическим требованиям. Блюда подавала очередная «ночная стюардесса», Салассера, которую Кугель находил не менее очаровательной, чем ее сестер. Сегодня вечером она причесала волосы в стиле «спансианских корибантов»; на ней было простое белое платье, опоясанное в талии золотистым шнурком – наряд, выгодно подчеркивавший ее стройную фигуру. Из трех дочерей Сольдинка, судя по всему, именно Салассера отличалась особой сообразительностью; она нередко удивляла Кугеля оригинальностью и проницательностью наблюдений.
Салассера подала Кугелю десерт: торт с пятью начинками разного вкуса. Пока Кугель наслаждался этим деликатесом, Салассера начала снимать с него башмаки.
Кугель передвинул ноги под стол: «Сегодня я хотел бы остаться обутым на некоторое время».
Салассера удивленно подняла брови. Как правило, Кугель готов был приступить к постельным удовольствиям сразу после поглощения десерта.
Но сегодня вечером Кугель оставил на тарелке недоеденный торт. Вскочив на ноги, он выбежал из каюты, поднялся на квартердек и поймал мадам Сольдинк с поличным: та вставляла светящийся сердечник в оправу фонаря.
«Насколько я помню, я строго запретил вам это делать!» – гневно произнес Кугель. Игнорируя возмущенные восклицания нарушительницы, Кугель удалил из фонаря функциональные компоненты и выбросил их в ночное море.
Спустившись к себе в каюту, Кугель сказал: «А теперь ты можешь снять мои башмаки».
Через час Кугель вскочил с кровати и завернулся в халат. Салассера приподнялась на коленях: «Куда ты идешь? Я только что придумала что-то новое».
«Скоро вернусь».
На квартердеке Кугель снова застал мадам Сольдинк врасплох: она зажгла несколько свечей и установила их в оправе фонаря. Кугель схватил свечи и выбросил их за борт.
Мадам Сольдинк протестовала: «Что ты делаешь? Мне нужен свет, чтобы правильно рулить!»
«Подсветки эскалабры вполне достаточно! Предупреждаю вас в последний раз!»
Проворчав что-то себе под нос, супруга экспедитора сгорбилась за штурвалом. Кугель снова вернулся в каюту. «Теперь посмотрим, что ты придумала! Подозреваю, однако, что по прошествии двадцати эонов в этом отношении трудно изобрести что-нибудь, о чем я еще не слышал».
«Вполне возможно, – с обворожительной простотой откликнулась Салассера. – Но разве это соображение нас остановит?»
«Разумеется, нет», – улыбнулся Кугель.
Они испробовали новаторское предложение Салассеры, а Кугель порекомендовал вариант, также оказавшийся успешным. После чего Кугель опять вскочил на ноги и собрался выбежать из каюты, но Салассера поймала его и привлекла обратно в постель: «Ты не находишь себе места, как пронырливый тонквиль! Что тебя все время беспокоит?»
«Поднимается ветер! Слышишь, как плещется парус? Нужно взглянуть – что там происходит?»
«Зачем себя утруждать? – не унималась Салассера. – Мама за всем присмотрит».
«Если она начнет убирать парус, ей придется оставить штурвал. И кто следит за червями?»
«Черви отдыхают… Кугель! Куда ты?»
Кугель уже выбежал на среднюю палубу, чтобы взять на гитовы парус, яростно хлеставший шкотами под порывами встречного ветра. Взойдя на квартердек, он обнаружил, что мадам Сольдинк, отчаявшись в своей способности справиться с управлением, покинула пост рулевого и спустилась в каюту.
Кугель проверил показания эскалабры. Коготь указывал в северном направлении; судно ныряло, рыскало и постепенно перемещалось кормой вперед. Кугель круто повернул штурвал; парус сразу наполнился ветром, хлопнув так громко, что Кугель испугался – не порвались ли шкоты? Раздраженные резкими толчками, черви выпрыгивали из воды, с шумом обрушиваясь на волны, снова ныряли и снова выпрыгивали, пока не разорвались их пояса – освободившись, черви уплыли в море.
«Все наверх!» – громко приказал Кугель. Никто не отреагировал. Кугель зафиксировал штурвал и, действуя в полной темноте, взял парус на гитовы; при этом хлещущие шкоты нанесли ему несколько болезненных ударов.
Теперь «Галанте» неслась по волнам прямо по ветру, в восточном направлении. Кугель отправился искать команду и обнаружил, что все они заперлись в каютах, а на приказы немедленно открыть дверь отвечали молчанием.
Кугель пинал крепко сколоченные двери, но в результате только ушиб ногу. Хромая, он вернулся на среднюю палубу и постарался по возможности надежно закрепить все на борту.
Ветер выл в снастях; судно начинало поворачивать, выходя из ветра. Кугель снова побежал вперед, выкрикивая приказы. Отозвалась только мадам Сольдинк: «Пойди прочь, оставь нас в покое! У нас морская болезнь!»
Кугель снова пнул дверь ее каюты, после чего, хромая еще сильнее, добрался до штурвала; прилагая немалые усилия, ему удалось заставить «Галанте» снова идти по ветру.
Всю ночь Кугель стоял у штурвала; штормовой ветер скулил и повизгивал, волны вздымались все выше, иногда разбиваясь о транец взрывом белой пены. Однажды, когда ударила такая волна, Кугель обернулся через плечо и заметил мерцание отраженного света.
Свет? Откуда?
Источником могли быть иллюминаторы кормовой кабины. Кугель не оставлял там никаких горящих светильников – то есть, их зажег кто-то другой в нарушение его строжайшего запрета.
Кугель не смел отойти от штурвала, чтобы погасить светильники… «Не так уж это важно», – успокаивал он себя. Сегодня ночью, в бурю, можно было зажечь над океаном настоящий маяк – и никто бы его не увидел.
Проходили часы; порывы ураганного ветра несли «Галанте» на восток. Кугель стоял у штурвала, как прикованный. Ожидание рассвета казалось ему невероятно долгим – но все-таки небо зарделось тускло-лиловатым румянцем. Наконец взошло Солнце, открыв взору бескрайнюю череду катящихся черных валов с белыми гребешками пены.
Ветер угомонился. Кугель убедился в том, что теперь судно могло плыть правильным курсом без его вмешательства. Кугель болезненно распрямился, расправив руки, сжимая и разжимая онемевшие пальцы. Спустившись к себе в каюту, он обнаружил, что кто-то действительно установил два светильника в обращенном к корме иллюминаторе.
Кугель погасил лампы, снял халат из бледно-голубого шелка и надел свой обычный костюм. Напялив на голову трехъярусную шляпу с пряжкой, украшенной «брызгосветом», он поправил ее слегка набекрень, чтобы произвести наилучшее впечатление, и решительно вышел на палубу. Мадам Сольдинк и ее дочери уже сидели за столом в камбузе и завтракали пирожными с чаем. Никто из них не проявлял никаких признаков морской болезни – по сути дела, они выглядели хорошо отдохнувшими и невозмутимыми.
Повернув голову, мадам Сольдинк смерила Кугеля взглядом с головы до ног: «Зачем ты пришел, что тебе нужно?»
Кугель вежливо ответил, ледяным тоном: «Мадам, да будет вам известно, что я догадался о всех ваших планах».
«Неужели? Обо всех вообще?»
«О тех, которые имеют для меня значение. И они не делают чести вашей репутации».
«О каких планах ты догадался? Будь так любезен, поясни».
«Как вам будет угодно, – чуть поклонился Кугель. – Должен признать, что ваш замысел в какой-то мере изобретателен. Мы плыли на юг при свете дня, но медленно – вы просили, чтобы червям спускали половинную приманку, так как им нужно было отдохнуть. Ночью же, когда я спал, вы направляли судно на север».
«Точнее, на северо-восток».
Кугель отмахнулся от несущественной поправки: «Затем, когда червям ввели тонизирующий состав и предложили двойную приманку, вы пытались рулить таким образом, чтобы „Галанте“ оставалась в районе Лаусикаи. Но я вас на этом поймал».
Мадам Сольдинк презрительно усмехнулась: «Нам надоело это плавание – мы возвращались в Саскервой».
На какое-то мгновение Кугель был ошарашен. Дерзость заговора превзошла его ожидания. Он скрыл растерянность, однако, и беззаботно продолжал: «Какая разница? Я с самого начала чувствовал, что мы оставались в прежних водах, что вызывало у меня недоумение – до тех пор, пока я не заметил, в каком плачевном состоянии находились черви, и тогда все стало ясно. Тем не менее, я терпел ваш саботаж, ваши мелодраматические усилия меня забавляли! Тем временем я наслаждался заслуженным отдыхом и превосходной кухней…»
«Я, Табазинта и Салассера – все мы плевали в каждое блюдо! – резко вмешалась Меадре. – Мама иногда тоже заходила в камбуз – не знаю, что она там делала».
Кугелю стоило больших усилий сдержаться и сохранить апломб: «Ночью меня развлекали и тешили от души, и по этому поводу, по меньшей мере, у меня нет никаких претензий».
«Не воображай, что нам это нравилось, – вставила Салассера. – Пока ты пыхтел и лапал нас холодными руками, мы изнывали от скуки».
«Я от природы снисходительна, – прибавила Табазинта, – но, по правде говоря, твои постельные способности совершенно неудовлетворительны. Кроме того, тебе следовало бы избавиться от привычки присвистывать сквозь зубы».