Примерно через полтора километра тропа вывела его на утес, возвышавшийся над обширной равниной. Внизу, прямо под утесом, река огибала небольшой поселок, после чего устремлялась на юго-запад и постепенно исчезала в дымчатых далях.
Кугель обозревал ландшафт с настороженным вниманием. Равнина напоминала мозаику из ухоженных огородов идеально квадратной формы и одинаковых размеров; по реке дрейфовала рыбацкая плоскодонка. «Мирная картина!» – подумал Кугель. С другой стороны, поселок был застроен причудливыми архаическими зданиями, причем скрупулезная равномерность распределения строений вокруг центральной площади позволяла предположить такую же методичную скрупулезность характера местных жителей. Сами по себе здания были не менее единообразны; каждое представляло собой группу из двух, трех, а иногда и четырех установленных один на другом и уменьшавшихся с возрастанием высоты грушевидных модулей, причем нижний был неизменно выкрашен в синий цвет, второй – в темно-красный, а третий и четвертый – в темноватый горчичный и черный цвета, соответственно. Навершием каждому зданию служил прихотливо искривленный чугунный стержень той или иной длины. Гостиница на берегу реки выглядела не столь чудаковато-канонической, ее окружал радующий глаз – по меньшей мере издали – цветущий сад. Дорога вела вдоль реки на восток, и теперь Кугель заметил движущийся по ней караван из шести фургонов на высоких колесах. Его опасения рассеялись – в поселке очевидно допускали присутствие чужеземцев; Кугель стал с уверенностью спускаться с холма.
На окраине поселка Кугель остановился и открыл сумку, все еще державшуюся у него на поясе, хотя уже существенно потрепанную. Изучив ее содержимое, Кугель нашел пять терциев – сумму, вряд ли способную удовлетворить его потребности. Поразмышляв, Кугель набил сумку небольшими окатышами, подобранными на обочине, что позволило придать ей внушительные вес и полноту. Стряхнув пыль с одежды, он поправил на голове зеленую охотничью кепку и направился в поселок.
Пока он шел по улице, никто не пытался преградить ему путь; никто даже не обращал на него никакого внимания. Пересекая площадь, Кугель задержался, чтобы рассмотреть сооружение еще более причудливое, нежели окружавшие его произведения местных архитекторов: большой и глубокий каменный очаг. В очаге ярко пылали поленья, его окружали пять фонарей на чугунных опорах. В каждом фонаре горели пять фитилей, а над фитилями были устроены сложные конструкции из зеркал и линз, предназначение которых оставалось для Кугеля непостижимым. За этим сооружением прилежно ухаживали два молодых человека, очищавших от сажи двадцать пять фитилей, ворошивших горящие поленья и регулировавших винты и рычажки, в свою очередь контролировавшие положение зеркал и линз. Молодые люди носили, по всей видимости, принятые в этих краях костюмы: голубые шаровары до колен, красные рубахи, черные жилеты с бронзовыми пуговицами и широкополые шляпы. Взглянув на Кугеля без всякого любопытства, они вернулись к своим занятиям, а Кугель прошествовал к гостинице.
В примыкавшем к гостинице саду две дюжины местных жителей сидели за столами и с очевидным аппетитом поглощали какие-то блюда и напитки. Кугель понаблюдал за ними пару минут – их учтивая изящная жестикуляция напоминала манеры, преобладавшие в далеком прошлом. Люди эти были так же непривычны Кугелю, как их строения: бледные и тощие, яйцеголовые и длинноносые, они отличались выразительными темными глазами, причем у каждого из были так или иначе, по-разному, обрезаны уши. Лысины мужчин – а они все были совершенно лысыми – блестели в красных солнечных лучах. Женщины разделяли волосы пробором посередине, а по бокам коротко стригли их «под горшок», так, чтобы они не достигали ушей примерно на сантиметр; Кугелю такие прически показались непривлекательными. Пиршество жителей поселка болезненно напомнило Кугелю о качестве пищи, благодаря которой он выжил в Бледных Промоинах – о терциях он больше не помышлял. Кугель зашел в сад и уселся за стол. К нему приблизился дородный субъект в синем переднике; разглядев потрепанную одежду Кугеля, он нахмурился. Кугель тут же вынул из сумки два терция и протянул их человеку в переднике: «Возьмите это на чай, любезный, чтобы мне не отказывали в самом проворном обслуживании. Я только что закончил долгий и трудный путь и страшно проголодался. Вы могли бы принести мне примерно такое же блюдо, каким угощается господин за соседним столом, и бутыль вина. Попросите также владельца гостиницы приготовить для меня удобный спальный номер». Кугель беззаботно снял с пояса сумку и шлепнул ее на стол так, чтобы стук произвел желаемое впечатление: «Мне потребуются также ванна, чистое белье и услуги брадобрея».
«Я – владелец гостиницы, – отозвался человек в синем переднике. – Сейчас же прослежу за тем, чтобы ваши желания были выполнены».
«Превосходно! – сказал Кугель. – Ваше заведение производит на меня положительное впечатление – возможно, я останусь у вас на несколько дней».
Хозяин гостиницы благодарно поклонился и поспешил проследить за приготовлением ужина для Кугеля.
Кугель плотно подкрепился, хотя второе блюдо – раки с холодцом, приправленным нашинкованным пунцовым мангонилем – показалось ему излишне пряным и жирным. Жареная птица, однако, не вызвала у него никаких нареканий, а вино настолько понравилось Кугелю, что он заказал вторую бутыль. Майер, владелец гостиницы, сам принес эту бутыль, а похвалы принял как должное: «В Гундаре нет лучшего вина! Конечно, оно обходится недешево, но вы – человек, умеющий ценить удовольствия жизни!»
«Вы совершенно правы, – подтвердил Кугель. – Садитесь, выпейте со мной пару бокалов. Должен признаться, ваш необычный городок вызывает у меня любопытство».
Владелец заведения охотно принял предложение Кугеля: «Меня удивляет то, что вы находите Гундар необычным. Я прожил здесь всю жизнь, и наш поселок кажется мне ничем не примечательным».
«Могу обратить ваше внимание на три обстоятельства, на мой взгляд вызывающих интерес, – возразил Кугель, у которого вино вызвало некоторую словоохотливость. – Во-первых, напоминающие луковицы или груши этажи местных построек. Во-вторых, устройства из зеркал и линз над очагом в центре площади – согласитесь, любому чужестранцу хотелось бы узнать их назначение. И в-третьих, тот факт, что на голове всех мужчин в Гундаре нет ни единого волоска».
Майер задумчиво кивнул: «Местные архитектурные особенности, по меньшей мере, легко поддаются объяснению. Древние гунды жили в гигантских тыквах. Когда часть стены растрескивалась или прогнивала, ее заменяли деревянным щитом – и в конце концов обитатели тыкв оказывались жильцами домов, полностью изготовленных из дерева, но оформленных в том же стиле. В том, что касается огня и прожекторов – разве вам не известен распространившийся по всему миру Орден солнечных эмосинариев? Мы стимулируем жизнеспособность Солнца; пока испускаемый нами луч симпатической вибрации регулирует внутреннее сгорание Солнца, оно никогда не погаснет. Такие же станции существуют и в других местах – в Синем Азоре, на острове Бразеле, в окруженном неприступными стенами городе Мунте, а также в обсерватории Великого Звездохранителя в Вир-Виссилисе».
Кугель с сожалением покачал головой: «Насколько мне известно, многое изменилось. Остров Бразель погрузился в пучины вод. Дистропы снесли Мунт до основания уже тысячу лет тому назад. Я никогда ничего не слышал о Синем Азоре и о Вир-Виссилисе, хотя обошел и объездил много стран. Возможно, здесь, в Гундаре, вы – последние солнечные эмосинарии, оставшиеся на Земле».
«Плохие новости! – воскликнул Майер. – Значит, заметному ослаблению солнечной активности нашлось объяснение. Возможно, нам следует удвоить число поленьев под регулятором».
Кугель налил еще вина себе и собеседнику: «В связи с чем возникает вопрос. Если, как я подозреваю, в Гундаре продолжает функционировать последняя станция эмосинариев, кто регулирует Солнце ночью, когда оно заходит?»
Владелец гостиницы покачал головой: «Не нахожу ответа. Может быть, в ночное время Солнце просто отдыхает – спит, если можно так выразиться – хотя, конечно, это не более, чем предположение».
«Позвольте мне выдвинуть другую гипотезу, – рассуждал Кугель. – Вполне возможно, что угасание Солнца достигло уровня, не позволяющего больше как-либо регулировать его светимость, в связи с чем усилия гундов, ранее похвальные и полезные, больше не оказывают желаемое воздействие».
Майер растерянно воздел руки к небу: «Подобные сложности превосходят мое понимание! Постойте-ка – к нам пожаловал нольде Гуруска! – хозяин гостиницы обратил внимание Кугеля на крупного субъекта с грудью колесом и щетинистой черной бородой, остановившегося у входа. – прошу меня извинить, я сейчас вернусь». Поднявшись на ноги, Майер подошел к Гуруске и несколько минут обсуждал с ним какой-то вопрос, то и дело указывая на Кугеля. В конце концов чернобородый субъект решительно махнул рукой, прошествовал по саду к столу Кугеля и произнес гулким басом: «Насколько я понимаю, вы утверждаете, что на Земле не осталось других эмосинариев, кроме гундов?»
«Я не выступал с безапелляционными утверждениями, – осторожно возразил несколько уязвленный Кугель. – Я лишь позволил себе заметить, что посетил много стран, и что нигде, кроме Гундара, мне не приходилось слышать об Ордене солнечных эмосинариев, в связи с чем я осмелился предположить, что какие-либо другие станции, регулирующие солнечное излучение, больше не существуют».
«В Гундаре „невинность“ рассматривается как положительное свойство, а не просто как не заслуживающее внимания отсутствие вины, – заявил Гуруска. – Мы не такие тупицы, как могли бы предположить иные потасканные бродяги».
Кугель сдержал замечание, готовое сорваться с языка, и удовольствовался пожатием плеч. Майер отошел в сторону вместе с Гуруской, и они побеседовали еще несколько минут, нередко поглядывая на Кугеля. Наконец чернобородый обладатель баса удалился, а владелец заведения вернулся к столу Кугеля: «У гундарского нольде не слишком любезные манеры, – признался Майер, – но в целом и в общем он человек весьма компетентный».