Добыча звездоцветов – трудное дело. Черная пыль, так же, как салазки архивёльтов, отличается антигравитационными свойствами. Находясь посреди этой пыли, можно было безопасно сойти с салазок, но для этого требовался еще один особый трюк. В то время, как пыль отражает притяжение находящегося под ней звездного вещества, другие небесные тела продолжают притягивать. Поэтому архивёльты ввинчивают в пыль небольшие зазубренные крючки и привязывают себя к ним шнуром, закрепленным на поясе. Я тоже так сделал. Пыль прощупывается особым инструментом – исключительно трудоемкое занятие! Звездная пыль плотно утрамбована. Тем не менее, я энергично принялся за работу и через некоторое время нашел первый звездоцвет. Я торжествующе поднял его над головой – но где были архивёльты? Они обвели меня вокруг пальца, они вернулись к своему экипажу! Я пытался найти салазки, но их тоже не было! Архивёльты их потихоньку стащили, пока я пыхтел, прощупывая черную пыль.
У меня опустились плечи, я боролся с отчаянием. Я напустил на предателей страшное заклинание – но вокруг них вращались только что найденные звездоцветы, впитавшие мою магию, как губка впитывает воду.
Без дальнейших слов, даже без каких-либо признаков ликования – настолько они меня презирали – архивёльты забрались в экипаж и улетели. Они были совершенно уверены в том, что на этом космическом кладбище, граничащем с небытием, мне суждено было остаться навсегда».
Пока Моррейон говорил, поблекли его красные звездоцветы; теперь в его голосе звучала страстность, прежде незаметная.
«Я стоял один посреди зеркальной равнины разреза потухшей звезды, – хрипловатым голосом продолжал Моррейон. – Защищенный заклятием неистощимой бодрости, я не мог умереть, но не мог и отойти ни на шаг, ни на миллиметр за пределы впадины, заполненной черной пылью – если не хотел превратиться в не более чем бледный отпечаток на поверхности сияющего поля.
Я неподвижно стоял – как долго? Не могу сказать. Годы? Десятилетия? Не помню. Теперь мне кажется, что я пребывал в состоянии ошеломленного отупения. Но я перебирал в уме любые, малейшие возможности избавления, и отчаяние придавало мне отвагу. Я продолжал искать звездоцветы и нашел те, что охраняют меня по сей день. Они стали моими друзьями, они меня утешают.
Я поставил перед собой новую задачу – и, если бы я не обезумел от отчаяния, никогда на это не решился бы. Подбирая крупицы черной пыли и смачивая их своей кровью, я изготовил пасту, а из этой пасты слепил толстую круглую подстилку диаметром чуть больше метра.
Закончив работу, я вступил на подстилку и закрепился на ней зазубренными крючками – притяжение небесных тел стало поднимать меня над поверхностью половины звезды.
Я освободился! Я стоял на черном диске посреди пустоты! Да, я был свободен, но я был одинок. Вы никогда не сможете понять, что я ощущал, пока не окажетесь в полном одиночестве посреди безразличного, безжизненного космоса, не понимая, в каком направлении следует двигаться. Где-то вдалеке я заметил одну-единственную звезду и, за неимением лучшего, направился к ней.
Как долго я летел? Опять же, не могу сказать. Когда я решил, что преодолел примерно половину пути, я развернулся так, чтобы мой диск был обращен к звезде, и таким образом стал замедляться.
Что я делал в пути? А что я мог делать? Я разговаривал со звездоцветами, я передавал им свои мысли. Такие монологи меня успокаивали – ибо в полете к звезде сахáров, как минимум на протяжении первых нескольких сот лет, я был объят всепоглощающим гневом, затмевавшим любые рациональные помыслы. Я готов был тысячу раз умереть под пытками, чтобы нанести единственный булавочный укол хотя бы одному из врагов! Я планировал сладостную месть, меня наполняли жизнерадостная энергия и буйная радость, когда я воображал боль, причиняемую предателям! И в то же время воображение заставляло меня испытывать невыразимую печаль: пока другие наслаждались лучшими плодами жизни – пирами, дружескими беседами, ласками любовниц – я плыл один во мраке пустоты. Я убеждал себя в том, что равновесие будет восстановлено. Враги пострадают не меньше, а больше моего! Но страсть остывала, а звездоцветы, чем лучше они меня знали, тем ярче светились. Теперь у каждого из них – свое имя, каждый наделен индивидуальным характером, каждого я могу распознать по свойствам движения. Архивёльты считают, что звездоцветы – эмбрионы мыслительных органов разумных огненных существ, живущих в недрах звезд. В этом отношении у меня еще нет никакого определенного мнения.
Наконец я спустился на планету вымерших сахáров. К тому времени вся моя ярость успела испариться. Я стал спокойным и безмятежным – таким, каким вы меня встретили. Я осознал тщетность былой жажды мщения. Я сосредоточился на новом существовании и в течение многих эонов возводил здания и путеводные пирамидки. Я жил новой жизнью.
Сахáры возбудили во мне интерес. Я прочел их книги, я изучал их легенды… Возможно, я стал жить во сне. Прежняя жизнь была так далека, что превратилась в несущественное противоречие, которому я уделял все меньше внимания. Меня просто поражает, что мне удалось вспомнить земной язык так быстро и так легко. Скорее всего, звездоцветы сохранили мои знания и предоставили их мне, как только в этом возникла необходимость. А! Мои чудесные звездоцветы! Что бы я без них делал?
Теперь я снова среди людей. Теперь я помню почти все, что со мной было. Остались еще кое-какие не совсем ясные детали, но их я тоже вспомню».
Моррейон помолчал, погрузившись в раздумье; несколько голубых и пунцовых звездоцветов быстро потускнели. Моррейон задрожал, словно прикоснувшись к источнику гальванического напряжения; его аккуратно подстриженные седые волосы, казалось, взъерошились. Он сделал медленный шаг вперед; некоторые из чародеев беспокойно пошевелились.
Моррейон заговорил другим тоном, не таким задумчивым, гораздо более решительным – в нем невозможно было не уловить резкость, свидетельствующую о нарастающем гневе: «А теперь должен кое в чем признаться». Его блестящие черные глаза останавливались то на одном лице, то на другом: «Я дал понять, что на протяжении эонов моя ярость истощилась. Это действительно так. Рыдания, разрывавшие мне грудь, злоба, заставлявшая меня скрежетать зубами, гнев, из-за которого содрогался и ныл мозг – все это прошло; вокруг не было ничего, что могло бы подогревать эти эмоции. Горькие думы сменились трагической меланхолией, а затем, наконец, покоем – покоем, который нарушило ваше прибытие.
И теперь меня охватило новое стремление! По мере того, как ко мне возвращается прошлое, вместе с ним возвращается желание воздать по заслугам тем, кто меня обманул и предал. Но при этом наблюдается разница. Теперь я холоден и осторожен. Возможно, я больше никогда не смогу испытывать поглощавшие меня когда-то бешеные страсти. С другой стороны, кое-какие периоды моей жизни еще недостаточно прояснились». Снова несколько красных и пунцовых звездоцветов потеряли яркий блеск; Моррейон напрягся, его голос зазвенел: «Я стал жертвой преступлений, и преступники должны быть наказаны! Архивёльты Музорга заплатят сполна за то, что они со мной сделали! Им нет прощения, они не заслуживают никакого снисхождения! Лунатик Вермулиан, сотрите прежние символы с обода навигационного колеса! Отныне наш пункт назначения – планета Музорг!»
Вермулиан взглянул на коллег, чтобы узнать их мнение.
Ильдефонс прокашлялся: «Рекомендую Вермулиану сперва высадить на Земле тех из нас, кого ждут неотложные дела. Затем другие смогут сопровождать Вермулиана и Моррейона к Музоргу. Думаю, так будет удобнее для всех».
Моррейон произнес, тихо и зловеще: «Мои дела важнее любых других – я их и так уже откладывал слишком долго». Повернувшись к Вермулиану, он приказал: «Хорошенько разожгите кадильницу ускорителя! И направьте дворец прямо к Музоргу!»
Проказник из Снотворной Заводи смущенно заметил: «Было бы целесообразно напомнить, что архивёльты располагают мощными магическими средствами. В частности, так же, как у вас, у них есть звездоцветы».
Моррейон яростно разрубил воздух ладонью – при этом посыпались искры: «Магия порождается внутренней силой! Одна моя жажда мести нанесет поражение архивёльтам! Я заранее предвкушаю битву и торжество победы. А, как они пожалеют о том, чтó со мной сделали!»
«Говорят, что сдержанность и снисходительность – наилучшие из добродетелей, – осмелился возразить Ильдефонс. – Архивёльты давно забыли о вашем существовании – ваша месть покажется им несправедливой и необоснованной жестокостью».
Моррейон резко повернулся, вперив в лицо Ильдефонса неукротимый взгляд блестящих черных глаз: «Я отвергаю эту концепцию! Вермулиан, подчиняйтесь!»
«Мы уже летим к планете Музорг», – отозвался Лунатик Вермулиан.
12
Ильдефонс сидел на мраморной скамье между парой лимонных деревьев, блестевших серебряными фруктами. Риальто стоял рядом, элегантно поставив ногу на скамью – такая поза позволяла ему демонстрировать белую подкладку розового атласного плаща самым эффектным образом. Странствующий дворец летел среди скопления тысяч звезд; великолепные светила проплывали сверху, снизу и по обеим сторонам павильона – хрустальные шпили дворца переливались миллионами мерцаний.
Риальто уже успел выразить беспокойство по поводу последних событий. Теперь он заговорил снова, еще настойчивее: «Было бы полезно отметить тот факт, что Моррейон не располагает достаточными магическими средствами, хотя утверждает, что его внутренняя сила способна преодолеть любые ухищрения».
«Магическая сила Моррейона носит истерический характер, она расплывчата, не сфокусирована!» – выпалил Ильдефонс.
«В этом и заключается опасность! Что, если по ошибке – или просто по неосторожности – его гнев обрушится на нас?»
«Почему это вас так беспокоит? – поднял брови Ильдефонс. – Вы сомневаетесь в своих способностях – или в моих?»
«Следует предусмотреть любые возможности, – с достоинством возразил Риальто. – Не забывайте о том, что Моррейон еще не имеет четкого представления о некоторых событиях своей жизни».