– На самом деле, я не хочу ждать в этой очереди, – сообщает Пейдж. – У них есть программа по компьютерному дизайну, и я думала, что она заинтересует Брендана, но сама видишь… – Она указывает в ту сторону, где он исчез в толпе.
– Куда теперь? – спрашиваю я.
Я ухожу от ответа, переключаясь на выбранные Пейдж вузы.
– Школа искусств, значит?
Пейдж пожимает плечами.
– Наверное. Я не Брендан – он такой гениальный, что, наверное, может выбрать любой вуз, который захочет.
– Но ты здесь на стипендии, – отвечаю я. – Ты должна быть такой же гениальной.
Пейдж качает головой.
– Не настолько, как Брендан. Поверь мне.
И снова я не могу до конца разобрать сочетание эмоций в ее голосе. Я слышу… не зависть. Скорее, гордость, тесно сплетенную со стремлением защитить.
Мы проталкиваемся через толпу, наступая на ноги одноклассникам, и, наконец, добираемся до стойки РИСД. Я жду, пока Пейдж заберет пару брошюр; в животе у меня все сжимается – всего в нескольких столах стойка Пенн. Я практически под их синим плакатом с гербом.
Наверное, Пейдж замечает, как я на него смотрю, когда возвращается от стола РИСД.
– Хочешь глянуть? – Она показывает головой вверх, поймав мой взгляд.
– Эм, – медлю я, – не сейчас.
Пейдж кивает. Я благодарна, что она ничего не сказала об очевидном напряжении у меня в голосе. Я снова следую за ней в толпу, полагая, что мы направляемся к столу Тиш или, может, Кэл-Артс[22]. Я читала, что их программа сравнима с вузами восточного побережья.
По дороге я поглядываю в толпу, мельком замечая Брендана. Он добрался до конца очереди к столу МИТ и разговаривает с представителем вуза. Не просто разговаривает – очаровывает его. Расправив плечи, с щегольской уверенностью на лице, Брендан заканчивает какую-то историю или объяснение, и представитель разражается искренним смехом. Если бы я не видела, как Брендан каждый обед отсиживается в одиночестве в классе робототехники, то ни за что бы не поверила, что этот собранный и харизматичный парень – тот же человек.
Я начинаю что-то говорить Пейдж, но вдруг она без предупреждения ныряет за стенд. Щеки у нее вспыхивают так ярко, что соревнуются с волосами.
Я оглядываюсь по сторонам в недоумении, пока не замечаю Джеффа Митчелла. И это чудо – и благословение, – что я не замечала его раньше. На нем ужасный розовый блейзер с зеленым галстуком в полоску – костюм, который призван сообщить представителям вузов, что ему плевать на их мнение, потому что папочкины пожертвования обеспечат ему все, что он пожелает.
Я неуверенно кошусь на Пейдж.
– Скажи, когда он уйдет, – шепчет она.
Я слежу за Джеффом, пока Пейдж прячется. Единственная подготовка к колледжу, которую он здесь получает, – практика для неизбежной карьеры приставателя к девушкам на вечеринках братства. Сейчас он пялится на группу десятиклассниц. Когда они, явно недовольные этим, перебираются в другое место, он идет следом.
Я подаю Пейдж знак выходить.
– Не хочешь объясниться?
– А что, нужно? – скептически спрашивает Пейдж. – Это Джефф. Он отстой.
– Но ты хотела с ним замутить, – отмечаю я.
– Я с ним замутила, – откровенно поправляет меня Пейдж.
Удивляясь, я про себя задумываюсь, почему тот вечер закончился для нее слезами. Но не имею права спрашивать.
– Не могу поверить, что ты правда мутила с Джеффом Митчеллом. Он что, показал тебе свою чувствительную сторону, которую скрывает за манерами козла? Наверное, ты помогала ему со школьным проектом, и он увидел, что ты не чудо в перьях, которым тебя все считают. А ты узнала, что он заботится о своей больной бабушке или что-то такое, когда не пытается выглядеть крутым перед друзьями.
Пейдж смеется.
– Угадала? – настаиваю я.
– Нет, – отвечает она. – Я знаю того же Джеффа Митчелла, что и все остальные, ко всеобщему сожалению. Я едва обменялась с ним парой слов.
– Тогда почему? – спрашиваю я с искренним интересом. – Почему ты с ним мутила?
– Потому что он горяч. – Она говорит медленно, словно объясняет ребенку. – Разве нужна другая причина?
Я смеюсь.
– Логично. Это я могу понять. Просто думала, что у такой, как ты, найдутся менее поверхностные причины, чем у остальных, – поддразниваю я.
– Странные творческие натуры могут быть весьма поверхностными, – уверенно отвечает она.
– Теперь я знаю.
Я собираюсь спросить Пейдж, куда мы направляемся, когда ее лицо проясняется. На мгновение я исполнилась надежды, что одна из десятиклассниц дала Джеффу Митчеллу пощечину и Пейдж это увидела. Пока не проследила за ее взглядом на…
Эндрю.
Пейдж машет ему, явно нисколько не замечая, что я на грани нервного срыва. Не то чтобы я не хочу разговаривать с Эндрю – я уже много дней хочу поговорить с ним, – только не здесь. Не в этой толпе с накаленными нервами, когда у меня нет ни малейшего представления, что сказать, или как перевести разговор на то, насколько активно я работаю над исправлением тех плохих поступков, за которые он меня ненавидит.
– Пейдж… – слабо начинаю я.
– Эй, Эндрю! – окликает она, не обращая на меня внимания. Не знаю, забыла ли она, что Эндрю меня ненавидит, или знает и хочет посмотреть, как я мучаюсь. Он отвечает Пейдж дружеским кивком, как делают парни, и направляется к нам.
Я вижу, когда он замечает меня, потому что в этот момент его лицо каменеет.
Это не способствует укреплению уверенности в себе.
Но Эндрю преодолевает оставшиеся до нас метры, пробираясь через извилистую очередь в один из колледжей Лиги Плюща. Пейдж его по-дружески обнимает.
– Привет, Пейдж, – говорит он с очевидным дискомфортом в голосе. – Я как раз собирался сходить в Беркли. – Он кивает, указывая поверх наших голов, ни разу не взглянув мне в глаза. – Вернусь через…
– О, подожди меня! – упрашивает Пейдж. Я не могу не заметить искры раздражения в глазах Эндрю. – Я тоже хотела сходить к Беркли, но мы прямо рядом с Праттом[23]. – Она указывает на стойку рядом. – Всего пару минут, обещаю.
Эндрю, кажется, хочет возразить, но только кивает, и Пейдж бросается к стенду Пратта.
Оставляя нас с Эндрю наедине.
– Привет, – говорю я. В голос просачивается надежда; он звучит высоко и ужасно противно.
– Привет, – отвечает Эндрю.
Я морщусь. Отличное начало. Мы единственные в этой толпе, кто не болтает друг с другом, и это ужасно неловко. Я не знаю, что делать – смотреть на него или непринужденно достать телефон.
– Я на дружеском свидании с Пейдж, – выпаливаю я, немедленно понимая, что это, наверное, самое странное начало разговора в истории. И меня несет. – Просто… мы тут вместе. Как на свидании. Только мы просто друзья. Ты же знаешь.
Эндрю сердито смотрит на меня. Он определенно не знает.
– Вы с ней друзья? – спрашивает он, явно не желая включаться в разговор.
– Непонятно, – искренне отвечаю я.
Нам обоим нечего добавить. Пауза перерастает в неловкость, пока наконец Эндрю не объявляет, с ноткой вызова в голосе:
– Вы с Пейдж совершенно не похожи.
Я улавливаю намек. Эндрю определенно говорит не о моих светлых волосах и разноцветных прическах Пейдж, и не о том, как неуместно бы выглядела ее толстовка с «Захватчиком Зимом[24]» в моем гардеробе. Он явно говорит: «Пейдж – понимающая. Пейдж помогает мне с уроками. Ты осуждаешь людей. Ты…»
Знаю, Эндрю. Знаю.
Я вспоминаю «Укрощение строптивой» и глотаю то, что, как мне кажется, сказала бы Катарина.
– На самом деле мы с Пейдж не такие уж и разные, – сообщаю я. – У нас довольно похожее чувство юмора.
Кроме того, она время от времени не сдерживается в своих комментариях. Я помню, как она разнесла мое эссе для Ю-Пенн и какие ядовитые реплики доставались мне с тех пор. Это у нас общее.
– Вот только Пейдж не заботит внешнее. – Эндрю посылает мне жесткий, обвиняющий взгляд. Я глотаю ответную колкость – Пейдж сама назвала себя поверхностной.
– Меня тоже на самом деле не заботит внешнее, – говорю я вместо этого. Эндрю хмурится, но несмотря на сомнения, растущие во мне, я продолжаю: – Знаю, ты думаешь, что я обратила на тебя внимание только тогда, когда тебя взяли в команду. Но к команде это не имеет никакого отношения, честно. Ты мог бы получить идеальный балл по SAT или главную роль в весеннем мюзикле. – У Эндрю дергаются губы, и я подозреваю, он вспоминает, как рассказывал мне, что опи́сался, играя эльфа в «Эльфах и башмачнике[25]» во втором классе. – Я просто ждала, когда увижу, что ты можешь посвятить себя чему-то. Хотела знать, что ты умеешь стараться по-настоящему.
Протест в его глазах слегка угасает. Если бы не обстоятельства, я бы предположила, что он сменяется интересом.
– Когда мы познакомились, у тебя не было настоящих хобби или целей, – говорю я. – А потом мы стали вместе бегать, и я поняла, что ты на самом деле спортивный. Мне просто хотелось, чтобы ты приложил усилия.
– И пришел к успеху, – добавляет он.
– Усилия – это хорошо, – не отступаю я. – Успех – лучше. Ты знаком с моей мамой. Ты знаешь, кто мой отец. Разве можно винить меня за то, что меня это заботит?
Я заглядываю Эндрю в глаза, и их выражение становится мягче. В приливе надежды я чувствую, как его оборона слабеет, а сопротивление начинает угасать. Он опускает скрещенные до этого на груди руки. Толпа вокруг нас сдвигается, и он оказывается ближе.
– К слову о беге, – говорит он, – я слышал, что ты недавно побила школьный рекорд на тренировке.
И все внезапно становится просто. Я рассказываю, что мне тяжело далась первая миля, потому что было ветрено, как я набрала полминуты на последнем броске, когда все остальные уже устали. Он хвастается тем, что самый быстрый в команде, подробно описывает новый маршрут, который нашел рядом с домом. Все происходит инстинктивно, как пробежки, по которым я тосковала последние пару недель.