«И злая женщина в сердцах – источник мутный, нечистый, тинистый и неприглядный». Я продолжаю читать, и пульс учащается от гнева.
Не знаю, то ли от потребности противоречить Эль, то ли еще почему, но у меня вырывается резкое: «Нет». Эль переводит на меня ядовитый взгляд.
Я продолжаю:
– Нет. Дело не только в том, что Петруччио запугал Катарину. Эта речь кажется тебе словами запуганной женщины? Возможно, все и началось с физического насилия, но со временем Петруччио больше не нужно было запугивать ее. Потому что он заставил ее запугивать саму себя. Внушил ей веру в то, что альтернативы беспомощности и послушанию не существует. – Я указываю на строки, которые читала. «Теперь я вижу, что оружье наше – соломинка, что слабы мы безмерно». – Ее научили, что с ней так обращаются, потому что так устроен мир и ничего нельзя сделать, чтобы это изменить.
Эль наконец смотрит на меня, и… невероятно, но мои мысли занимает уже не наша ссора. Они слишком быстро скачут, чтобы сосредоточиться. Эль снова поворачивается к Анне и продолжает дискуссию.
Я считала, что контролирую ситуацию, когда решила «укротить» себя. Но что, если это не так? Эндрю – хороший парень, и он мне дорог. Он – не Петруччио, и я – не Катарина, которая жертвует собственной волей ради мужчины, которого презирает. Меня никогда не морили голодом и не запирали. Но я и сама не заметила, как его слова пробрались в голову и убедили меня, будто я должна что-то доказывать. Я считала, что делаю себя лучше, в надежде получить то, что хочу сама. Но труднее всего избавиться от того контроля, про присутствие которого не знаешь.
Но теперь я знаю. Со списком покончено. С «укрощением» тоже.
Голос Ковальски вырывает меня из размышлений:
– Все могут вернуться на свои места, и мы обсудим пьесу вместе.
Анна чуть не сбивается с ног от желания уйти подальше. Я встаю и смотрю на Эль сверху вниз.
– Знаешь, – говорю я тихо, – я поцеловала Брендана не ради Эндрю. Я поцеловала Брендана, потому что он мне нравится.
Эль моргает, но ничего не отвечает, и я возвращаюсь за свою парту.
После звонка на обед я не утруждаюсь тем, чтобы пойти за наш обычный стол. И, конечно, не хочу идти в класс робототехники – я еще не готова видеться с Бренданом после вчерашнего. Вместо этого я перехватываю Пейдж в дверях класса.
– Слушай, можно сегодня пообедать с вами?
– Эм, – Пейдж недоуменно косится на меня, – да, конечно.
Мы идем по коридорам. Если Пейдж и замечает взгляды и подавленные смешки в мою сторону, то не реагирует. Наверное, она к ним привыкла. Но когда мы входим в столовую, она осторожно начинает:
– Ты… хочешь поговорить о том, что у вас случилось с Эль?
– Не особо, – тихо говорю я.
Пейдж кивает. Мы встаем в очередь за едой за Грантом и Ханной. Они явно решили проинформировать весь мир о новом статусе своих отношений и ведут себя в очереди так, словно это парковка поздним вечером. Не могут держать руки при себе. Грант шепчет что-то Ханне на ухо, она хихикает и краснеет. Пейдж посылает мне ироничный взгляд. Я заставляю себя сочувственно пожать плечами в ответ.
Хотела бы я радоваться за Гранта и Ханну. Нет, я и радуюсь. Вот только, глядя на них, не могу не бояться, что у меня никогда не будет таких отношений. Что я недостаточно хороша для этого. Нынешнее положение дел не внушают оптимизма.
Вероятно, Пейдж замечает выражение моего лица, потому что оборачивается к Ханне:
– Слушайте, вы что, не можете пойти перепихнуться в кладовке для инструментов, как все нормальные люди?
Грант смотрит на Ханну так, словно считает это потрясающей идеей. Однако та высвобождается из его рук.
– Мы больше не будем так афишировать. Обещаю, – говорит она; румянец с ее щек еще не сошел. Грант дуется.
Я посылаю Пейдж благодарный взгляд, и в груди теплеет. У меня все еще есть она, что бы это ни значило.
Остальную компанию мы находим после того, как добыли еду. Я присоединяюсь к Эбби и Чарли, а Грант садится на скамью напротив, вместе с Ханной и Пейдж.
– Угадайте, кто сегодня обедает не в одиночестве в кабинете робототехники, – говорит Пейдж, кусая панини.
Я оживляюсь:
– Брендан придет к нам?
– Нет, пара ребят из класса химии пригласили его пообедать вместе, – жизнерадостно сообщает Пейдж. Я скисаю.
– О. Круто. Раньше он так не делал? – У меня есть предположения о вероятной теме для обсуждения, запланированной этими ребятами.
– Не-а, – отвечает Пейдж. – Конечно, все благодаря тебе.
– Ты превратила его в легенду, – говорит Чарли. – Все обсуждают, как он должен быть хорош, если ты согласилась его поцеловать. – Он смотрит на меня так, словно ждет подтверждения. И я не могу отрицать – Брендан неожиданно хорош, но сейчас я не испытываю желания это обсуждать.
Ханна присоединяется к беседе, заговорщицки спрашивая:
– Вы с ним что, вместе?
Как и следовало ожидать, после «Рокки Хоррор» Ханна ко мне очевидно расположена.
– О нет, – выдавливаю я с непринужденностью в голосе. – Все не так.
– Что ж, хорошо, – говорит Эбби. – Потому что я слышала уже о трех девчонках, которые хотят позвать его на свидание.
Я морщусь и надеюсь, что никто не заметит. Три кажется ужасно большим числом.
– А я слышал, что он дал свой телефон чирлидерше из десятого класса, – вставляет Грант.
Больше я не выдерживаю и резко встаю.
– Как я могла забыть, – торопливо говорю я, – мне нужно поговорить с мистером Вестом про экзамен по информатике.
Меня подташнивает. Не удосуживаясь забрать еду, я ухожу из столовой.
Я чувствую себя полной идиоткой. Брендан никогда меня не хотел. Да и с чего бы, после всего, через что он прошел из-за меня? Он предпочитает кого-нибудь милого – например, чирлидершу из десятого класса.
Выйдя в залитый солнцем двор, я не успеваю уйти далеко, услышав, что меня кто-то зовет. Это… Эндрю. Он бегом догоняет меня.
– Привет, Кэмерон, – говорит он, пытаясь выглядеть непринужденно, но я слышу в голосе нотку настойчивости. – Мы можем поговорить?
– Э… ага, – рассеянно отвечаю я и жду.
– Наедине, – уточняет Эндрю.
– О, м-м-м. Ладно. – Я иду за ним в пустой класс, и он придерживает передо мной дверь.
Едва она закрывается за нами, как Эндрю снова заговаривает:
– Скоро зимний бал… – Его голос звучит неприятно громко в пустой комнате. Я замечаю нервозность в том, как он сутулится и напряженно потирает костяшки пальцев. – Я надеялся, что ты пойдешь на него со мной, – заканчивает он.
У меня шире раскрываются глаза. В голове мелькают образы: как я прихожу на бал под руку с Эндрю; играет музыка, и я опускаю голову ему на плечо; его губы приближаются к моим, словно в «Скаре».
Я фантазировала об этом вечере. Знала, как уложу волосы на одно плечо и как хорош будет Эндрю в синем блейзере, который покупал для выпускного сестры. Я знала, что все будет идеально.
– Почему сейчас? – внезапно спрашиваю я.
Эндрю моргает, явно не ожидая этого вопроса.
– О чем ты? – Он теребит лямку рюкзака. – Извини, что не сделал это более романтично…
Я качаю головой.
– Нет. Почему ты захотел меня пригласить сейчас? Что изменило твое мнение обо мне?
Прошлым вечером его неожиданное дружелюбие, как я теперь понимаю, вовсе не являлось дружелюбием. Он со мной флиртовал, а мои мысли были слишком заняты другим, чтобы это уловить. Я рассматриваю его черты, пытаясь вспомнить, как меня завораживала ямочка на правой щеке, зеленые крапинки в глазах, мягкий изгиб бровей.
Его руки расслабляются.
– Я знаю, что ты пыталась быть… добра с Пейдж. А потом свела вместе Гранта и Ханну, и… ну, я это заметил. Но когда услышал, что ты сделала вчера для Брендана, то убедился, насколько ты предана цели – сколько усилий ты прикладываешь.
Мне приходится сдерживать подступающий смех. Какая ирония. Недели планирования, и что в итоге привлекает внимание Эндрю? Единственный поступок, который я совершила не в рамках своего преображения – преображения, от которого только что отказалась. Я размышляю о всех гранях того, как этот поцелуй обернулся против меня, когда замечаю, что Эндрю наклоняется, а его губы приближаются к моим.
К своему удивлению, я отшатываюсь. Это происходит так быстро, что у меня нет времени задуматься о том, от чего я отказываюсь, от каких фантазий, от каких давних планов.
Однако отшатнувшись, я понимаю, насколько это правильный выбор. Я не думала о том, сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз фантазировала об идеальном вечере с Эндрю. Кажется, много.
Очевидно, что Эндрю тоже удивляется моему отказу. Он морщит лоб и сужает глаза.
– Я думал, что ты этого хочешь, – говорит он, скорее озадаченно, чем уязвленно.
– Хотела, – отвечаю я, пытаясь разобраться в своих чувствах. Я не могу отрицать, что Брендан изменил ситуацию. Но даже без него – будем честны, нет причин надеяться, что у нас с ним что-то получится, – я не могу убедить себя в том, что хочу от Эндрю того же, что и прежде. Наконец я говорю: – Просто… Мне кажется, тебе нравлюсь не я. А девушка, которой, как тебе кажется, я стала.
Я вспоминаю, что говорил Эндрю про «Укрощение строптивой» в классе. О том, что Катарине пришлось измениться. Хорошо. Я ухватилась за его слова как за спасательный круг в катастрофе, которой стала моя попытка извиниться перед Пейдж. Но теперь я знаю, насколько он не прав. К концу пьесы у Катарины есть муж, и она больше нравится людям, но перестала быть собой. Она лишь женщина, в которую превратил ее Петруччио своим укрощением.
Неожиданно на меня накатывает волна гнева. Я злюсь, что мой план сработал. Я завоевала Эндрю, но он хочет меня только потому, что я загнала себя в новую форму. Теперь я могу это признать. Из-за Брендана – из-за того, что я к нему чувствовала. Он мне нравился по-настоящему, и я тоже хотела нравиться ему по-настоящему. Это восхитительно и мучительно.