– Кэмерон, это совершенно неподобающее поведение, – говорит в трубку отец тем отрывистым тоном, которым отшивал меня всегда.
– Как ты мог не принять меня в собственную компанию? – Слова сами вырываются у меня изо рта. – Это стажировка. Я что, недостойна сортировать твою почту и приносить кофе? Быть в твоей жизни?
Тишину заполняет звон бокалов, разговоры и приглушенная музыка.
– У нас строгие критерии для всех позиций, включая стажировки, – ровным тоном говорит он. – Конкуренция очень высокая.
– Я твоя дочь. – Слова звучат жалко, и мне противно. Отчаяние и уязвимость в предложении, которое должно быть не более чем констатацией факта.
Ему от этого тоже, кажется, противно. Голос звучит еще жестче; каждый слог бьет в динамик.
– То, что ты моя дочь, не делает тебя квалифицированным кандидатом. Честно говоря, этот звонок только подтверждает, что мы приняли верное решение.
Мы. Не они. Одна слезинка соскальзывает у меня по щеке. Я яростно стираю ее.
– Очевидно, – продолжает он, – что ты не обладаешь необходимым профессионализмом. Я знал, что ты избалована, но разочарован таким уровнем незрелости, Кэмерон.
– Конечно, я должна вести себя профессионально каждый раз, когда с тобой разговариваю, да? – выпаливаю я и поднимаюсь, отворачиваясь от зеркала, чтобы спрятаться от красных глаз. – Потому что все, что я делаю, каждый разговор…
– Именно так сделала бы твоя мать. – Его слова словно пощечина, и я, шатаясь, падаю на кровать. Он делает паузу, как будто знает, какой сильный удар нанес. Как будто… наслаждается этим. – Звонишь мне, чтобы я решил твои проблемы, потому что сама не могла потрудиться как следует? – Его острый голос становится низким, шелковым и пренебрежительным. – Я предоставил тебе больше возможностей, чем ты заслуживала. Исключительно твоя вина, что ты не способна ими воспользоваться.
Звуки бара, или ресторана, или где он там, становятся громче, и я догадываюсь, что он возвращается к тем, с кем встречался, когда я позвонила.
– Мне плевать на возможности, – выпаливаю я; каждый нерв в моем теле горит огнем. – Мне просто нужен папа.
Я вешаю трубку первой. До него две тысячи миль, но этого недостаточно. Я забрасываю телефон в угол комнаты и с удовольствием слышу тяжелый стук, с которым он падает на ковер.
Что-то капает мне на грудь, и, взглянув вниз, я вижу, как слезы пропитывают серебряную ткань платья. Лицо мокрое, макияж потек. Липкие комки туши виснут на ресницах, щиплют и жгут глаза. Дыхание вырывается болезненными всхлипами, словно я задыхаюсь. Я так давно этого не делала, что забыла эти ощущения.
Я не тянусь за кроссовками. Не останавливаю себя. Впервые за много лет я плачу.
Глава 39
Я сказала Брендану, что мне нужно еще сорок минут на подготовку. К тому времени как пришло сообщение, что он ждет у дома, я выплакалась до икоты, приложила лед к припухшим глазам и переделала макияж. Надев туфли, я выхожу на улицу, пытаясь вернуть предвкушение хорошего вечера, которое испытывала час назад.
Но не получается. Я устала, словно много лет бежала в гору и ноги слишком отяжелели, чтобы сделать еще хоть один шаг.
Перед домом припаркована машина Пейдж, но за рулем сидит Брендан. Заметив меня, он выходит.
– Вау, – говорит он тихо и благоговейно. – Ты прекрасна.
Я отвожу взгляд от его лица и оцениваю его одежду. Брюки со стрелками, голубая рубашка и идеально завязанный темно-синий галстук. Его волосы зачесаны назад и чем-то уложены. Такой красоты, как сегодня, я раньше в нем не замечала – он подтянутый и взрослый.
– Ты тоже отлично выглядишь, – говорю я, скрывая напряженную хрипотцу в голосе.
Он обходит машину и открывает для меня дверцу со стороны пассажирского сиденья. Я проскальзываю внутрь и немедленно замечаю, что обычный хлам – учебники, диски и обертки от еды – убран с сидений. Вся машина идеально чистая и даже пахнет мылом. Наверное, он чистил ее много часов. Это такой внимательный жест, такой очаровательный, что сердце сжимается в груди.
Брендан отъезжает от тротуара и выруливает на магистраль 10.
– Наверное, мне следовало раньше упомянуть, – говорит он с нервной улыбкой, – но я изумительно хорошо танцую. Не пугайся, когда мы окажемся на танцполе.
Я смотрю в окно; мне трудно оценить его искренний энтузиазм.
– Не буду, – бормочу я. И чувствую его встревоженный взгляд.
– Это была шутка, – осторожно говорит он. – Я ужасно танцую. Ты это знаешь. Помнишь «Рокки»?
Я посылаю ему быструю усмешку, но мои мысли заняты словами отца. «Разочарован. Не смогла. Незрелость». Даже если я поступлю в Ю-Пенн – что скорее всего, не получится, но если все-таки, – отец не перестанет так ко мне относиться. Я никогда не заслужу его уважения, что бы ни делала. Всю свою жизнь я пыталась произвести на него впечатление, заработать его признание. Теперь, зная, что этому не бывать, я не представляю, что делать со своим будущим. Я как будто ничего не стою. Пустышка.
– Эй, – неуверенно говорит Брендан, – ты в порядке?
У него встревоженное лицо и заботливый взгляд. От чувства вины меня мутит. Брендан идет на зимний бал только потому, что я его пригласила, а я так с ним обращаюсь. Он – лучшая часть моей жизни, лучший из знакомых мне людей. Я должна быть с ним честна. Но ради честности придется попросить его развернуть машину, а я не могу так поступить. Не могу испортить вечер, который он себе представлял. Не после всего, что он для меня сделал.
И я не хочу быть избалованной незрелой дочерью, которая не выдерживает критики.
– В порядке. Немного устала, – отвечаю я, положив ладонь ему на руку.
– Нам не обязательно идти на бал, – поспешно говорит он. И я знаю, что это правда. Он плюнет на всю свою подготовку и предвкушение, если я попрошу.
– Нет, я хочу пойти.
Бал – единственное, что может отвлечь меня от полученного имейла. Если я не буду танцевать со своим парнем, то останусь в одиночестве, в ловушке слов отца. Мне это нужно.
– Ладно, – помедлив, говорит Брендан. – Но если тебя что-то беспокоит, ты же знаешь, что можешь мне сказать?
Я киваю. Не думаю, что смогу держать себя в руках, если начну рассказывать. Вместо этого я спрашиваю, как он уговорил Пейдж одолжить ему машину. Я слушаю историю про то, как ему придется собирать все материалы для ее реферата по политическим отношениям Британии и США в двадцатом веке.
До Марина-Дель-Рей сорок пять минут. По дороге к гавани я едва ли произношу пару слов. Но нервного срыва тоже не случается.
В этом году зимний бал проходит на яхте семьи Лизы Грамерси. Мы подъезжаем к яхт-клубу «Марина», среди живых изгородей, увешанных светящимися гирляндами, и следуем за цепочкой машин наших одноклассников на парковку. Едва остановив автомобиль, Брендан выскакивает и бросается открывать мою дверцу, подает руку, поддерживает. После этого мне приходится прикладывать меньше усилий, чтобы заставить себя улыбаться.
Мы проходим в ворота на пристань рука об руку.
Яхта прекрасна. Гирлянды декоративных лампочек на палубе освещают ночь; их отражение мерцает на черной поверхности океана. Знакомые или смутно узнаваемые люди заполняют дорожку. Джефф Митчелл держит руку неприлично низко на спине Бетани Бишоп. Лейла Чапмен и Патрик Тодд. Группа десятиклассниц с громкими голосами, дрожащими от возбуждения и алкоголя, на каждой платье, которое стоит больше, чем зарабатывает моя мать за полгода.
Кажется, я сжимаю челюсти. Потому что это чересчур. Вся эта роскошь, откровенное богатство – в целом я к ним привыкла, потому что это неизбежно, но прямо сейчас все выглядит в точности как то, о чем говорил отец. Упущенные возможности. Шансы, которые я не использовала, или оказалась недостойна – шансы стать такой же успешной, как он и семьи моих одноклассников.
Мы с Бренданом поднимаемся на яхту. Он ничего не говорит, но я знаю, что это знак внимания и щедрости ко мне. Мы бродим по палубе, и я стараюсь не думать о том, как потрясающе все выглядят и как восхитительно проводят время. Вскоре я чувствую, как яхта выходит из гавани.
Наконец Брендан робко спрашивает:
– Хочешь… перекусить?
Он старается, и это напоминает мне, что он идеально себя вел, пока я блуждала по палубе как зомби. Я справлюсь. Чувствую, что шансы забыть про боль на этот вечер с каждой минутой уменьшаются, но, наверное, я могу заставить себя выглядеть как нормальный человек, хотя бы ради Брендана.
– Эм, – есть совершенно не хочется, – да. Умираю от голода.
С комком в горле я готовлюсь впихнуть в себя салат или закуски. Мы встаем в очередь к буфету, и я ищу знакомые лица, надеясь, что разговаривать ни с кем не придется. Я едва выдерживаю беседу с Бренданом. Из знакомых оказываются несколько ребят помладше, которые занимаются инсценировками суда вместе с Брэдом. Морган и Эль стоят у буфета с полупустыми тарелками в руках. Я отворачиваюсь, чтобы не встречаться с ними взглядом.
– Что тебе приглянулось? – спрашиваю я Брендана, рассматривая варианты ужина на серебряных блюдах. Крабовые котлетки, креветки, ньокки в трюфельном масле. Сытные запахи не вызывают аппетита, и я отвожу глаза.
– Привет, Кэмерон, – раздается у меня за спиной.
Я поворачиваюсь к Эль, которая стоит рядом с очередью с тарелкой в руке, и пристально смотрит на меня. Она заговорила со мной впервые за много недель, и я так шокирована, что не могу ответить.
– Я слышала, что «Брайт и партнеры» разослали сегодня решения по стажировкам, – говорит она. – Ты летом будешь там, вместе с Брэдом?
Я возвращаю себе дар речи.
– С Брэдом? – тупо повторяю я.
– О, ты не знала? – невинным тоном спрашивает Эль, хотя явно понимает, что я не знала. Она расчетливо пытается вывести меня из себя, и я вижу, что ей еще далеко до того, чтобы принять мои извинения. – Брэд подал заявку на стажировку пару недель назад, после того как твой отец с ним поговорил на встрече школьного комитета. Сегодня он узнал, что его приняли.