Да, но потом придет Барбаросса и запросто вас передавит. (катал., Ногера)]
Yes, but then Barbarossa comes along and squashes you like a bug. (Weaver)
[† Да, но потом придет Барбаросса и раздавит вас, как клопа. (англ., Уивер)]
Ja, aber dann kommt der Barbarossa und zertritt euch wie eine Kröte. (Kroeber)
[† Да, но потом придет Барбаросса и раздавит вас, как жабу. (нем., Кребер)]
Лосано, воспользовавшись тем, что это выражение в любом случае переводится, пытается сохранить его как неологизирующий курьез, подгоняя под фонетические характеристики испанского языка:
Si, però luego llega el Barbarroja y os escuataña como a un babbio, o hablando propiamente, os revienta como a un sapo. (Lozano)
[† Да, но потом придет Барбаросса и раскурдячит вас, как жерлянку, – или, точнее говоря, раздавит вас, как жабу. (исп., Лосано)]
Скифано еще усилил диалектный тон, но перенес все в сферу французского языка:
Oui, ma ensuite arrive le Barberousse et il vous rédiut à une vesse de conil, autrement dit il vous souffle comme un pet de lapin. (Schifano)
[† Да, но потом явится Барбаросса и покажет вам, где раки зимуют, – или, иначе говоря, останутся от вас рожки да ножки. (фр., Скифано)]
Не случайно каталанский, английский и немецкий переводы, устраняя игру между диалектным выражением и его итальянским эквивалентом, оказываются короче двух других (и оригинала).
* * *Нергор (Nergaard 2000: 289) отмечает, что подчас переработка – единственный способ добиться того, что мы называем «верным» переводом, и упоминает свой норвежский перевод моих «Фрагментов» из «Малого дневника», где я представляю себе, как общество будущего, пережившее атомную войну, находит сборник песен и рассматривает его как вершины итальянской поэзии XX в. Комизм возникает из-за того, что открыватели подвергают сложному критическому анализу такие тексты, как «Пиппо этого не знает»{♦ 67} или песни с фестиваля в Сан-Ремо. Нергор, которой довелось переводить мой текст на норвежский, поняла следующее: если она процитирует буквально переведенные стихи итальянских песен, неизвестных норвежским читателям, никто не поймет комизма этой игры. Поэтому она решила заменить итальянские песни соответствующими норвежскими. В действительности то же произошло и с английским переводом Билла Уивера, который я, конечно, лучше могу оценить, поскольку знаю популярные бродвейские шлягеры[117].
Конечно, все это примеры переработки частичной, или локальной. Заменяется песня, а не остальная часть истории; более того, песня заменяется именно затем, чтобы остальная часть истории была понятна на другом языке (дабы общее воздействие осталось примерно тем же). Как мы увидим в главе 12, то, что я называю полной или радикальной переработкой, – нечто совсем иное.
Во всех этих случаях переводчики, несомненно, добивались того же воздействия (пусть и в разной мере), которое намеревался произвести итальянский текст. Суждение о верности перевода может быть вынесено, если принять такое предположение: воздействие, которого следовало добиться, равнялось Хn, а текст назначения в лучшем случае производит воздействие Хn – 1. Но здесь мы находимся на уровне вкуса, и различительное правило в данном случае отсутствует. Единственный критерий, позволяющий сказать, что речь все еще идет о переводе, состоит в том, чтобы соблюдалось условие обратимости.
Конечно (повторюсь еще раз), обратимость – предмет переговоров. Думаю, что, если заново перевести на итальянский отрывок из «Острова накануне» в переводе Элены Лосано, текст-источник будет узнаваем, даже если стихи, написанные влюбленным Робертом, станут иными. Более того, восприимчивому переводчику пришлось бы, в свою очередь, прибегнуть к переработке и отыскать аналоги в барочной итальянской поэзии (может быть, не те же самые, но способные произвести то же самое воздействие). То же происходит и в случае, упомянутом Нергор: думаю, предполагаемый «пере-переводчик» моего текста с норвежского понял бы, что вместо этих скандинавских песен нужно взять итальянские – если не «Пиппо этого не знает», то хотя бы «Пожарные из Виджу́»{♦ 68}.
Глава шестаяРеференция и глубинный смысл
В семантике обсуждался и широко обсуждается вопрос о том, являются ли свойства, выраженные тем или иным словом, сущностными, диагностическими или второстепенными. Не собираясь возобновлять эту долгую дискуссию (см., напр.: Violi 1997), я подал бы такую мысль: эти различия всегда зависят от контекста. В случае слова chaumière свойство быть некой разновидностью жилища является, конечно, сущностным; но мы видели, что два различных переводчика сочли более или менее второстепенным такое свойство, как обладание крышей из соломы. Вести переговоры относительно Ядерного Содержания того или иного слова – значит решить, какие свойства должны считаться контекстуально второстепенными, чтобы их можно было, так сказать, «усыпить».
Но сейчас я хотел бы привести пример таких переговоров, которые производят впечатление вполне корректных, хотя при этом поднимают тревожную проблему.
6.1. Нарушить референцию
В своей книге «Роль читателя» (Eco 1979, Эко 2005: 337–454) я анализирую рассказ Альфонса Алле{♦ 69} «Вполне парижская драма» (Un drame bien parisien). Непосредственно для английского издания этого труда мой друг Фред Джеймсон сделал английский перевод данного рассказа. Во второй его главе два главных героя, Рауль и Маргарита, выйдя вечером из театра, возвращаются домой в экипаже (coupé) и начинают препираться. Нужно заметить, что тон и предмет этого препирательства будут существенно важны для дальнейшего повествования.
Джеймсон переводит так: домой они возвращались в «хэнсоме» (hansom cab). Верен ли такой перевод для слова coupé? Словари сообщают, что coupé — это небольшой закрытый четырехколесный экипаж с двумя местами внутри и кучером снаружи, спереди. Coupé часто смешивают с «бругамом» (brougham); однако последний может быть двух– или четырехколесным, с двумя или четырьмя местами внутри, и кучер сидит на нем снаружи, но сзади. «Хэнсом» практически не отличается от «бругама», и кучер на нем также сидит сзади (правда, у «бругама» всегда четыре колеса). Поэтому, когда coupé сравнивается с «бругамом», местоположение кучера становится элементом диагностическим, и в соответствующем контексте различие такого рода может стать решающим. Было ли оно решающим в «Драме» и можем ли мы сказать, что перевод Джеймсона неверен?
Не знаю, почему Джеймсон не воспользовался словом coupé, уже существующим в английской лексике. Возможно, он поступил так, сочтя, что слово «хэнсом» будет понятнее его читателю, и прежде всего потому, что для обычного носителя языка слово coupé теперь уже связывается с определенным типом автомобиля, а не с каретой. Если это так, то он поступил замечательно, подав превосходный пример переговоров[118]. На деле даже из самого никудышного перевода было бы ясно, что в этом отрывке двое героев возвращаются домой в конном экипаже; но особенно важно то, что они препираются и, будучи состоятельной буржуазной четой, намереваются решить свою проблему в частном порядке. Им нужен был закрытый экипаж буржуазного типа, а конечно же не вульгарнейший омнибус с кучей пассажиров. В такой ситуации местоположение кучера не имело значения.
Им равным образом подошли бы и coupé, и «бругам», и «хэнсом». Если для понимания происшедшего местоположение кучера не было существенно важным, то переводчик вполне мог счесть эту деталь второстепенной и «усыпить» ее.
И все же возникает одна проблема. В оригинальном тексте говорилось, что двое героев сели в coupé, а в переводном тексте они садятся в «хэнсом». Попробуем зрительно представить себе эту сцену. В случае французского текста (предположим, что мы хорошо знаем значение слов) двое наших героев едут в карете с кучером, сидящим спереди; в случае английского текста читатель представляет себе карету с кучером, сидящим сзади. Мы говорили, что это различие незначительно, но с точки зрения некоего критерия истинности два эти текста создают две различные сцены, или же два различных возможных мира, в которых два индивида (две соответствующие кареты) различны. Предположим, какая-нибудь газета сообщит, что премьер-министр прилетел на место бедствия на вертолете, тогда как он приехал туда на автомобиле; если действительно важная новость будет состоять в том, что премьер-министр действительно прибыл на это место, возможно, ни один читатель не пожалуется. Ну а если важное различие будет заключаться в том, как именно он прибыл туда: спешно или с удобствами? В таком случае газета сообщит ложную новость.
* * *Здесь мы имеем дело с проблемой референции и с тем, каким образом перевод должен уважать акты референции оригинального текста. Референцию я понимаю в самом узком смысле (см.: Eco 1997, § 5), то есть как лингвистический акт, посредством которого (при том условии, что значения используемых слов известны) осуществляется указание на индивидов и на ситуации некоего возможного мира (он может быть тем, в котором мы живем, но также и тем, что описан в каком-либо рассказе), и мы говорим, что в некой пространственно-временной ситуации наличествуют определенные вещи или происходят определенные ситуации. С этой моей точки зрения, высказывание «Кошки – млекопитающие» не представляет собою акта референции: оно попросту устанавливает, каковы те качества, которые мы должны приписывать кошкам в целом, чтобы получить возможность интерсубъектно разумным образом пользоваться словом «кошка» и чтобы суметь воспользоваться этим словом в возможных актах референции (то же самое произошло бы с утверждением: «Единороги белые»).