мольто респеттабиле сир за толкинг энд отдэйвляндо ноггин. Поттомо янго манно ра́ннит к аноккыопато плейсо.
Лэйтер вижу его эгэйно раз-гулливэндо на стэйшоне Сэйнтлазар с уно фрэндо, и тот ему гивандо риккоммэндэцьони про ба́ттон… («ит.», Эко)]
Но другое упражнение было посвящено итальянизмам и звучало так:
Oune giorne en рlеné merigge, ié saille sulla plata-forme d’oune otobousse et là quel oume ié vidis? ié vidis oune djiovanouome au longué col avé de la treccie otour dou cappel. Et lé ditto djiovaneouome aoltragge ouno pouovre ouome à qui il rimproveravait de lui pester les pieds et il ne lui pestarait noullément les pieds, mai quand il vidit oune sedie vouote, il corrit por sedersilà.
A oune ouore dé là, ié lé révidis qui ascoltait les consigles d’oune bellimbouste et zerbinotte a proposto d’oune bouttoné dé pardéssouse.
[† Уно денно в саммо полуденно я стояндо на платта-форме аутобуссо – и там что за типо я види? Я види джуниошьо с шиа лонга и шинурро на челяппа. И укадзанно джуниошьо оскорбляндо уна персона сериоза, упреккандо его за топтанте ему ногге, а тот ему не топтанте ногге нуллиссимо, но, когда это типо види уна плацца ваканте, он куррьендо туда и седенте.
Через уно темпо я его речидиво види, и он речептандо консультацьоне от уно балбессо е щегольере на тема уно пуговино от плащенте. («фр.», В. Кислов)]
Можно было бы оставить оригинальный текст, но слова, воспринимаемые франкоязычным читателем как итальянизмы, не кажутся таковыми читателю итальянскому. Поэтому я решил вывернуть правила игры наизнанку: в итальянский текст свободно вписываются галлицизмы. И вот итог:
Allora, un jorno mesojorno egli mi è arrivato di rencontrare su la bagnola de la linea Es un signor molto marante con un cappello tutt’affatto extraordinario, enturato da una fisella in luogo del rubano et un collo molto elongato. Questo signor là si è messo a discutar con un altro signor che gli pietinava sui piedi expresso; e minacciava di lui cassare la figura. Di’dunque! Tutto a colpo questo mecco va a seder su una piazza libera.
Due ore appresso lo ritrovo sul trottatoio di Cour de Rome in treno di baladarsi con un copino che gli suggère come depiazzare il bottone del suo perdisopra. Tieni, tieni, tieni! (Eco)
[† Алор, в день возле полдень он мне пришел ранконт– рировать на баньоль линь Эс один сеньер, очень маррантный, в шапо тут-а-фэ экстраординэр, антурированный фисель вместо рюбан, и с очень элонгированный шей. Этот сеньер-там пустил себя дискютировать с другим сеньер, кто ему пьетинировал на ноги экспрéс; и менасировал ему кассировать фигур. Ну, дэ-ля! Тут-а-ку этот мэк идет сидеть на свободный пляс.
Два часа апрэ ретруваю его на троттуар Кур-де-Ром ан трэн де се баладеровать с один копэн, кто ему сюжерирует, как рампласировать бутон его пардессю. Тьен, тьен, тьен! («ит.», Эко)]
Из этого явствует, что в процессе переработки я кое-что добавил, поскольку не хотел упускать возможности итальянизировать французское выражение tiens, tiens, tiens! («Скажи на милость!», «Подумать только!»).
Умолчим о том, что в итальянском издании мои переработки помещены рядом с французским оригиналом, благодаря чему читатель может понять, в чем состоял вызов или какова была моя ставка: Кено сыграл партию во столько-то ходов, а я попытался состязаться с ним, решив задачу во столько же ходов, хотя при этом изменил текст. Вполне очевидно, что ни один переводчик, не знающий оригинала и к тому же вне контекста, не смог бы по моим переработкам восстановить что-либо отсылающее к оригиналу. Но здесь мы восходим по шкале «вольностей».
12.2. Случай Джойса
Не думаю, что можно перевести Джойса, не дав хотя бы какого-то представления о стиле ирландской мысли, о дублинском юморе, – даже если при этом придется оставить некоторые слова по-английски или снабдить текст многочисленными постраничными примечаниями[231]. И все же именно Джойс подает нам немаловажный пример перевода, в высокой степени ориентированного на цель: это перевод эпизода из романа «Финнеганов помин» (Finnegans Wake), озаглавленного «Анна-Ливия Плюрабель» («Anna Livia Plurabelle»). Хотя изначально этот перевод вышел под именами Франка и Сеттани, которые конечно же принимали участие в работе, следует считать, что сделан он был самим Джойсом[232]. С другой стороны, и французский перевод «Анны-Ливии», к которому приложили руку многие писатели – такие, как Беккет, Супо́{♦ 171} и другие, – считается теперь по большей части делом рук самого Джойса[233].
Речь идет о совершенно особом случае радикальной переработки, поскольку, пытаясь передать основной принцип, главенствующий в романе Finnegans Wake, то есть принцип pun[234]*, или mot-valise[235]**, Джойс без колебаний переписывал или в корне преображал свой собственный текст. Последний уже не имеет никакого отношения к типичному звучанию английского текста и к его лингвистическому универсуму: он берет некий «тосканизирующий» тон. Тем не менее предлагалось прочесть этот перевод, чтобы лучше понять оригинал. И действительно, сама попытка воплотить принцип лексической агглютинации на языке, отличном от английского, вскрывает структуру, господствующую в «Финнегановом помине».
«Финнеганов помин» написан не по-английски, а «по-финнегановски», и этот финнегановский язык кое-кто называл искусственным. В действительности он не искусственный, каковыми являются «звездный язык» и «заумь» Хлебникова или поэтические языки Моргенштерна и Хуго Балля{♦ 172}, перевод с которых невозможен, поскольку в них звукосимволическое воздействие царит именно в силу отсутствия какого бы то ни было семантического уровня. А «Финнеганов помин» – текст скорее многоязычный. Поэтому переводить его было бы столь же бесполезно, ибо он и так уже переведен. Как переводить «Финнеганов помин»? Скажем, есть рип, в котором некий английский корень Т скрещен с неким итальянским корнем I. Самое большее, чего можно добиться при переводе, – это преобразовать синтагму TI в синтагму IT. Именно этого и пытались добиться многие переводчики – с переменным успехом.
Однако очевидно, что «Финнеганов помин» – не многоязычный текст, то есть он, конечно, таков, но с точки зрения английского языка. Это текст многоязычный, каковым мог его помыслить себе англоязычный человек. И все же представляется, что выбор Джойса, переводившего самого себя, заключался в том, чтобы помыслить текст назначения (французский и итальянский) как многоязычный, каким мог бы помыслить его себе италоязычный или франкоязычный читатель.
Таким образом, если, как отмечал уже Гумбольдт, переводить – значит не только подводить читателя к пониманию языка и культуры оригинала, но и обогащать свой собственный язык и культуру, тогда несомненно, что всякий перевод «Финнеганова помина», научающий свой родной язык выразить то, чего прежде он выразить не мог (как сам Джойс сделал с английским), заставляет его сделать некий шаг вперед. Возможно, этот шаг окажется чрезмерно широким, и язык такого эксперимента не вынесет, но кое-что при этом будет все же достигнуто.
Перед Джойсом стояла такая задача: передать язык, столь легко поддающийся puns, неологизмам и скрещиванию различных слов, как английский, на таком языке, как итальянский, сопротивляющийся созданию неологизмов путем словосложения. Встретившись с такими немецкими словами, как Kulturkampf («культуркампф») или Frauprofessor («госпожа профессор»), итальянский язык сдается. То же самое относится и к английскому splash-down («приводниться»). Прибегают к поэтичнейшему глаголу аттаrаrе (букв. «примориться»), описывающему мягкую посадку гидросамолета, а не резкое столкновение космического корабля с водной поверхностью. С другой стороны, у каждого языка – свой гений: для высадки на Луну английский неуместно пользуется глаголом to land («приземлиться»), тогда как итальянский изобрел глагол «прилуниться» (allunare).
Пусть так. Но если бы речь шла о переводе некоего текста, где во взволнованном тоне повествуется о landing («прилунении») космического корабля, то английский глагол land был бы односложным, а итальянский «прилуняется» (alluna) – трехсложным. Это породило бы проблемы ритма.
Рассмотрим сейчас один пример того, как Джойс, которому необходимо передать ритм, свойственный английскому, переформулирует текст, чтобы приспособить его к другому языку: сначала французскому, затем – итальянскому.
Tell me all, tell me now. You’ll die when you hear. Well, you know, when the old cheb went futt and did what you know.Yes, I know, go on.
[Режь мне все, режь прям’ щас. Да ты б сдох, каб знал! Ну, ты ж знашь, как тот стар хрыч вдруг – брык! – и взял да и дал то, что знашь? Ну, вѣмъ, вѣмъ: дуй, шпарь, жарь!]
В оригинале тридцать односложных слов. Во французском переводе сделана попытка воспроизвести ту же самую ритмическую структуру – по крайней мере, с точки зрения устной речи: