.
Во-вторых, это человек, без сомнения причастный к печати, хорошо разбирающийся в тонкостях литературной жизни на берегах Невы и в Москве; журналист-профессионал, свободно судящий об издателях и возможных их «уловках».
В-третьих, автор, можно сказать, откровенно обрисовывает свою общественную позицию: активный, недоброжелательный осведомитель, старающийся очернить Вяземского, Пушкина, советующий, как лучше «зажать» Погодина. «Консультантом», очевидно, владеет чувство зависти, недоброжелательства к возможному конкуренту, издателю московского журнала, старающемуся привлечь к соучастию видных писателей. Попутно заметим, что, обличая Пушкина и Вяземского, потаенный автор не упускает случая похвалить еще не разрешенную к печати комедию «Горе от ума» («зеркало Москвы») и как бы призывает власти руководствоваться этим сочинением против Вяземского, якобы описанного там под именем «князя Григория». Грибоедов несомненно симпатичнее анониму, чем Пушкин, Вяземский…
Наконец, автора выдает особая развязная бойкость пера (чего стоят обороты: «меч в руках бешеного», «надобно иметь вес, чтобы не быть снесену» и т. п.); неоднократные комплиментарные упоминания Булгарина и Греча в третьем лице говорят сами за себя.
В общем, можно смело утверждать, что именно Фаддей Булгарин выступил здесь в роли консультанта-осведомителя. Указание «эксперта» на его записку «о цензуре вообще» явно подразумевает булгаринскую записку «О цензуре в России и о книгопечатании вообще» (май 1826 года)[38]. В этой записке между прочим говорилось, что «гиерархия литераторов увлекается мнением тех, которые управляют ими силою своего дарования. С этим классом гораздо легче сладить в России, нежели многие думают»[39].
Именно к концу 1826 года отношения Булгарина с Вяземским сильно ухудшаются, назревает и конфликт с Погодиным. Из Петербурга ревниво следят за возникновением конкурирующего журнала «Московский вестник». 7 января 1827 года Д. Веневитинов (также один из вдохновителей «Московского вестника») иронизировал в письме к М. Погодину насчет Булгарина и Греча: «Молодцы петербургские журналисты, все пронюхали до малейшей подробности: твой договор с Пушкиным и имена всех сотрудников. Но пускай, они вредить тебе не могут. Главное отнять у Булгариных их влияние»[40].
Веневитинов, однако, недооценивал булгаринские возможности; не догадывался, например, что о сотрудниках «Московского вестника» и договоре с Пушкиным Булгарин знал явно из перлюстрации, любезно предоставленной ему III отделением. В конце ноября 1826 года Булгарин послал довольно ядовитое, полное упреков письмо Погодину, заканчивавшееся, правда, словами: «Да будет проклята зависть и ее поклонники»[41]; 29 января 1827 года Булгарин снова заверял конкурентов: «Я человек кабинетный, не мешаюсь ни в какие интриги и не буду никогда игралищем чужих страстей. Вредить вам не имею ни склонности, ни охоты, ни даже пользы. В России для всех добрых людей просторно. Пример злобного и мстительного Полевого и родного брата его по сатане Воейкова не должен бы увлекать никого»[42].
И это писалось в разгар доносительской интриги против Погодина, Пушкина, Вяземского и их друзей!
Некоторые места разных булгаринских записок, хорошо известных по публикации Б. Модзалевского, находят теперь явную параллель в ноябрьской «экспертизе» — совпадают даже любимые словечки автора (вроде frondeur и др.); в своих записках 1826 года — о «лицейском духе» и «Арзамасе» — Булгарин особенно сильно нападал на «высокомерных насмешников», постоянно скорбел о молодежи, не имеющей должного направления. Очень характерно для него и явное преувеличение отрицательной роли «нелюбимых» лиц и заведений. Так, Царскосельский лицей, по Булгарину, едва ли не главный рассадник зла:
«И как, с одной стороны, правительство не заботилось, а с другой стороны, частные люди заботились о делании либералов, то дух времени превозмог — и либерализм укоренился в лицее, в самом мерзком виде. Вот как возник и распространился лицейский дух, который грешно назвать либерализмом. Во всех учебных заведениях подражали Лицею, и молодые люди, воспитанные дома, за честь поставляли дружиться с лицейскими и подражать им»[43].
Подобным образом Булгарин ухитряется представить Вяземского и даже весьма умеренного Погодина «хуже отчаянных заговорщиков»…
Итак, перед нами еще один булгаринский текст против Пушкина и его друзей, который легко связывается с другими документами политического сыска; еще одно подтверждение давнего вывода Б. Модзалевского: «Булгарин, ретиво помогавший III Отделению, особенно в начале его деятельности, по-видимому, как доброволец-осведомитель»[44].
Булгаринская «экспертиза» не осталась без последствий. Прочитав весьма интересную для него записку о Погодине, Бенкендорф 26 ноября 1826 года отправил секретное письмо жандармскому полковнику И. Бибикову в Москву:
«Известный Михаил Погодин, талантливый молодой человек, только что окончивший курс в Московском университете, получил разрешение основать новый журнал под названием „Московский вестник“.
Некоторые признаки, совпадающие в разных источниках, возбудили подозрение относительно политических убеждений юного публициста. Я прошу не терять из виду интимные связи этой особы, так же как его соратников, среди которых корифеи князь Вяземский и Пушкин (Александр). Вы меня бесконечно обяжете, если найдете средство получить и представить нам в копиях поэтические отрывки, которые сей последний собирается передать Погодину для публикации в его журнале»[45].
4 декабря 1826 года И. Бибиков сообщал о получении приказа и его выполнении; у московского жандарма были, однако, более точные представления о Погодине — как человеке «скромном, умеренном и имеющем здесь хорошую репутацию». Во всяком случае, Бибиков рекомендовал начальству сдержанность в разысканиях и сообщал, что «не смог получить стихи, которые Пушкин послал Погодину для публикации в его журнале, — он (Пушкин) еще не вернулся в Москву»; затем Бибиков оставлял тему Погодина и Пушкина, но извещал шефа о какой-то потаенной переписке прокурора Жихарева с Тургеневым («de sa correspondance clandestine avec Tourgeneff»[46]). Продолжением этой переписки, без сомнения, явился отчет Бибикова, отправленный Бенкендорфу три дня спустя (7 декабря 1826 года) и обнаруженный в свое время Б. Модзалевским:
«Ваше Превосходительство, найдете при сем журнал Михаила Погодина за 1826 год, в коем нет никаких либеральных тенденций: он чисто — литературный. Тем не менее я самым бдительным образом слежу за редактором и достиг того, что вызнал всех его сотрудников, за коими я также велю следить; вот они:
1) Пушкин.
2) Востоков.
3) Калайдович.
4) Раич.
5) Строев.
6) Шевырев.
Стихотворения Пушкина, которые он ему передавал для напечатания в его журнале, — это отрывки из его трагедии „Борис Годунов“, которые он не может сообщить никому другому, потому что, по условиям редакции, он не может предавать их гласности ранее напечатания. Из хорошего источника я знаю, однако, что эта трагедия не заключает в себе ничего противоправительственного. 7 декабря 1826»[47].
Легко заметить, что Бибиков успокаивает петербургское начальство относительно смысла перехваченного письма Погодина Пушкину от 15 ноября (о драме «Борис Годунов» и других редакционных делах «Московского вестника»).
Таким образом, давно известные документы тайного надзора за поэтом явились, оказывается, эхом «погодинской истории» и булгаринской «консультации»… Но это еще не все.
Мы подробно представили наиболее интересную часть секретного «дела», сыгравшего свою зловещую роль в судьбе Пушкина и его круга; но оно продолжалось и в течение 1827-го, и в 1828 году: 30 декабря 1827 года высшее начальство было обеспокоено прибытием Погодина в Петербург. Осведомитель (по всей видимости, тот же, кто составлял записку в 1826 году) перечислял сотрудников Погодина:
«Соболевский, Титов, Мальцов, Полторацкий, Шевырев и еще несколько истинно бешеных либералов. Некоторые из них (Мальцов и Соболевский) дали денег на поддержание журнала и платят Пушкину за стихи.
Главная их цель состоит в том, чтобы ввести политику в этот журнал. На 1828 год они намеревались издавать политическую газету, но как ни один из них не мог представить своих сочинений, как повелено цензурным уставом, то они выписали сюда Погодина, чтобы он снова от своего имени просил позволения ввести политику. Погодин человек чрезвычайно искательный»[48].
Далее следовал еще один злобный донос на Погодина и его друзей:
«Образ мыслей их, речи и суждения отзываются самым явным карбонаризмом. Соболевский и Титов (служивший в Иностранной коллегии) суть самые худшие из них. Собираются они у князя Владимира Одоевского, который слывет между ими философом, и у Мальцева».
Эти материалы связаны с другими известными прежде булгаринскими материалами о тех же людях, а также с его доносами на «Московский телеграф» (август 1827 года)[49].
Через несколько дней после второго доноса Погодиным заинтересовался сам царь, и Бенкендорф докладывал…
Прошло еще несколько месяцев, и управляющий III отделением М. фон Фок своей рукой переписал, а затем (30 мая 1828 года) отправил Бенкендорфу и царю новую, по выражению Б. Модзалевского,