Ганс ерзает, сидя на самом краю скамейки, нервно затягивается сигаретой.
– Поезд опаздывает уже на двадцать минут, – бормочет он, бросая быстрый взгляд на вокзальные часы, и выглядит так мрачно, словно в опоздании виновата его сестра. Последние несколько дней Ганс находился в приподнятом настроении и радовался тому, что после долгих мытарств Софи наконец-то приедет. Ганс быстро нашел ей жилье – у старика-теолога, обладателя огромной библиотеки, где он некоторое время работал, освободилась комнатка. Не очень большая, по словам Ганса, но на первое время этого будет достаточно, потом Софи сможет найти себе что-нибудь подходящее. Ганс только и говорил, что о ресторанах и концертах, куда сводит Софи, и о книгах, которые даст ей почитать. Но сейчас он сам не свой – сидит как на иголках и курит как паровоз, будто не сестру ждет, а какие-то неприятности.
«Общество и одиночество, – размышляет Алекс, – как ни парадоксально, но люди всегда жаждут и того и другого».
Наконец прибывает еще один поезд – на этот раз из Ульма.
Софи выходит самой первой. Алекс сразу понимает, что это сестра Ганса, хотя внешне они совсем не похожи. Софи ниже ростом, и взгляд ее совсем не мрачный, пытливый, подчас хитроватый, как у Ганса, хотя глаза у нее такие же темные и большие. Однако движения выдают Софи куда больше, чем внешность: она выходит из вагона с по-солдатски прямой спиной и кивком благодарит господина, который передает ей чемодан. Оказавшись на платформе, Софи с серьезным, почти суровым видом принимается выискивать взглядом брата.
– А вот и мы! – кричит Ганс, и Софи с улыбкой направляется к ним. Алекс невольно усмехается, потому что походкой она особенно напоминает Ганса: выставленные вперед бедра, широко расставленные ступни, большие, уверенные шаги.
Софи бросается брату на шею:
– Как же я рада, что наконец-то приехала!
Ганс крепко обнимает сестру и кружит вокруг себя:
– Добро пожаловать в Мюнхен, госпожа студентка!
– Я Александр Шморель, однокурсник вашего брата, – представляется Алекс, протягивая девушке руку.
– Это вы – тот самый русский! – со смехом восклицает Софи. Она говорит тише, чем можно было бы ожидать по ее манере держаться, и отвечает на рукопожатие: – А я просто Софи.
Все формальности отброшены – к огромному удовольствию Алекса. Как можно вести себя формально с девушкой, которая так поразительно похожа на Ганса?!
Алекс забирает у Софи чемодан, который оказался гораздо тяжелее, чем он думал, ведь Софи поднимала его с удивительной легкостью. После этого они отправляются в путь.
– Как доехала? – спрашивает Ганс, беря Софи под руку, и они размашистыми шагами идут нога в ногу.
– Ужасно, – вздыхает Софи.
– Почему? – спрашивает Алекс, становясь рядом с ней, и теперь Софи постоянно приходится поворачивать голову от одного к другому, отчего ее темно-каштановые волосы чуть выше плеч колышутся, как тяжелые занавески на ветру.
– До Аугсбурга все было хорошо. Но потом появились люди в форме, они остановили поезд и начали проверять у всех паспорта. Похоже, им не понравился пассажир из моего купе – он имел «недостаточно арийские» черты. Поэтому проверяющие разобрали его багаж – переворошили все белье, вывернули наизнанку карманы, даже очки сломали и, естественно, не подумали извиняться, а потом просто оставили все вещи валяться на полу. Конечно, они ничего не нашли.
– Так вот почему опоздал поезд, – ворчит Ганс.
Софи кивает.
– Знаешь, что мне следовало сделать? – спрашивает она после минутного раздумья. – Похлопать одного из проверяющих по плечу и сказать: «Уважаемый господин, вы забыли проверить мой багаж. А ведь я тоже не блондинка с голубыми глазами. Дело, похоже, только в этом».
– К счастью, ты этого не сделала. В твоих вещах наверняка нашли бы не только очки и белье, – усмехается Ганс.
– Может, еще несколько книг.
– Вот именно.
На трамвайной остановке Алекс уверяет, что чемодан совсем не тяжелый и что донесет его сам. Хорошая погода и желание сэкономить побуждают их добраться до нового жилища Софи пешком.
– Я так рада! – восклицает она. – Наконец-то я буду учиться! Я хочу научиться всему, всему, чему только можно!
– На какую специальность собираешься поступать? – спрашивает Алекс.
– Держу пари, что на искусство, – отвечает Ганс.
Алекс заинтересованно приподнимает брови.
– Чушь, – говорит Софи, – искусству нельзя научиться. Я решила изучать биологию и философию.
При слове «философия» брови Алекса опускаются.
– Софи чудесно рисует, – поспешно говорит Ганс и, обращаясь к Софи, добавляет: – Алекс очень талантливый художник.
– Да нет, – отзывается Алекс. Впрочем, он никогда не страдал от ложной скромности, поэтому улыбается, стараясь не выглядеть слишком гордым.
– О, я люблю рисовать, – вздыхает Софи и мечтательно смотрит вдаль. – Но с этой дурацкой трудовой повинностью ни на что не остается времени.
Алекс согласно кивает и, на мгновение задумавшись, говорит:
– Дома у меня своего рода мастерская. Порой ко мне приходят модели с фактурной внешностью, с интересными лицами. Удовольствие это, конечно, недешевое, и я подумал, что если хочешь, то можно скинуться и вместе…
Софи несколько замедляет шаг и смотрит на Алекса широко раскрытыми глазами, как если бы он только что пообещал ей луну с неба.
– Конечно, – с готовностью кивает она, – конечно! И как можно скорее!
И вот бóльшая часть прогулки проходит в разговорах об искусстве и художественном творчестве, Ганс участвует в беседе по мере сил, и они чуть не забывают свернуть на боковую улочку прямо перед Фельдхерренхалле, залом воинской славы.
– Нам чуть не пришлось отдать честь мемориальной плите, – шепчет Ганс, наклонившись к Софи, – вот как далеко продвинулась духовность немцев.
– А что будет, если это не сделать? – спрашивает Софи.
– Появится замшелый штурмовик и побьет нас, – отвечает Ганс.
Софи насмешливо фыркает, поворачивается к Алексу и с улыбкой расспрашивает его о занятиях скульптурой. Он охотно и весело рассказывает о своих неудачных работах, Софи хохочет, а Ганс, который уже слышал большинство из этих историй, только усмехается.
Покинув центр города, они направляются вдоль длинного проспекта. Софи по-прежнему держит Ганса под руку, однако разговаривает теперь исключительно с Алексом. Темно-каштановые волосы неподвижно свисают вниз. Вдруг Ганс останавливается.
– Точно, пока не забыл, – говорит он, доставая небольшой бумажный сверток. – С днем рождения!
Сверток доверху наполнен липкими карамельными конфетами. Из-за талонов на продукты сладости теперь непросто достать. Софи восторженно хлопает в ладоши.
– День рождения… – бормочет Алекс. – Ганс мне не сказал.
– Ах, это совсем не важно, – отвечает Софи нарочито небрежным тоном и, обращаясь к Гансу, сурово говорит: – Это было совсем необязательно. – Но потом с благодарностью принимает подарок и бережно держит его обеими руками, как хрупкое сокровище. – Я приберегу их для особого случая!
Алекс тем временем как можно незаметнее проверяет содержимое своих карманов. Будь там немного денег, можно было бы забежать в какой-нибудь магазин и купить цветы, однако в карманах звякает только мелочь, а потом в руках вдруг оказывается блокнот с переведенными для Ангели стихами.
– Это так, – говорит Алекс, протягивая блокнот Софи, – просто маленький сувенир.
Он отправит Ангелике какой-нибудь другой подарок, который будет еще лучше.
– Это совсем не, не… – Софи запинается и, замолчав, с удивленным и одновременно любопытным выражением лица открывает блокнот примерно на середине. Пристально вглядывается в изящные чернильно-синие буквы и только потом начинает читать. После первого стихотворения она с восхищением смотрит на Алекса и спрашивает:
– Ты сам написал?
– Только перевел с русского, – поспешно отвечает Алекс, смущенно опустив взгляд на свои руки. – Уверен, есть переводы и получше…
– Это стихотворение прекрасно! – убежденно восклицает Софи не терпящим возражений тоном.
Она похожа на Ганса не только движениями, но и манерой говорить. Они идут дальше, весело общаясь, но теперь Софи больше не держит Ганса за локоть. В руках у нее по подарку на день рождения, как священные регалии в какой-нибудь коронационной процессии. «Чудесные люди эти Шолли», – думает Алекс.
1937 год
– Почему?
Мать стоит прямо, как маленькая птичка, готовая в любую секунду взлететь, и теребит висящий на шее крестик. В ее вопросе нет упрека, только искренний интерес. Почему пришли гестаповцы, почему разбудили на рассвете всю семью и теперь переворачивают весь дом вверх дном, особенно детские комнаты? Она хочет это понять.
Откашлявшись, стоящий перед ней молодой человек поправляет фуражку.
– Не ваше дело! – рявкает он, однако мать все равно слышит в его голосе неуверенные нотки. Она знает этого юношу, а он знает ее. Это сын торговки фруктами, он всего на несколько лет старше ее Ганса. Когда Софи и Вернер были маленькими, он часто передавал им через прилавок яблоко или грушу – «маленький подарок», так он это называл. Теперь этот славный юноша стоит посреди гостиной, широко расставив ноги, словно опасаясь, что в любой момент на него обрушится буря. Правую руку он демонстративно держит на оружии, спрятанном за отворотом пальто, но подрагивающие пальцы выдают растерянность. Его поведение кажется почти комичным, ведь они – старые, уставшие люди, которые пережили многое, политическое и личное, отчего личное теперь пронизано политическим и наоборот. Ему, сыну торговки фруктами, офицеру гестапо, не пристало так трястись перед ними. Конечно, есть еще дети – вон выстроились, как органные трубы: сначала Вернер и Инге, которые почти одного роста, потом испуганная Лизерль и, наконец, Софи, она самая младшенькая, но стоит особенно прямо, как будто хочет казаться выше остальных. Не хватает только Ганса, ужасно не хватает, потому что он наверняка бы знал, что сказать, и спросил что-то поумнее, чем простое «почему?». Ганс необычайно красноречив, этим он пошел в отца, который сейчас упрямо молчит, сложив руки на груди, и только мать знает, что под его показной мрачностью скрывается затаенный страх. Она не обижается, потому что понимает, ка