– Береги себя, Шурик.
– И ты тоже.
Поезд в Аугсбург уже готов к отправлению, и Софи загружает свои чемоданы в вагон. Алекс боится, что кто-нибудь предложит ей помощь. Бумага весит почти столько же, сколько одежда, никто не догадается, что на самом деле лежит внутри, однако Алекс все равно волнуется. Вскоре в одном из окон поезда появляется Софи, она улыбается и машет рукой: все хорошо. Алекс с облегчением вздыхает и переходит на другой перрон, к своему поезду, который поедет в Вену через Зальцбург и Линц.
Подробно все обсудив, Алекс и Софи договорились не брать чемоданы с собой в купе, а оставить в багажном отделении, через некоторое время никто и не вспомнит, кто именно их туда положил. Что? Изобличительный материал, разрушающий военную мощь государства? Вон оно что! Нет, это не мои чемоданы, клянусь!
Как ни странно, поезд переполнен не так, как большинство поездов в эти дни. Алекс не знает, хорошо это или плохо, он торопливо убирает чемоданы в багажное отделение и садится на другом конце вагона. Когда подходит кондуктор, спрашивая проездной билет, Алекс снова начинает волноваться.
«Соберись! Софи наверняка боится меньше твоего!» – говорит он себе, однако эта мысль не унимает дрожь в руках. К счастью, кондуктор не знает человеческую природу, он терпеливо ждет, пока Алекс неловкими движениями достанет из кармана сначала бумажник, а потом билет.
– Билет до Вены через Зальцбург и Линц! – зачитывает кондуктор так громко, будто маршрут Алекса касается всех вокруг, и желает ему приятного пути. Ни удостоверение личности, ни разрешение на проезд от вермахта его не интересуют. Хорошо: разрешение Алекс подделал вчера вечером. Как он и опасался, получилось не очень убедительно.
В ответ Алекс улыбается и кладет бумажник обратно в карман.
Они с Софи договорились притвориться спящими, чтобы с ними никто не заговорил. Только мертвецы вызывают меньше подозрений, чем спящие. Вся сложность в том, чтобы не заснуть на самом деле, разум всегда должен бодрствовать и быть готовым ко всяким неожиданностям. У Софи обязательно получится, считает Алекс, у нее достаточно силы воли.
Эта пятая листовка стоила ему многих бессонных ночей, он частенько до самого утра сидел за пишущей машинкой или стоял у нового, более производительного, гектографа, а потом вместе с Гансом, Вилли и Софи, а порой и Трауте складывал в конверты тысячи листовок.
Однако конверты очень быстро закончились, теперь они строго нормированы, и даже Софи со своими глазами, как у олененка, и рассказом о женихе в Сталинграде не смогла их раздобыть. Поэтому в конце концов они начали писать адреса прямо на сложенных листах бумаги, большинство перепечатывали из телефонного справочника. Кроме того, профессор Хубер предоставил им список своих студентов.
Алекс вынужден признать, что остался доволен работой профессора – тому действительно удалось составить несколько емких, но выразительных предложений, таких как: «Прорвите оболочку равнодушия, окружающую ваше сердце!» А отрывок о том, что нельзя верить национал-социалистической пропаганде, пронизавшей всю немецкую плоть ужасом большевизма, и о том, что каждый народ, каждый в отдельности, имеет право на блага мира, почти слово в слово взят из черновика Алекса! Он уверен, что листовка никого не оставит равнодушным.
Все это стало возможным только потому, что на рождественских каникулах Ганс снова поехал к Гриммингеру и на этот раз вернулся с деньгами. «Отчаянные времена требуют отчаянных мер», как сказал Гриммингер, катастрофа в Сталинграде никого не оставила равнодушным. Софи сразу же забрала деньги себе на хранение:
– Для того чтобы достичь наших целей, нужно правильно ими распорядиться, а ты, Ганс, в этом не силен, ты и сам знаешь.
На эти деньги и после множества бессонных ночей они напечатали несколько тысяч листовок – Ганс говорит, что десять, но наверняка чуть меньше, Алекс давно потерял счет. Квартира Шоллей была забита бумагой, поэтому Алекс носил коробки с листовками к Лило, где ставил в кладовке, а когда кладовка оказалась переполнена – складывал в подвале.
Однажды ночью раздалась воздушная тревога, и Лило пришлось истуканом сидеть на коробках с опасным содержимым, чтобы соседи ничего не обнаружили.
– Так больше не может продолжаться, Алекс! Их нужно убрать!
К счастью, архитектор Эйкемайер дал Гансу ключ от своей мастерской, мол, пока он в Польше, она ему все равно не понадобится. Ганс решил не сообщать архитектору о своих настоящих планах и сказал, что просто хочет возобновить вечера чтений. В конце концов, осторожность превыше всего! В мастерской места более чем достаточно и для большого гектографа, и для листовок – впрочем, листовки печатали не для того, чтобы оставить пылиться в темных комнатах. Именно тогда и возникла идея с посыльными.
– Представьте, какие глаза будут у гестапо! – фантазировала Софи. – Только что мы были маленькой ячейкой сопротивления в Мюнхене – и вдруг листовки появляются в Гамбурге, Аугсбурге, Вене! А сколько мы сэкономим на почтовых расходах?!
Трауте должна будет доставить листовки в Гамбург, когда в следующий раз поедет навещать свою семью, поэтому Софи взяла на себя Аугсбург, Штутгарт, Франкфурт-на-Майне, а Алекс – Зальцбург, Линц и Вену. Но не Инсбрук, ни в коем случае не Инсбрук, где несколько дней назад родилась дочь Кристеля. Девочка, долгожданная девочка, наконец-то! И слава богу, здоровенькая! Кристель даже взял срочный отпуск, чтобы лично сообщить Гансу и Алексу радостную весть, и после рассказа о маленькой Кате друзья долго и горячо обсуждали политическую ситуацию.
Алекс замечает, что Ганс больше не старается ничего скрывать от Кристеля – ни в разговорах, ни в квартире. Пачки листовок небрежно лежат у стены, ничем не прикрытые.
– А, Кристель не представляет для нас опасности, он на нашей стороне, – отвечает Ганс, когда Алекс спрашивает об этом.
– Речь о другом, Ганс. Мы опасны для него.
Но Ганс уже не слушает, мысли его наверняка заняты новыми идеями, которые приведут к восстанию, на этот раз – окончательному и бесповоротному, и любая предосторожность, какой бы незначительной она ни была, кажется ему бесполезным препятствием.
Эта блондинка, эта Гизела, приходит и уходит из квартиры Ганса, когда пожелает, точнее, когда пожелает Ганс, он даже приводит ее в мастерскую на ночные акции, где они печатают листовки и обсуждают свои планы, а Гизела тем временем робко сидит в уголке и молчит.
До сих пор Алекс едва ли обменялся с Гизелой десятком слов, и он не может избавиться от ощущения, что Гизела его боится – быть может, потому, что он русский. Но порой Алексу кажется, что она боится и Ганса, и даже Софи. Что ж, если Гансу нравится такая девушка, это его дело. Главное, чтобы она не проболталась.
Поезд останавливается в Зальцбурге, и Алекс вздрагивает. Должно быть, он ненадолго заснул, в голове кружатся остатки сна – смутные воспоминания о России, детская песенка и жжение на языке… Алекс напоминает себе о том, что нужно сосредоточиться, и выискивает взглядом два чемодана, которые по-прежнему стоят в багажном отделении как два подтянутых солдата. В черном чемодане находятся листовки для Зальцбурга и Линца, в коричневом – для Вены.
Австрийские адреса они с Софи наобум брали из телефонного справочника в Немецком музее, гестапо не сможет найти никакой закономерности, не сможет их отследить. Схватив чемоданы, Алекс выходит из поезда и быстро пересекает здание вокзала, там довольно оживленно, никого не интересует ни он, ни его чемоданы. Выйдя из здания, он сразу же находит почтовый ящик, который спрятан в темном переулке. Алекс быстро оглядывается по сторонам – убедиться, что за ним никто не наблюдает, – и открывает черный чемодан. Листки с зальцбургскими адресами исчезают в почтовом ящике, и теперь нельзя сказать, кто их туда бросил. Все происходит быстро, гораздо быстрее, чем Алекс думал. Он безо всяких заминок возвращается на вокзал и дожидается следующего поезда, трудно поверить, что все оказалось настолько просто! До подозрительного просто, Алекс параноик, он и сам это знает, тревога сопровождает его повсюду, неужели Бог на их стороне? Ганс и профессор Хубер наверняка бы знали, что сказать по этому поводу: Лейбниц и тому подобное. Алекс не знает и просто надеется, что Софи повезет так же, как и ему.
Следующая остановка – Линц, так называемый город фюрера, где Гитлер когда-то ходил в школу. Трудно это представить: Алексу кажется, что Гитлер уже родился с усами щеточкой – с самого начала больше карикатура, чем человек. Не будь ситуация столь ужасной, можно было бы только посмеяться.
Алекс радуется тому, что пробудет в Линце всего несколько минут, он быстро находит почтовый ящик, никем не замеченный вытаскивает из черного чемодана оставшиеся письма и после с кажущимся спокойствием садится на поезд в Вену.
На этот раз Алекс почти без страха показывает свой билет, и снова кондуктор не спрашивает ни удостоверения личности, ни разрешения на проезд. Алекс решает рискнуть – не притворяется спящим, а курит, тратя остатки месячной нормы табака. Дым кажется таким приятным, каким бывает только то, что кончается, и сейчас он вспоминает свою первую и пока единственную поездку в Вену. Там, верхом на коне, как крестоносец, он участвовал в нелепом триумфальном шествии Гитлера к «аншлюсу», триумфу безо всякого сражения. С тех пор прошло всего пять лет, однако воспоминания Алекса на удивление размыты: на уме у него тогда была только Ангелика. Несколькими неделями ранее она вышла замуж за директора школы. Гитлер со своим вторжением в Европу казался Алексу незначительным в сравнении с его собственным безграничным несчастьем. В то время Алекс без малейших колебаний пожертвовал бы будущим всего мира ради своего будущего с Ангеликой. Наверное, теперь он совсем не узнает Вену – настолько город тогда был скрыт за пеленой его любовной тоски. В памяти остались только шум – ликование венцев о возвращении Вены «в лоно государства» – да несколько размалеванных витрин, звезд Давида и ругательств, написанных масляной краской. Тогда Алекс не мог думать ни о чем, кроме Ангелики. Хорошо, что она покинула его навсегда, однажды что-то должно было произойти.