– Ладно, если уж ты настроен не использовать меня ради моего тела, используй для ума. Спроси о чем-нибудь.
Это я могу.
– Если «Звездные войны» не твое, то что твое?
Она смотрит на меня так, словно я – учебник.
– Компьютеры.
Вот уж не ожидал.
– Компьютеры?
– А что ты так удивляешься? Эта штука, которая у меня между ушами, пространство внутри черепа, там не пустота.
Очко заработала.
– Ладно, согласен.
– А у тебя? – Элль подается вперед, и что-то подсказывает мне, что с игрой покончено. – Что твое?
Вопрос на миллион долларов.
– Последние два месяца я в основном гулял на природе с рюкзаком за плечами.
Она кивает с таким видом, будто это ясно и без слов.
– А что еще?
– Да, в общем-то, ничего особенного. У меня друзья, семья…
Элль постукивает пальцем по столешнице. Она вышла на охоту, а я не против побыть добычей.
– И все? Неужели?
– Да.
– Предположу, есть кое-что еще.
– Предположи и ошибешься.
– А книги?
– Читаю. – Но это меня не трогает.
– Кино? Можешь простоять ночь в очереди за билетом? Есть какой-то секретный веб-сайт, посвященный какому-то герою?
– Ничего особенного. Как все.
– Тогда музыка? Музыка нравится?
Я чешу затылок и передвигаю с места на место стакан. Да, музыка – это мое.
– Значит, музыка тебе нравится.
– Да.
– Слушаешь или играешь?
– И то и другое. – Не представляю, как можно играть, если не любишь слушать.
– А на чем играешь?
Надо бы сказать, что на гитаре, ведь теперь я ее выбрал.
– На ударных.
Элль кладет локти на стол и переплетает пальцы.
– Мне стоит тебя опасаться?
Взгляд прыгает к ней. Ей нужен ответ, и она ждет его, не отводя глаз. Пугающих голубых глаз за стеклами очков.
– Ты по-прежнему пытаешься доказать, какой ты большой, плохой мальчик. Мне поверить тебе на слово или судить тебя по твоим поступкам?
Я, конечно, не хочу, чтобы она меня боялась, но с учетом того, в чем был обвинен, должен сказать «да». Сыграть свою роль. Меня уже тошнит.
– Я действительно не подарок.
– Это потому, что плохие мальчики делают то, что ты сделал для меня.
Она не так все поняла.
– Я пользовался девушками ради собственного удовольствия и не чувствовал себя в чем-то виноватым. Алкоголь, драки – я дрался просто так, чтобы подраться, потому что мне это нравилось. Таким, каким я был, я бы тебе не понравился.
– Ты так это произнес, словно не закончил. Словно оставил невысказанное «но».
– Повторяю, я не был хорошим парнем.
– Хорошо. Ты не был хорошим парнем. Но, если судить по твоему выступлению на пресс-конференции, у тебя был год, чтобы разобраться в себе. Папина программа сработала?
Программа сработала. Не знаю и не узнаю как, пока не столкнусь с необходимостью принять решение, сделать выбор. Надеюсь, мне хватит сил пойти другим путем, но все равно сомневаюсь.
– Ничего плохого я тебе не сделаю, если ты об этом спрашиваешь.
Ответ так себе, но лучшего у меня нет. Она буравит меня глазами. Секунду. Две. Три. Пульс грохочет в ушах.
– Думаю, ты изменился.
Молюсь, чтобы она оказалась права.
Элль отпивает еще лимонада и крутит стакан между ладонями на столе.
– Ты вовсе не обязан сообщать всем и каждому, что натворил. Я слышала, как Шон обсуждал это с Синтией. По ее словам, соглашение предусматривало, что все документы по твоему делу будут закрыты, и ты рассказал об этом всему миру только потому, что об этом тебя попросил мой папа.
Ощущение такое, будто кожа к костям липнет. Я в углу, и отступать некуда.
– Кто-нибудь в этом доме догадывается, что и как попадает тебе в уши?
– Нет. Большинство обо мне просто не думает. По крайней мере, в связи с чем-то важным. Иногда – в этом я нисколько не сомневаюсь – они считают меня вещью такой же нужной, как краска. И все-таки почему ты рассказал всем о том, что сделал?
Секунду-другую Элль молчит, как будто дает шанс собраться с мыслями и вступить в разговор. Но я молчу, потому что не знаю, что сказать.
– Ты всегда можешь отказаться. Необязательно делать все, что тебе говорят или о чем просят.
Вот тут она ошибается.
– Не могу. Такова часть сделки.
Элль морщит лоб, и мне это не нравится. Ей-то зачем беспокоиться?
– Понимаю, ты не знаешь моего отца. Но он пошел в политику не ради власти и не потому, что ему по душе командовать людьми. Он занялся политикой, чтобы помогать людям. Папа хочет сделать мир лучше. Если бы ты отказался рассказывать о том, за что осужден, он не стал бы настаивать.
– Ну вот ты и сказала.
– Тот репортер нарочно тебя изводил, а ты помог мне. Значит, заслужил лучшего.
Заслужил лучшего. Люди редко получают то, чего заслуживают. По крайней мере, люди вроде меня
– Дай-ка угадаю. Ты тоже собираешься спасать мир, как и твой отец.
Желчи в моей реплике больше, чем хотелось бы. Элль вздрагивает, словно от боли, и я проклинаю себя. Придурок. Вот же придурок. Эту часть меня было бы лучше оставить в лесу, но нет, пришлось притащить ее с собой. Открываю рот, чтобы извиниться, но ее пальчики отбивают дробь на столешнице, и я проглатываю извинение. Не могу сказать, что хорошо знаю жизнь, но женщин не в духе видел не раз. Сейчас в душе ее бушует пожар, и если Элль схожа в чем-то с Холидей, то… пожалуй, стоит поискать ближайший выход.
– Думаешь, я не способна спасать мир?
Снова открываю рот, но она снова не дает произнести и слова – обрезает гневным взглядом. Подавать сейчас голос опасно, но и не подавать – судя по тому, как она вызывающе наклоняет голову, – тоже опасно. Вот же вляпался.
– Я в состоянии спасти мир.
Поднимаю руки – сдаюсь.
– Да я верю… верю.
– Конечно, веришь. Все так говорят. Но меня лишь попросили попозировать.
Мир останавливается. Щеки у Элль горят от вскипевшей и схлынувшей злости, но в голубых глазах еще плещется обида. Хочется успокоить, но я не знаю, как нужно действовать. Раньше у меня и мыслей таких не было. Я знаю только одно: как сделать хорошо себе.
Обвожу взглядом комнату, будто надеюсь, что вот сейчас прямо из ниоткуда появится джинн, но, как всегда, мой безмолвный призыв остается без ответа, если не считать ожившего и мягко загудевшего холодильника. Ничего. Хотя… Я ведь получил ответ – правду.
– Послушай… – Кто бы мог подумать, что сказать правду так трудно. От правды сковывает грудь. – На пресс-конференции была моя семья, и я думал только об одном: не хочу, чтобы сестра смотрела на меня, как на…
– …преступника.
Как на того, кого полагается судить и ненавидеть.
– Я не хотел, чтобы кто-то знал, в чем меня обвиняли, и не стал отвечать, когда вылез тот репортер. Людей не интересовало, кем я хочу быть и что за программу предлагает твой отец. Им важно, что я сделал что-то плохое, но не отсидел положенный срок, а губернатор по глупости еще дает мне второй шанс.
Да, так устроено. Ты преступаешь черту, и люди тут же спешат указать на тебя пальцем. Никто не думает о прощении, только о мщении. Повесить преступника в центре города и устроить рядом семейный пикник. Так когда-то поступали на Диком, Диком Западе. Так ведем себя и мы, но только на более продвинутом технологическом уровне.
– Потом заговорила ты, и люди увидели меня в ином свете. Если у тебя хватило смелости выступить, то и я бы смог.
Если Элль увидела меня в ином свете, то, может быть, и Холидей решит, что я не совсем еще пропащий.
Волна сожаления напитывает каждую клеточку тела, и я стараюсь увернуться от нее. Чтобы пережить прошлый год, мне пришлось эмоционально окоченеть. И даже теперь, если я хочу достичь цели, нужно по возможности воздерживаться от чувств. Чувства, эмоции, потребность в ощущениях – все это может втянуть в неприятности.
– Ты говоришь, что я не обязан делать все, о чем меня просят, но твой отец спас мне жизнь, – объясняю я. – Слушать, принимать во внимание, делать то, что скажет он, лучше, чем принимать решения самому.
– Поэтому мы и выбрали Хендрикса для участия в программе, и поэтому он будет представлять программу в следующем году. – В комнату входит Шон Джонсон. – Парень толковый и схватывает все на лету.
Шон одет в рубашку поло, бежевые брюки и выглядит так, как, в моем представлении, и полагается выглядеть богатому политику. Аккуратная прическа, отбеленная улыбка и ровные зубы. Я уже встречался с ним несколько раз до отправки в центр содержания несовершеннолетних нарушителей, но был тогда в таком состоянии, что воспринимал его скорее как кошмар, чем как реального человека.
– Слушай Хендрикса, Элль. Можешь кое-чему у него поучиться. – Шон подходит к столу и смотрит на девушку. – Совет, который дают тебе родители, не наказание, а помощь. Не хочешь принимать его от меня, прими от него. Тебе уже пора начать слушать.
Эллисон
Не просто слушать. Шон хочет, чтобы я подчинялась. Они все этого хотят. Я уже начинаю сомневаться в собственном здравомыслии, потому что каждый встречный говорит, чтобы я слушала и делала то, что скажут. Может быть, они и правы, и если так, то какой же следует вывод относительно той моей половины, которая протестующее кричит, когда я соглашаюсь?
Шаги в передней… голоса… Встреча закончилась, Шон здесь, а значит, пришло время узнать свою судьбу. Звонкий мамин смех, и вот уже они с папой входят в кухню. Что-то привело маму в чудесное расположение духа, и я не знаю, к добру это или нет. Или я так ее расстроила, что она тронулась рассудком?
Не тратя время на любезности, мои родители присоединяются к нам. В свободных потертых джинсах и со свисающей с ремня цепью от бумажника, Дрикс выделяется на общем фоне. Наверное, поэтому он отступает на шаг, как будто хочет слиться со стеной.
– Спасибо, что пришел, – говорит папа с приветливой улыбкой. Дрикс молча кивает. Я его понимаю, потому что и сама, определяя линию защиты, предпочитаю молчание. – Извини, что заставили ждать, но нам нужно было закончить кое-какие дела, прежде чем разговаривать с тобой и Элль.