– Не знаю, что со мной происходит. Хочу записаться на курс программирования, хочу попасть на стажировку. Но сейчас я просто не знаю, кто я такая. Как-то незаметно для себя я превратилась в девушку, которая позволяет мужчинам трогать себя только потому, что у них есть влияние. Молчу, когда люди говорят гадости, оскорбительные вещи. И вот теперь должна подарить первый поцелуй парню, от которого меня бросает в дрожь. Я не знаю, кто я, но знаю, что вот такой быть не хочу. Хочу быть собой. Однако, по словам Шона, я не получу того, чего хочу, если не соглашусь на компромисс.
Глаза ее полны слез, и она моргает, как будто вот так запросто можно прогнать обиду и боль. Я понимаю и ее боль, и ее отчаяние. Были ночи, когда и у меня по щекам текли слезы. Когда я лежал в темноте, глядя в потолок, думая о семье. Проклиная себя за то, что слушал тех, кто пользовался мной, и отрывался от тех, кто заботился обо мне по-настоящему.
Я понимаю, каково это, когда пытаешься угодить тому, кто, как ты считаешь, любит тебя. Ради этой любви, ради сохранения ее ты выкручиваешься и выгибаешься, чтобы стать таким, каким тебя желают видеть, и в конце концов ломаешься. В них есть дыра, которую нужно заполнить, и они хотят, чтобы ты стал круглым, как им надо, даже если ты квадратный. Быть тем, кто ответственен за чье-то счастье, ужасно трудно, потому что мы все люди, а люди спотыкаются и падают.
И поскольку мы никогда не оправдываем ожиданий, нам приходится принимать наказание.
Когда я вступил в ту группу, отец остался в городе и разговаривал со мной, проводил со мной время. Мне казалось, что он любит меня, и я расшибался в доску, чтобы сохранить его внимание.
Как объяснить это Элль? Не знаю. Не знаю, как сказать, что, разрываясь на части ради кого-то, она просто убьет себя. Ей больно, и, зная Элль, можно предположить, что боль питает злость, и ей понадобится выплеск, разрядка.
Что-то подсказывает мне, что долгая прогулка по не самому благополучному кварталу с последующим возвращением по дорожке вдоль реки вряд ли придется Элль по душе. Сам я после возвращения домой совершал такие прогулки едва ли не каждый вечер. Скорее всего, не мечтает она и о том, чтобы развести костер из двух веточек с помощью кремня.
Сердце колотится. Я знаю, что мне нужно сделать, и ради Элль готов рискнуть. Вместе с ней я, может быть, сумею совладать с собой, сев за барабаны. Может быть, смогу поверить в себя.
Подбираю банкетку, отношу ее к барабанам и отталкиваю табуретку.
– Иди сюда.
Элль смотрит на меня, прищурившись, пытается понять, о чем я прошу. Мне не нужно, чтобы она думала. Думать в такой момент вредно. Нужно чувствовать. Если почувствует, то сможет собрать все, что заключено в ней, и выдать в мир. Может быть, если я позволю себе почувствовать, то смогу наконец выплеснуть и свою боль.
Ужас, страх и возбуждение – мощный заряд. Впервые за целый год беру в руки палочки. Последний раз я притрагивался к ним, когда уже брел дорогой саморазрушения. Мои решения, мое поведение, мое прошлое – все столкнулось и повлекло взрыв.
Но год назад я не знал Элль. Год назад я не думал ни о ком, кроме себя самого. Если верить Элль и близким, я изменился. Может быть, пора стать мужчиной и выяснить, так ли это на самом деле.
– Иди сюда. Я научу тебя играть на барабанах.
Эллисон
Дрикс вертит в руке палочку, потом указывает ею на меня и поворачивает к себе. Меня вызывают. Мне брошен вызов. Я вздыхаю, потому что не прощу себе, если сожмусь в комочек и попячусь, словно испуганная мышь. Иду через гараж мелкими шажками, словно на ногах у меня цепи. Дрикс сдвигается назад и жестом предлагает мне сесть перед ним.
Скрещиваю руки на груди и опасливо, словно по ним ползают пауки, смотрю на барабаны
– Я только выставлю себя полной идиоткой.
Дрикс качает головой:
– Возможно.
От неожиданности открываю рот, и тут он отпускает свою очаровательную улыбку. Я шлепаю его по руке и сажусь на скамью. Дрикс позади, прижимается грудью к моей спине, и от этого контакта воздух вылетает из легких. Он раздвинул ноги и сжимает меня бедрами с обеих сторон. Его жар просачивается через джинсы и растекается по моей коже. Дрикс кладет свои руки поверх моих и большими пальцами вскрывает мои кулаки. Я уступаю, и он кладет по палочке на каждую ладонь. Кисти у него большие, загрубевшие. От их прикосновения кожа напрягается, словно от щекотки, и все тело звенит как натянутая струна. Дрикс осторожно заставляет меня снова сжать кулаки.
– Многие считают, что главное для ударника – крепко держать палочки, но это неверно. – Его дыхание касается моей шеи, и по ней бегут мурашки. – Держать нужно легко. Секрет не в силе, а в инерции – чем крепче держишь, тем медленнее работаешь. Звук идет от кулаков и запястий.
Он наклоняет голову над моим левым плечом и поднимает нашу объединенную правую руку. Стучим сначала по правому, а потом по левому барабану. Глубокий, тягучий голос струится надо мной, словно гладкий шелк.
– Это том-томы.
Наша правая рука идет вниз, к полу и ударяет по еще одному барабану. Я ощущаю плавное движение мышц в его руке и чувствую, что начинаю задыхаться.
– Это напольный том-том.
Наша общая левая рука бьет по небольшому, тонкому барабану, который издает короткий хлопающий звук.
– Это малый барабан.
Я ерзаю на скамейке, отчаянно пытаясь выпрямиться, но в результате Дрикс каким-то образом оказывается еще ближе. Чувствует ли он, как колотится мое сердце? Чувствует ли, как дрожит тело, как вздымается и падает грудь? Знает ли, что кроме того случая в отеле, когда он обнимал меня, я ни разу не была так близко к парню? Он подталкивает мою ногу к ножной педали, и это интимное касание двух ног отзывается во мне трепетом. Дрикс мягко придавливает педаль. – Это бас-барабан, а это… – Снова касание и легкое подталкивание к другой педали, – педали.
Пытаюсь незаметно для Дрикса облизать губы, но он так близко, что у меня ничего не получается.
– А как называется большая тарелка?
Дрикс поднимает наши правые руки и бьет по тарелке с такой силой, что я вздрагиваю, а потом смеюсь. Смех начинается у меня в животе и звучит так радостно, что я как будто лечу. Дрикс смеется вместе со мной, и его тело создает фантастическое давление.
– Это крэш-тарелка.
Дрикс отпускает мои руки и кладет ладони мне на бедра. На мгновение я закрываю глаза. Кончик его указательного пальца прочерчивает линию по бедру. Нарочно или нет, но боже мой, сердце вот-вот взорвется.
Я начинаю опускать руки, но Дрикс, убрав свою с моего бедра, снова заставляет их поднять.
– Что ты от меня хочешь? – едва ли не шепотом спрашиваю я.
Дрикс наклоняет голову, так что его губы почти касаются мочки уха.
– Играй.
И, словно став вдруг невесомой, перышком, брошенным на волю ветра, я поднимаюсь со скамейки.
– Не могу.
Сильная и твердая рука ложится на плечо. Слегка надавив, Дрикс заставляет меня снова сесть.
– Знать, как играть, вовсе не обязательно. Просто играй. Никакое совершенство здесь не требуется. Будь собой.
Будь собой. То есть кем?
Я сжимаю дрожащими руками палочки и робко стучу по том-томам. Ничего, только глухой звук наполняет гараж. На меня не кричит мама. Никто не бьет меня по рукам. Никто не смотрит огорченно и сочувственно. Никто не стыдит.
Держа палочки так, как вложил их в ладонь Дрикс, бью по напольному барабану. Ободренная результатом, подтягиваюсь, сажусь повыше, решительнее, и все во мне поднимается на более высокий уровень. Настроение, губы, руки, скулы.
Это я могу.
Будто обзавелись собственной волей, руки двигаются сами по себе, палочки стучат по разным барабанам. Стопа прижимает педали. Никакого бита. Никакого ритма. Просто шум, диссонанс и свобода. Звуки наполняют гараж и мою душу, наполняют меня. Громко, оглушающе, хаотично…
Я отстраняюсь, расправляю плечи, дышу все быстрее, и адреналин гуляет в крови. Поворачиваю голову, чтобы видеть Дрикса.
– Фантастика!
Дрикс смотрит на мои губы, и я замираю на мелком вдохе. В его глазах страсть, то самое желание, которое я узнавала и раньше в устремленных на меня взглядах и которое никогда не ощущала в себе… до сегодняшнего дня. Неужели у меня такие же безумные глаза, как у него? Неужели его сердце колотится так же, как мое?
Дрикс забирает у меня палочки и роняет их на пол. Они стукаются несколько раз и откатываются под скамейку. В гараже тихо, только жужжит лампа под потолком да пульс глухо стучит в ушах.
Он кладет руку мне на шею и пристально смотрит в глаза.
– Можно я буду твоим первым?
Тысячи бабочек хлопают крыльями и взлетают у меня в груди, и у меня кружится голова – то ли от этого полета, то ли от того, как быстро я киваю.
– Да.
Подушечкой большого пальца Дрикс поглаживает мою щеку, потом наклоняется, и его губы приближаются к моим губам. Нас разделяет один вдох, и когда я вдыхаю, в голову ударяет густой, как черный кофе, запах.
– Ты и я, – шепчет он. – Это только наше, твое и мое.
Да.
Он целует меня. Его губы прижимаются к моим, а пальцы, осторожно обойдя очки, вплетаются в волосы. Другой рукой Дрикс гладит меня по спине. Теплые волны проходят через меня одна за другой, и я ощущаю нарастающую тягу – ближе, теснее, крепче…
Он втягивает мою нижнюю губу, сжимает обеими своими, и я открываю рот. Не хочу останавливаться и уже представляю, что будет дальше, и сердце стучит тверже. Дрикс принимает приглашение, поцелуй углубляется, и я тону в сумрачной дымке.
Кожа звенит и поет от его прикосновений, губы горят на его губах, и голова идет кругом. В какой-то момент я вдруг чувствую, что начинаю падать, и отстраняюсь.
Дышу. Оказывается, я забыла, что надо дышать.
Прижимаюсь лбом к его лбу, и мы оба отдуваемся. Такое в моей жизни впервые, и я шепчу его имя.
Не знаю почему, не знаю, что пытаюсь сказать, но он, кажется, понимает, целует меня в лоб и обнимает. Моя голова лежит на его плече, я обнимаю его, и он обнимает меня. Мне тепло, уютно и покойно. Так бы и осталась в его объятиях навсегда.