– Что ты сказала?
– Я провела эту ночь с парнем. – Оставляю чемодан у лестницы и направляюсь к папиному кабинету. Не знаю, наберусь ли смелости сейчас, но если затяну, то сделать необходимое потом точно не сумею.
Генри тяжело шлепает следом. Интересно, как он вообще оказался на вражеской территории, не объявив о своем прибытии заранее. Вхожу в кабинет, уже зная, что собираюсь совершить акт измены настолько грандиозный, что если папа когда-нибудь узнает о нем, то, может быть, даже задушит меня.
– Ничуть и не смешно. И, кстати, что ты делаешь здесь? Входишь без разрешения…
– Я не шутила, а сюда прихожу регулярно. – Не из любопытства, но все же.
– Извини, наверное, ослышался. Я правильно понял, что у тебя есть парень и ты провела с ним ночь?
Сажусь в папино кресло, нахожу взглядом папку Дрикса, беру ее, кладу на стол и начинаю просматривать.
– Тебе слух не надо проверить?
Генри говорит, точнее, кричит, но я не слушаю. Просматриваю одну страницу, потом следующую, ищу что-то, что угодно, что может помочь. Дрикс не виноват. Он не грабил магазин, но, если верить Келлен, согласился на сделку, потому что не видел других вариантов.
Не совсем так – Дрикс сказал, что сделка была единственным способом выжить при наличии двух плохих вариантов. Поднимаю голову и прерываю льющийся из его рта поток слов.
– Невиновных склоняют к заключению сделки?
Он спотыкается, как будто едва не попал под асфальтный каток.
– Что?
– Ты проходил практику в юридической фирме и у окружного прокурора. Бывает ли так, что невиновных принуждают к заключению сделки с обвинением?
Генри бормочет проклятие и опускается в кресло по другую сторону письменного стола.
– Ты думаешь, что влюблена в этого парня из программы твоего отца, ведь так?
– Не думаю. – То невероятное чувство, разливающееся из груди по всему телу, до кончиков пальцев, должно быть, и есть любовь.
– Ты же сама мне сказала, что он тебя не интересует.
– Тогда между нами действительно ничего не было, но с тех пор много чего случилось. – Я вздыхаю, потому что признание, сделанное перед кузеном посреди белого дня, становится реальным фактом жизни. – Я люблю его.
Генри смотрит на меня так, словно я в него выстрелила.
– А родители знают?
Качаю головой:
– Мне рекомендовали держаться от него подальше.
– И ты рекомендации следовала.
Разумеется.
– Так оно случается? Принуждение к сделке?
– Да, случается. Окружные прокуроры находятся под постоянным давлением, от них требуют достижения обвинительных приговоров. Когда кого-то арестовывают и улики указывают на арестованного, признательная сделка позволяет сэкономить время, облегчает бремя тюремной системы и улучшает прокурорскую статистику, что помогает в случае переизбрания. Я сохранил остатки оптимизма и до сих пор считаю, что никто не пытается посадить за решетку невинного человека, но при этом полагаю, что им важно найти доказательства вины, а потом предложить сделку для облегчения участи.
– А как же защитники? Разве они не должны помогать обвиняемым, если те ни в чем не виноваты?
– Хороший защитник дорого стоит. Да что там, плохой тоже недешев. Общественные защитники завалены работой и просто не успевают вести множество дел одновременно. В некоторых штатах им остается не больше часа на знакомство с делом, после чего обвиняемый и его защитник предстают перед судьей. В таких условиях защитники чаще всего рекомендуют пойти на признательную сделку, чтобы сосредоточиться на более важных делах с более серьезными наказаниями – пожизненным заключением или смертной казнью. Если мы говорим о парнишке из программы твоего отца, то я хорошо понимаю, почему общественный защитник продвигал сделку с обвинением. В данном случае подзащитный даже не попал в настоящую тюрьму.
Не попал в настоящую тюрьму. Мне хочется кричать от отчаяния.
– Дрикс ни в чем не виноват. Он не грабил магазин.
– Уверена? Я бы говорил то же самое, если бы увлекся симпатичной девушкой.
– Не он мне сказал, а кое-кто еще.
Генри опять говорит что-то, я опять не слушаю и листаю страницы, пока не натыкаюсь на снимок с камеры наблюдения. На нем парень одного примерно роста с Дриксом, но отличающийся телосложением. Футболка и джинсы – стиль, который предпочитает Дрикс. Волосы спрятаны под бейсболкой, глаза – за солнцезащитными очками, нижняя часть лица укрыта банданой. На ногах – ботинки, похожие на те, что есть у Дрикса.
Доказательство. Мне нужно доказательство. Смотрю на снимок, ищу что-нибудь, за что можно зацепиться, чтобы доказать его невиновность, потому что знаю – хотя Дрикс и не признался до сих пор, – он этого не делал. Да, понимаю, год назад, до ареста, Дрикс был другим, но с тех пор как мы познакомились…
Пройтись еще раз, сверху донизу. Начинаю с бейсболки, всматриваюсь в лицо, иду ниже по рукам… и вздрагиваю.
– Тут татуировка.
– Ты слушаешь, что я говорю?
– У Дрикса нет татуировки. – Я вырываю снимок из папки, захлопываю ее и возвращаю на место. Потом встаю и иду к выходу. Генри следует за мной.
– Постой. Подожди.
Но я не могу остановиться. Выхожу из отцовского кабинета, достаю из кармана ключи, но Генри хватает меня за запястье и рывком поворачивает к себе.
– Ты должна меня послушать.
Едва взглянув на него, я останавливаюсь как вкопанная.
– В чем дело? Что случилось?
– Я хочу, чтобы ты остановилась и обдумала все как следует, прежде чем бросать бомбу в собственный мир.
Но это же не мой мир разваливается.
– О чем ты говоришь?
– Сейчас ты сядешь, и мы все обсудим. Когда закончим, можешь идти и делать, что хочешь, но не раньше, чем все мне расскажешь. Понятно?
Генри опекает меня и порой бывает излишне заботливым, но он также мой ангел-хранитель. Вот и теперь он смотрит на меня, и я вижу не раздающего команды солдафона, но брата, пытающегося указать на возможную опасность впереди.
– Ладно.
Он отпускает мою руку, и я с тяжелым сердцем иду за ним в кухню. Обычно все серьезные разговоры случаются там, и что-то подсказывает мне, что моя жизнь вот-вот изменится.
Хендрикс
Келлен сидит на столике для пикника, Доминик прислонился спиной к углу гаража, и я, третий в нашей группе, стою, скрестив руки на груди. Рассказывая то, о чем молчала целый год, Келлен держится стоически. Да, бывая слабой и ранимой, она все же невероятно сильна, о чем мы с Домиником частенько забываем.
– Кто это сделал? – В сотый раз, наверное, Доминик задает этот вопрос, и с каждым разом голос его звучит чуть ниже и суровее. – Кто ограбил магазин?
Келлен отвечает брату колючим взглядом.
– Я ничего не скажу, пока Элль не найдет доказательств, что это сделал не Дрикс, и тогда мы пойдем в полицию. Этот парень опасен, и я не хочу, чтобы пострадали те, кого я люблю.
Объяснение цепляет во мне ту струнку, к звучанию которой я всегда прислушиваюсь с опаской.
– Ты больше боишься его, чем того, что я пойду в тюрьму?
Келлен срывает шапочку и крутит ее в руках.
– Он пригрозил расправой.
– И ты поверила какому-то паршивцу? – кричит Доминик.
Она кивает, и мне становится не по себе. Доминика здесь знают и боятся. Он защищает сестру дома. Если Келлен боится за Доминика, это означает только одно: кто-то угрожал убийством.
Доминик отталкивается от стены:
– Чушь. Я же с тобой. Тебя никто не тронет.
– Иногда я тоже тебя защищаю, – шепчет Келлен.
Доминик бушует, чертыхается, проклинает, и я подхожу и сажусь на стол рядом с его сестрой. Ловлю взгляд друга и едва заметно качаю головой. Наша злость ей совсем ни к чему, ей требуется помощь.
– Расскажи нам, что случилось. По порядку. Начиная с того, как ты взяла отцовский пистолет.
– Я только потому его взяла, что боялась идти ночью по нашему району. За неделю до того здесь девушку изнасиловали.
– Тебе нельзя было выходить из дома, – подает голос Доминик.
– Ты же был в крови, – бросает Келлен. – У тебя голова была разбита. Я и пошла-то за бинтами. Думала, что ты умираешь.
– И ты отправилась украсть что-нибудь в магазине.
Она задирает подбородок, сглатывает и пытается сохранить самообладание.
– Только лекарства. Хотела взять бинты и спирт. Больше ничего. Клянусь.
– Тогда откуда взялись те деньги, которые я нашел? А та история, которую ты мне поведала? Что случилось с отцовским пистолетом?
В ее глазах поблескивают слезы, ноги начинают дрожать, и я кладу ладонь ей на колено. Келлен понемногу успокаивается и переводит дыхание, я убираю руку, и она начинает:
– Я хотела рассказать, но боялась. Знала, что ты пойдешь разбираться и можешь пострадать. Тебе и так в жизни досталось, и мне уже надоело, что ты постоянно за меня вступаешься.
– Заступаться за тебя – моя работа! Я тебя защищаю. Точка. Ты не должна из-за меня страдать.
– Эй! – Я останавливаю Доминика взглядом. – Не мешай, пусть говорит. Продолжай, Келлен. Что случилось, когда ты пришла в магазин?
– Он был там. И увидел, как я пытаюсь стянуть кое-что. – И не смогла, – ворчит Доминик.
Брат прав, и Келлен не спорит.
– Он предложил помочь.
– За какую плату? – спрашиваю я.
– Бесплатно.
Мы с Домиником переглядываемся – ведь учили же, учили. В нашем районе все, что дают, имеет свою цену. И просрочка долга вещь опасная.
– Я боялась за Доминика, – повторяет Келлен, – и хотела побыстрее вернуться с бинтами домой. Тот парень сказал, чтобы я подождала снаружи и убедилась, что там никого нет и никто не войдет.
– То есть ты пошла посторожить.
– За бинты! Стояла на улице, спиной к магазину и, что там делается, не знала, пока не услышала выстрел. Проверила – пистолета нет. Вот тогда я и поняла, что пистолет он вытащил. Я испугалась и побежала. Но на следующее утро он меня нашел. Сказал, что я его сообщница, и дал денег. А еще предупредил, чтобы молчала, а если проболтаюсь, то плохо будет и мне, и моим близким. Мне-то ладно, но за вас я боюсь. Вот если бы мы добыли доказательство, что это он ограбил магазин, то его бы посадили, и он уже никому бы не смог навредить, а Дрикс был бы чист.