– Так я же пришел именно за тем, чтобы ничего не говорить, – успокоил художника Матвей. – Точнее, затем, чтобы продать мое молчание. Оно в вашей ситуации цены не имеет, то есть – бесценно. И картина, как вы говорили, бесценна. Так что просто обменяемся двумя бесценными вещами и останемся при своих интересах?
– Ммм… изверг! – застонал Лев Игоревич и взъерошил чуб руками. Он принялся мерить шагами комнату, мечась из угла в угол и раздражая Матвея.
– Ну что, не согласен? – полуутвердительно спросил Матвей и положил фотографии назад в конверт, делая вид, что собирается уходить.
– Согласен я! Согласен! Забирай этот чертов портрет, и чтобы духа твоего здесь не было! Все что хочешь забирай!
– Да мне чужого не надо, – улыбаясь, сказал Матвей. – А то, что мое, – само ко мне придет. Своими ножками: топ-топ, топ-топ… – Он показал двумя пальцами на поверхности стола, как будут двигаться ножки… и засмеялся.
– Держи, художник. – Мотя протянул Левушке конверт. И еще один – с негативами. – Смотри, не обижай больше своих баб. Научно-технический прогресс нынче развивается такими темпами, что скоро в каждом туалете камера будет установлена… А с твоими склонностями к юным дарованиям легко можно попасть в объектив… – Матвей усмехнулся. – Ну так что, я забираю? – Он кивнул на портрет.
– Забирай, только чтобы я тебя здесь больше не видел! – заорал Левушка, глотая слезы унижения. Он подбежал к камину и бросил оба конверта на тлеющие угли. Бумага сначала ярко вспыхнула, а затем пламя начало причудливо менять цвета на синтетически-голубой, ярко-зеленый, оранжевый, снова голубой… Плавящаяся пленка издавала неприятный, резкий запах. Матвей поспешил уйти.
– Я пришлю ребят. Картину заберут, так что ты можешь попрощаться с шедевром. И кстати, думаю, ты очень дорого его продал! Можешь гордиться.
Последние слова он произносил уже у выхода.
Ребята явились за картиной как раз в тот момент, когда Левушка с супругой, не говоря друг другу ни слова, сели ужинать. Вынос портрета состоялся прямо на глазах у оригинала. Девушка молча провожала картину глазами, в которых застыли боль и горечь. Когда пацаны ушли, она лишь спросила:
– Ты продал меня?
– Прости, милая. Мне предложили такую цену, что я не смог отказаться. – Лев Игоревич потупил взор. – Но я напишу другой – лучше, намного лучше! Ты же знаешь, как я тебя люблю!!!
– Теперь уже не знаю… – Она встала из-за стола, вышла из комнаты, точно под гипнозом, накинула пальто и ушла на улицу. Хотелось вдохнуть свежего воздуха и забыть все, что произошло за последние два дня. Женщина, ежась от прохладного воздуха, медленно побрела по освещенной разноцветными гирляндами лампочек тропинке. Ей хотелось идти так вечно, ни о чем не думая, ничего не помня, не зная ни прошлого, ни будущего…
– Эй, чего нос повесила? – На ее плечо легла мощная рука. – Убедилась?
Девушка всхлипнула и кивнула.
– Ну не реви. Я знаю, как лучше. Пойдем. – Он легко подхватил ее на руки и без труда донес до своего дома.
– Ну вот, – Матвей поставил ее на пол, – теперь это – твой дом. Навсегда! Ты поняла? – Он взял девушку за подбородок и улыбнулся, встретив доверчивый и теплый взгляд. – Идем к камину, погреемся.
Пламя успокаивало и расслабляло. Она почувствовала себя намного лучше; почему-то здесь, у Матвея, ей было гораздо уютней и спокойней, чем там, дома. «Как странно, – подумалось ей, – почему-то тот дом кажется уже совсем не домом, а каким-то случайным, временным пристанищем». Она смотрела на свой портрет, который расположился прямо над камином.
– Видишь, теперь ты со мной навсегда! – сказал Матвей, перехватив ее взгляд и нежно, очень осторожно поцеловал в губы.
Евгения даже не представляла себе, какой бывает настоящая, огромная, трепетная и всепоглощающая любовь. Они с Матвеем будто родились друг для друга: они могли разговаривать глазами и даже мыслями, им никогда не бывало скучно, каждый отдавал другому себя целиком, и если бы кто-то попытался разлучить их, это означало бы только одно: разрушить цельный идеальный шар, созданный Творцом как образец совершенства.
Левушка не давал поводов беспокоиться о нем: через три недели после ухода Евгении в доме художника на хозяйских основаниях поселилась другая студентка, которая, наверно, тоже хотела, чтобы сам ректор художественной академии написал с ее помощью лучшую в жизни работу. При встрече соседи вежливо раскланивались и не проявляли никакой враждебности. А через несколько месяцев у Жени стал заметен аккуратный овальный животик, в котором поселился малыш. Матвей, узнав о беременности, подарил Евгении первую в ее жизни машину: белый «мерседес». Это время стало самым счастливым в жизни девушки: она будто светилась изнутри, оделяя встречных счастьем и радостью. Малыш, который рос в животе, постепенно завоевывал Евгению. Если сначала Матвей был несказанно рад, что у него появится ребенок, то по истечении трех месяцев в корне изменил свое отношение. Он понял, что теряет Женину любовь. Бороться за бабскую любовь Матвей не привык. Он просто замкнулся и обрастал негативом. Мотя презрительно наблюдал, как Евгения носится со своим животом, отталкивая его, Матвея, когда он хотел просто приласкать Женю, посидеть в обнимку у камина, как бывало раньше. Они переставали быть единым целым, идеальный шар начал разрушаться. Матвей очень переживал, он похудел и стал раздражительным, срывался на пацанов, все чаше уезжал в командировки и все позже возвращался домой. Теперь он подолгу сидел у камина, глядя на портрет в глубокой задумчивости.
Счастливая Женя, казалось, ничего не замечала. Она жила только своим будущим ребенком и сознательно отрешилась от всякого негатива. Он и родился – веселый, очень шустрый, здоровый пацан, которого давно уже назвали Пашкой. Матвей, казалось, оттаял, глядя на беззащитное горластое малюсенькое создание, но со временем вновь вернулся в состояние замкнутой неприступности и даже злости. Женя, уставшая от домашних и материнских хлопот, иногда присаживалась рядом и, гладя Матвея по голове, приговаривала:
– Потерпи немного, любимый, парень подрастет, я снова буду с тобой.
Матвей раздраженно отстранял ее руку и бубнил:
– Когда оно пройдет, это время? Смотри на него: он как шило вертится, покоя ему нет…
Евгения виновато улыбалась.
– И правда как шило…
Как-то раз, сидя в своей привычной позе у камина, Матвей принял решение: он больше не будет переживать. Он вернет ту жизнь, к которой привык, ему никто не помешает жить, как он хочет. Ему слишком дорогой ценой достался счастливый билет, чтобы из-за бабы все потерять. На следующий день Матвей собрал в доме огромную компанию, и загульная жизнь вернулась в его дом и в поселок «Живописный». Пауза была довольно долгой, поэтому сонные жители дружно вздрогнули при звуках фейерверка.
Женя сначала блистала среди гостей в ярко-синем шелковом платье, бриллиантовых серьгах, кольцах и колье. Когда пришло время укладывать ребенка спать, она деликатно намекнула Матвею, что гости могут быть свободны. Изрядно выпивший Мотя вдруг заорал:
– Это ты можешь быть свободна! И Шило свое с собой прихватить! – Он неприятно загоготал пьяным, некрасивым смехом и, глядя сквозь Евгению, потянулся за новой порцией виски.
Женя ушла в комнату к Пашке, уложила его к себе под бок и, напевая «придет серенький волчок», забылась беспокойным сном.
48. Георгий
Счастливая троица добралась домой только поздним вечером. Пашка с Валюшей ополоумели от любви и глазели друг на друга, вызывая удивление Кирюшки и неоднозначные комментарии.
– Мам, а почему ты все время улыбаешься?
– Все хорошо, сынок…
– Мам, а почему Павел все время улыбается?
– Все хорошо, сынок…
– Мам, а почему вы все время смотрите друг на друга и улыбаетесь?
– Все хорошо, сынок…
Дальнейшие вопросы, похоже, были риторическими. Кирюха успокоился и устроился в телеге поудобней. По крайней мере, пока Павел рулил лошадью, они не могли смотреть друг на друга и странно улыбаться.
Лошадка по кличке Дуся спокойно бежала рысью знакомой дорогой, словно понимала, что возвращается домой. Пашка чувствовал себя окрыленным и всесильным. Откуда-то вдруг появилась уверенность, что все будет хорошо. Ему не хотелось думать о будущем в деталях, он просто выполнял функции извозчика и терпеливо ждал, когда Дуся привезет их к Георгию.
Из телеги выбрались суетливо, словно спешили скорее попасть домой, вернувшись из дальней поездки. Все трое наперегонки побежали к крыльцу, у каждого была своя веская причина. Пашка должен был увидеть Женю и убедиться, что с ней все в порядке; Валюша рвалась извиниться перед Георгием за внезапный отъезд и глупое спонтанное поведение, а Кирюха изо всех сил мчался в туалет.
Комната Евгении оказалась пуста и аккуратно прибрана. Пашка не любил неожиданностей, связанных с Женей. Каждый раз в подобных случаях его начинала грызть тревога, переходящая в тоску. Радостное настроение мигом сменилось напряженным. Он вышел из комнаты с мрачным выражением лица. Вдруг сверху раздался голос Валюши:
– Павел, Георгия в комнате нет! Они внизу?
Пашка стремглав поднялся наверх и вошел к Георгию. Валентина растерянно стояла возле книжного шкафа и разглядывала портрет. На ее открытом лице откровенно отражались все эмоции, которые испытывала девушка. В данный момент лицо приобрело изумленное и недоверчивое выражение.
– Павел, – почти шепотом сообщила Валюша, – тебе не кажется, что женщина с картины очень похожа на твою маму? Я представила Евгению с длинными волосами, с такой прической и в этом платье… и… она получилась почти такой же!!!
– Хватит нести бред, – с сомнением ответил Пашка. – Ну где Женя и где эта девушка – неземная красавица, инополанетянка, источник энергии и вдохновения?..
– Ну, не знаю… – покачала головой Валюша. – А кстати, где Женя?
– Видимо, там же, где и кудесник! Пойдем в детский корпус, может, они там?
На выходе они встретили вездесущего Кирюху, который, задыхаясь от возбуждения, сообщил, что толстый дядька сидит в другом доме с Георгием и Евгенией.