– Да-да, положи туда.
– Может быть, все же приготовить побольше, чтобы хватило Хенрику и Эмилю?
В третий раз она задавала мне этот вопрос.
– Маргарета позаботится о том, чтобы они поели перед выездом, – ответила я. – Или перекусят по дороге.
– Ты уверена? Мы можем заморозить то, что останется. Тогда вам и на завтра хватит.
– Мама, этого вполне достаточно.
Она подняла руки, показывая, что сдается.
– Я просто хотела помочь. Извини, что вмешиваюсь в твою жизнь.
У моей мамы удивительная способность всегда и все брать на себя. Она кидается печь булочки или готовить еду, спрашивает, не помочь ли со стиркой или вооружается пылесосом. Иногда даже приятно, когда за тобой ухаживают. Но порой это дико раздражает.
– Что-нибудь слышно от Хелены? – спросила я.
– Она звонила на прошлой неделе. Возможно, они с Чарльзом и детьми приедут на Рождество. Надеюсь, что так и получится.
– Как ты думаешь, она счастлива? В Оксфорде, с ним?
Глупая фраза. Опять все сначала. Зачем я это затеваю? Мне хочется ссоры?
Мама нахмурила лоб, прежде чем ответить.
– Да, мне так кажется. А тебе нет?
– Во всяком случае, она продолжает с ним жить, – сказала я.
Вскоре после того, как я родила Эмиля, моя сестра познакомилась с Чарльзом во время командировки в Лондон. Он профессор литературоведения, обожает коричневый вельвет и пространные монологи. Вот уже тринадцать лет она живет в Оксфорде с ним и их тремя прилизанными сыночками.
– Когда ты разговаривала с ней в последний раз? – спросила мама, помешивая в кастрюле.
– Кажется, весной, – ответила я.
– Почему так получается? Вы почти совсем не общаетесь.
– Мы разные, и всегда были разными.
Мама взяла бокал, который я ей протягивала. Присев у стола, попробовала вино.
– Мне пришлось спорить с тобой куда больше, чем с Хеленой, – произнесла она. – Ты всегда хотела узнать почему. Она же всегда была довольна и принимала все как есть.
– Она всегда стремилась избегать конфликтов.
– Вы просто по-разному ведете себя в одних и тех же ситуациях. Ты как никто другой могла бы это знать.
– Она ни разу не заговорила со мной об Алисе, когда все это случилось. Ни разу не спросила, как я себя чувствую. Делала вид, что ничего не произошло. Обсуждала только практические вопросы – что мы будем есть, кто что будет делать. Я ненавижу такое поведение.
– Что с тобой такое? Ты говоришь об этом с такой обидой.
– У вас есть потребность ничего не трогать. Вы закрываете глаза на проблемы. То, что произошло со мной, повлияло на нас всех, но никто и виду не подавал.
Мама отставила бокал.
– А ты когда-нибудь размышляла над тем, какова твоя роль во всем этом? – спросила она. – Ты избегала нас. Ты не позволяла нам говорить об этом. Не хотела. Бывали периоды, когда мы неделями тебя не видели.
Она протянула руку, чтобы прикоснуться к моей руке. Я отстранилась.
– Помню, как-то я увезла тебя с вечеринки, – продолжала она. – Пернилла позвонила мне – ты выпила лишнего, возможно, еще чего-то наглоталась. У тебя началась паническая атака. Ты чуть не до смерти перепугала всех, кто там был.
Я молчала. Смотрела в пол. Этого мне совершенно не хотелось слышать.
– Мне следовало что-то предпринять еще раньше. Ты права в одном: я долго закрывала на все это глаза, о чем теперь сожалею. Но потом ты стала ходить на терапию. И тебе стало лучше. Ты стала говорить, что жизнь идет дальше. Так и было. Жизнь продолжалась для всех нас. Так что не будь так сурова к Хелене.
Слова мамы вызвали у меня чувство стыда.
Она продолжала:
– Ты много разговаривала с Хенриком, когда познакомилась с ним. Он не испугался, оказался готов нести вместе с тобой твое горе. Знаю, в наших с тобой отношениях не все всегда было гладко. Но я всегда рядом. Надеюсь, ты это знаешь.
Теперь я сама взяла ее за руку.
– Прости, мамочка. Я была несправедлива к тебе. И к Хелене.
– Почему ты думаешь об Алисе? Не лучше ли оставить все это позади? У тебя есть Хенрик и Эмиль, жизнь сложилась хорошо. Отпусти прошлое, Стелла!
Поднявшись, я обняла маму. Она совершенно права – лучше оставить все это позади.
– Ты в последнее время посещала могилу? – спросила она. – Прости, я знаю, ты предпочитаешь называть это памятным камнем.
Я отрицательно покачала головой. Потом мы поужинали, мама попрощалась и уехала к себе, а я еще долго сидела в кухне, обдумывая наш разговор.
У меня сохранились лишь разрозненные воспоминания о периоде между исчезновением Алисы и пятым отделением. Весной 1995 года мама отправила меня на принудительное лечение. Меня поместили в закрытое психиатрическое отделение. На тот момент я ничего не ела, сильно исхудала. Находилась в глубокой депрессии.
Со временем я познакомилась с психотерапевтом по имени Биргитта. Она помогла мне, я начала смотреть вперед и решила жить дальше. Позднее я пошла учиться и стала изучать психологию, желая стать психотерапевтом. Я хорошо знаю свое дело.
Во всяком случае, так было раньше.
Но теперь уже нет. В настоящий момент я никому не могла помочь. Даже самой себе.
Поднявшись, я вытерла столешницу и взяла газеты, которые мама положила на микроволновку. Из стопки выпал конверт. Я подняла его. Он был подписан от руки, на нем значилось мое имя – «Стелле Видстранд, бывш. Юханссон». Без марки и без адреса. Кто-то опустил его прямо в почтовый ящик.
Я распечатала конверт. В нем лежала сложенная бумажка с нарисованным крестом. Текст был аккуратно выведен черной чернильной ручкой.
Стелла Видстранд
Род. 12.11.1975
скоропостижно
покинула нас
никто не грустит
никто ее не оплакивает
Холод пробирал до костей. Хотя я до носа замотала лицо толстым шарфом, меня не покидало ощущение, что я совершенно голая. Съежившись, я бежала в сторону Вальхаллавеген. Вот уже третий день над Стокгольмом свирепствовала непогода. В этот день у нас должна быть только одна лекция, поэтому многие остались сегодня дома. Как Юханна. Если бы не групповая терапия, я бы тоже не пошла. Во всяком случае, подумывала бы об этом. Но я не хотела пропускать встречу со Стеллой. Слишком многое было поставлено на карту.
До начала сеанса групповой терапии оставалось сорок восемь минут. Этого момента я ждала всю неделю. А вдруг она не придет?
Я перешла дорогу, направляясь к автобусной остановке. Подошел автобус, я села в него. Воздух внутри был тяжелый, влажный от мокрой одежды и капающих зонтиков. Окна запотели, через них свет еле пробивался внутрь, как сквозь туман.
С тех пор как я нашла Стеллу, я все время думала о ней. Возможно, даже чересчур много. В прошлый раз она очень внимательно разглядывала меня. Как будто знала, кто я. Словно понимала, зачем я пришла. Но она не может ничего знать. Ей ничего не известно обо мне и моей жизни. Она понятия не имеет.
Автобус остановился возле Торгового центра. Я с трудом пробилась к дверям, вышла и направилась к консультации. Открыла тяжелую дверь, вошла внутрь, поднялась на четвертый этаж. Поздоровавшись с администратором, оплатила сегодняшний сеанс и прошла в зал.
Села в одно из кресел, отключила звук на телефоне.
Стелла зашла ровно в час и закрыла за собой дверь. Я смотрела на нее. Сегодня она была одета в элегантное платье до колен, волосы красиво уложены в толстый узел на затылке.
Кажется, все сегодня были не в настроении. Клара нервничала по поводу презентации, которую ей предстояло делать завтра утром перед руководством компании. Пьер шипел, что она всегда понапрасну дергается и жалуется, а потом все проходит хорошо. Она что-то шипела ему в ответ.
Я снова взглянула на Стеллу. Так трудно понять, что у нее на уме. Пока она не проронила ни слова, просто сидела молча.
Она слушала. Изучала нас одного за другим. Через некоторое время я почувствовала на себе ее взгляд.
Я подняла глаза и улыбнулась ей.
Стелла не ответила на мою улыбку.
Я пожалела, что предложила Изабелле Карлссон посещать групповую терапию. Учитывая те социальные трудности, которые она сейчас испытывает (с ее слов), эта форма работы хорошо подходит. Но так я рассуждала до того, как поняла самое главное.
Другие уже высказались сегодня, а она – нет. Пока она не произнесла ни единого слова.
На какое-то время в зале воцарилась тишина. Я должна сделать так, чтобы она заговорила. Заставить ее раскрыться.
Я беру слово: Как у тебя прошла неделя, Изабелла?
Изабелла: Неделя прошла неплохо. Мы начали выполнять новое групповое задание, я попала в очень хорошую группу. Так здорово. И еще я стала донором.
Она снова улыбается, отчетливо проступает ямочка на левой щеке.
Изабелла: Вчера я впервые сдавала кровь. Я немного боюсь иголок. Как мама, она вообще сходит с ума по этому поводу. Но все прошло даже лучше, чем я думала.
Некоторое время она сидит молча. Женщина, которую она называет «мамой», – кто она?
Изабелла: Кстати, она хочет, чтобы я приехала домой на выходные, а у меня нет ни малейшего желания.
Магнус: Это почему?
Изабелла: Ну, у нас сейчас не самые лучшие отношения. Именно она рассказала мне, что Ханс мне не настоящий отец.
Арвид: А как ты об этом узнала?
Изабелла: Я так плакала. Сказала маме, что очень тоскую по нему и что со временем не становится легче, как все утверждают. Сказала ей, что эта боль никогда не пройдет. Она обиделась. Ответила мне, что она, по крайней мере, еще пока жива.
Изабелла делает глубокий вдох, оглядывается по сторонам. Неужели в ее рассказе все правда? Неужели все это не игра?
Изабелла: Мы с папой были очень близки. Знаю, ей хотелось бы, чтобы у нас с ней были такие же отношения, добрые и естественные, как у нас с ним. Но это не так.