Когда я вернулась в консультацию, жизнь уже не представлялась мне такой безысходной. Я не суеверна, но встреча в парке показалась мне добрым предзнаменованием.
Из дома я вышла заранее. Прошлась по магазинам в торговом центре «Веллингбю Сити». Теперь я стояла на платформе метро в ожидании поезда. На самом деле еще было слишком рано, но я не хотела опоздать, как в прошлый раз.
Я только начала ходить на психотерапию, но это уже вызвало так много вопросов и воспоминаний. Мне кажется, они всегда жили во мне, но только сейчас я решилась задуматься об их значении, а это для меня совершенно ново. К тому же я не очень-то умею говорить о своих чувствах, да еще и защищать свои слова. Как в прошлый раз, когда они спросили о моей реакции на то, как мама рассказала мне о папе. Никогда еще я не была так зла на нее. В тот момент я испытала такую ненависть к ней, что сама испугалась. Я никогда не прощу ей того, как она это сказала. Можно ли ненавидеть собственную мать? Ужасное чувство. Я хотела поговорить об этом еще в прошлый раз, но не решилась. Меня тянуло рассказать об этом еще в первую встречу со Стеллой, но я не могла. Такое ощущение, что во мне живет дикий зверь. Что будет, если я выпущу его на волю? А вдруг он меня проглотит? Или, наоборот, съест меня изнутри?
Во всяком случае, я начала проявлять кое-какие чувства. Непривычно, что никто не ставит под сомнение мое право их испытывать. Никто не обижается, не огорчается и не злится. Никто не воспринимает то, что я чувствую или думаю, как личное оскорбление. Напротив, такое ощущение, что все на моей стороне.
Зазвонил мобильник. Я достала его и увидела, что это мама. Она хотела узнать побольше о групповой терапии, расспросить меня обо всем, о чем только можно. Не надо было мне звонить ей на прошлой неделе и делиться впечатлениями. Это была моя ошибка. Я положила телефон в карман, так и не ответив.
Едва начав ей рассказывать о психотерапии, я пожалела о своих словах. Так и знала, что начнутся вопросы. Знала, что она начнет вмешиваться. Будет требовать подробностей и начнет шпионить. Разумеется, из самых лучших побуждений. Ведь она же всегда рядом. Она всегда поймет – хотя на самом деле она ничего не понимает. Мама душит меня. Я не готова говорить об этом. Во всяком случае, с ней. Иногда я задумываюсь, смогу ли я когда-нибудь это сделать. Она словно пиявка – паразит, высасывающий из меня жизненные силы.
Телефон зазвонил снова, и я снова достала его и смотрела на дисплей, пока звонки не прекратились. Вышла на Фридхемсплан, направилась к эскалатору.
Тут она позвонила снова.
Я решила ответить:
– Привет, мама.
– Здравствуй, девочка моя. Ты едешь на терапию?
– Ты же знаешь, что да, – ответила я. Все детство я училась подавлять негативные чувства. Но теперь мне кажется, что я утратила способность притворяться. По моему тону сразу слышно, что я раздражена.
– Не надо разговаривать со мной таким недовольным голосом. Я ведь просто спросила.
Я взяла себя в руки. Сделала глубокий вдох.
– Ну как там дома?
– Тихо. Как всегда в последнее время.
Я почувствовала угрызения совести. Папа умер. Мама одна. Я плохая дочь.
– Может, тебе попробовать с кем-нибудь пообщаться? – предложила я. – Ты давно не ездила к бабушке?
– У твоей бабушки забот полон рот. Кружок шитья и что-то там еще.
– А тебе разве некому больше позвонить? Ты ведь не всю жизнь прожила в Даларне?
Молчание в трубке. Оно означало, что я ступила на запретную территорию. Я прекрасно это понимала, однако продолжала:
– Где мы жили, когда я была маленькая? Ты никогда мне об этом не рассказывала. Это было где-то в Дании, пока ты не вернулась в Бурленге и не встретила папу?
– Ты хочешь сказать – Ханса?
Мне нельзя говорить папа. Она хочет отнять у меня даже это.
– А кто же тогда мой настоящий папа? – спросила я. – Ты собираешься мне о нем рассказать?
Давненько мне не случалось переходить все границы.
Мама откашлялась.
– А как, собственно говоря, проходит эта твоя групповая терапия? – спросила она дружелюбно, с ноткой интереса в голосе.
Но я знала, что она просто хочет разнюхать, чем мы там занимаемся. За вежливым фасадом скрывается злость. И я не хотела отвечать. Это мое глубоко личное дело. Однако я чувствовала, что должна как-то загладить свою дерзость, попытаться успокоить ее.
– Мы приходим туда, садимся в круг. И каждый из нас может говорить, о чем захочет. А психотерапевт…
– Стелла?
– Стелла очень хорошо ведет. Она задает вопросы, которые заставляют меня задуматься. Поразмыслить. Переработать всякие переживания.
– А что за вопросы? О нас? Обо мне? – спросила мама холодно. – Разве можно психотерапевту тебя расспрашивать подобным образом? Ты молода, у тебя горе. Что она понимает в нашей жизни? От ее вопросов больше вреда, чем пользы. Неужели тебе это не ясно?
– Она не так расспрашивает. Ты не понимаешь.
Но тут я вспомнила прямые вопросы Стеллы. Вспомнила, как все начинали ерзать на стульях под ее пронзительным взглядом. Иногда ее поведение сбивало меня с толку. Не знаю почему, но у меня возникло чувство, что она проявляет больше интереса ко мне, чем к кому-нибудь другому.
– А что ты ей отвечаешь? И какие такие переживания ты должна перерабатывать?
Злобная, пренебрежительная, насмешливая. Мама в своем репертуаре. Она хочет копаться в моей душе, требует доступа в любое время во все уголки.
– Мама, это касается только меня, – ответила я. – Мне скоро пора заходить внутрь.
– Ну тогда извини.
Ну вот, теперь этот обиженный тон. Ее неправильно поняли – а ведь она хотела только добра.
– Не все психотерапевты хороши, чтобы ты знала, – добавила она. – Они обладают большим влиянием на человека. Они думают, что в их руках истина, что они имеют право рассказывать другим, что и как. Если человек раним и чувствителен, как ты, это может плохо кончиться.
– Стелла никогда не утверждала, что все знает, – возражаю я.
Мама вздохнула.
– Девочка моя, я просто волнуюсь за тебя. Ты ведь приедешь домой, да? Так ужасно общаться только по телефону.
– Не знаю. У меня много всего в институте. Перед сессией.
– Но ведь у тебя перед экзаменами целая свободная неделя!
– Ну да, но я должна день и ночь зубрить.
– Изабелла, приезжай домой! Тебе это нужно.
– Нет, мама, скорее тебе это нужно. А мне нужно, чтобы меня оставили в покое.
Я закончила разговор и отключила телефон.
Арвид: Кажется, ты сегодня в плохом настроении, да, Изабелла?
Я: Я накричала на маму. Сама не понимаю, почему я так поступила.
Клара: По тебе видно, что ты очень расстроена. Но, возможно, ничего такого ужасного не случилось?
Я: По-моему, это ужасно. С детства я такого не делала.
Слышу, как Пьер фыркает.
Пьер: Ну и что теперь будет, как ты думаешь?
Я смотрю в пол.
Я: Не знаю. Нельзя мне так с ней себя вести. Она обижается. Все так усложнилось с тех пор, как умер папа.
Стелла: На прошлой неделе ты сказала, что было бы логичнее, если бы она была твоей приемной матерью. Что ты имела в виду?
Я сижу и кручу между пальцами прядь волос – это признак того, что я нервничаю. Тяжело конфликтовать с мамой, но еще тяжелее это потом обсуждать.
Я: Не знаю, смогу ли я объяснить. Она не похожа на других мам. Ей хочется, чтобы мы были лучшими друзьями. Но при этом она заявляет мне, что я должна ее уважать – она же моя мать. Ей хочется, чтобы я доверяла ей свои тайны, а сама выколачивает из меня все еще до того, как я созрею, чтобы ей рассказать. Она хочет знать все. Все мои мысли. До последней малейшей детали. А потом использует все это против меня. Не могу объяснить. Это просто кошмар. Все с ней очень сложно. Все превращается в сплошную битву.
Стелла: Ты всегда жила с ней, всю жизнь?
Я: Да, но я очень плохо помню свое детство. И в этом доме мне никогда не нравилось. Потрясающее чувство, когда я наконец смогла оттуда уехать. Хотя мне и было страшновато.
Стелла: Расскажи.
Я: Чем больше она стремится к близким отношениям, тем более придирчивой становится. То она разочарована, то расстроена, то злится. Я научилась вести себя определенным образом, чтобы поддерживать ее в хорошем настроении. Научилась быть такой, как она хочет. Думать, как она хочет. Каждый раз, когда я пытаюсь сделать самостоятельный выбор, меня мучает совесть. Я ненавидела ее, клялась, что никогда не прощу. Столько раз желала ей смерти. Бывали дни, когда я только об одном и думала – о том, как я ее ненавижу. Иногда мне почти что хочется ее убить. Это ненормально, я знаю. Со мной что-то не так.
Слезы катятся по щекам, я всхлипываю. Мне и приятно, и стыдно плакать вот так, на глазах у всех. Наверное, я рассказала слишком много. Я преувеличиваю. Просто потому, что я злюсь. Как бы я ни делала, все равно получается плохо.
Стелла: Но она бывала добра к тебе? Утешала тебя, когда тебе было грустно? Она тебя била?
И вот опять она проявляет повышенный интерес. Остальные, кажется, занервничали. Что-то не так?
Я: Била меня? Нет, этого она никогда бы не сделала. А утешать она умеет.
Вот это точно было чересчур. Я наговорила лишнего.
Я: Иногда у нас бывают и светлые моменты. И ей, конечно, нелегко пришлось в жизни. Когда я была маленькая, она часто оставалась со мной совсем одна. Папа уезжал, потому что работал в другом месте, а я часто болела. Ей было непросто.
Я вынуждена откашляться. Ощущение такое, словно что-то попало в горло.
Я: И она чуть не умерла, когда рожала меня. У нее отрицательный резус, а у меня положительный. Наша кровь смешалась, и у нее началось заражение крови. Так что верно то, как она говорит: она готова ради меня на все.
Клара: Хотя все совсем не так, от этого не бывает заражения крови. И если смешивается кровь, то заболевает ребенок, а не мать.