Попытка немного пошутить. Я должна была догадаться, что Изабелла поймет меня неправильно. Сейчас она почти все трактует не так.
– Почему ты никогда ни с кем не общаешься? Ты давно не ездила к бабушке?
То, что моя дочь заботится о моем круге общения, чуть не вывело меня из себя.
– У твоей бабушки своя жизнь. Кружок шитья и что-то там еще.
Я справлюсь, не волнуйся за меня.
– А тебе разве некому больше позвонить? Ты ведь не всю жизнь прожила в Даларне?
Это что еще такое? Откуда эти комментарии? Да еще таким тоном? Это не похоже на Изабеллу. Совершенно не в ее духе. И прежде, чем я успела собраться с мыслями, она продолжала:
– Где мы жили, когда я была маленькая? Мне почти ничего не известно о том, как мы жили – до того, как переехали в Бурленге и ты встретила папу.
Возможно, я отреагировала неправильно. Но от тона Изабеллы мне стало не по себе. Она говорила с упреком и обидой. Высокомерная. Неблагодарная. Моя собственная реакция явилась для меня неожиданностью.
– Ты хочешь сказать – Ханса?
У меня это просто вырвалось. Возможно, мне захотелось поставить юную леди на место. Мне больно, когда Изабелла нападает на меня. Конечно, я хочу обо всем поговорить. Но вот так? По телефону?
Мы могли бы стать ближе друг другу – теперь, когда нас только двое. Между тем со временем становится только хуже. Знала бы она, как меня это расстраивает. Она даже не представляет себе, через что мне пришлось пройти! А то, что я ее мама, – уже не считается? Я носила ее в себе, рожала ее в течение сорока шести часов – самых долгих и тяжелых в моей жизни. Да к тому же чуть сама не умерла. Разве уже не играет роли, что я носила ее на руках, почти беспрерывно качала ее в качалке в первые месяцы? Заклеивала пластырем ее ранки, не спала ночей у ее кроватки, когда она болела? Привезла ее сюда, в Даларну, чтобы обеспечить ей надежный дом, и нашла ей отца – самого лучшего, какого только можно себе представить?
Ханс был для Изабеллы всем. И Айна, бабушка Изабеллы, занимает большое место в ее сердце. Но сама я вроде как ничего и не заслуживаю. Никто не поймет, каково мне. Как мне больно. Отвергнутая, забытая, хотя я посвятила ей всю свою жизнь. Дети бывают такими жестокими.
Хедвиг тревожно заворочалась, и я поправила на ней одеяло. Бедная женщина, какая незавидная судьба! Неужели и я так кончу? Моя забота о дочери, кажется, лишь отталкивает ее.
По много раз в день меня охватывает стыд из-за того, как я рассказала Изабелле о Хансе. Понимаю, что она огорчена и обижена, прекрасно понимаю. Однако она изменилась в последнее время – больше, чем сама отдает себе отчет. Почти всегда она сердита или раздражена. И дело не в том, что она разочарована во мне. Она стала совершенно другой – не такой, как раньше.
Нам просто необходимо встретиться. Более всего я хочу, чтобы Изабелла вернулась домой, чтобы у меня было время позаботиться о ней. Нам нужно снова оказаться рядом. Если мы будем вместе, у нас появится шанс поговорить друг с другом, и тогда мы снова помиримся. Все образуется.
Поэтому я взяла дело в свои руки.
Может показаться, что я действовала импульсивно, на самом же деле перед поездкой в Стокгольм я все детально продумала. Тяжело съездить туда и обратно за один день, но дело того стоило. Я была просто вынуждена что-то предпринять. Не могла же я пассивно наблюдать, как мою дочь заводят не туда.
Для начала я решила поговорить с ее мужем. Хенрик Видстранд. Он должен до нее достучаться. Я не захотела врываться к ней в консультацию и устраивать ей неприятности, если этого можно избежать. Ради Изабеллы я решила дать ей шанс. Она должна понять, что моя дочь ранима и находится в очень непростой жизненной ситуации.
Хенрик Видстранд был очень любезен. Он нашел для меня время, пригласил меня в свой кабинет, угостил кофе. Выслушал меня, не перебивая, дал мне договорить. И даже ни разу не посмотрел на свои дорогие часы, не выказывал нетерпения. Само собой, он проявил лояльность по отношению к жене. Сказал, что она соблюдает профессиональную тайну, что ему ничего не известно о ее пациентах. Выразил уверенность, что она хорошо делает свое дело. Однако мои слова он воспринял всерьез, я это заметила. Видно было, что он озабочен. Лишь бы мой приход не сказался на их отношениях. Этого я не хочу. Но что мне оставалось делать? Какие у меня были варианты? Единственное, чего я желаю, – защитить свое дитя. Это самое главное. Знать, что моя дочь в безопасности.
Хенрик Видстранд поблагодарил меня, пожал мне на прощание руку и посмотрел мне в глаза. Такой высокий, красивый, в отличной форме. Мог бы вести себя как сноб, а он держался дружелюбно и человечно. Она должна быть благодарна судьбе, что у нее такой замечательный муж. Теперь, когда я поговорила с ним, на сердце полегчало. Я верю, что все образуется.
Я тихонько напевала и гладила Хедвиг по руке, пока она не заснула. Я сидела рядом с ней, пока не пришло время идти домой.
Под пасмурным небом я миновала Авесту и переехала через реку Далаэльвен. Даже не припомню, когда я последний раз была в Даларне.
Незадолго до Бурленге за окном открылся бескрайний ландшафт. Поля и луга до самого горизонта. Синие поросшие лесом горы вдали. А я и забыла, как прекрасна эта часть Швеции, – даже в такой серый непогожий день, как сегодня.
Я свернула направо, снова пересекла реку. Оставила позади сталелитейный завод. Свинцовый дымок поднимался вверх к затянутому облаками небу.
Баркаръярдет находился к северо-западу от Бурленге, и прошло немало времени, прежде чем я нашла нужный дом на улице Фалувеген. Здесь все поросло высокими лиственными и хвойными деревьями. Эта часть улицы казалась темной и мрачной – интересно, пробиваются ли сюда лучи солнца?
Большинство коттеджей в Баркаръярдет выглядели ухоженно, стояли в окружении красивых садов. Но были и такие, что напоминали заброшенные дома: унылые, покосившиеся, с заросшими участками, на которых валялись мусор и остовы автомобилей. Дом Ханса и Керстин Карлссонов был как раз из таких. Припарковав машину на обочине, я осталась сидеть в ней, разглядывая через окно дом, в котором выросла моя дочь.
Облупившийся деревянный фасад нуждался в покраске. Дом наверняка когда-то был хорош, но сейчас у него был запущенный вид. Рядом с въездом лежала куча мусора, а под окном кухни стояла старая посудомоечная машина. Сад зарос высокой травой, клумбы явно давно не пололи. Почтовый ящик напоминал сказочный домик – желто-голубой, с тонкими деталями. Здесь он выглядел абсолютно чужеродно.
Я хотела знать, кто такая эта Керстин. Чем она занимается, откуда родом, что ей известно. Мне важно понять, зачем она обратилась к Хенрику вместо того, чтобы прямо поговорить со мной. Интересно, почему она взяла на себя труд найти его фирму, узнать адрес его офиса и как ей удалось поймать его, когда он все время занят на совещаниях. Чем больше я об этом думаю, тем более странным мне все это кажется.
Машины я нигде не заметила, в окнах было темно – похоже, дома никого не было. Сзади приближалась машина. Я пригнулась, она проехала мимо, и я перевела дух. В подмышках текли струйки пота, сердце колотилось. Я чувствовала себя глупо. Но если это хозяйка возвращалась домой, она ни в коем случае не должна была меня видеть.
Я снова выехала с обочины на дорогу и поехала дальше по Фалувеген, пока не добралась до шоссе. Но вместо того, чтобы свернуть на трассу Е-16, ведущую обратно в Бурленге, я развернулась.
Снова проехала мимо того дома. Затормозила, заглушила мотор и вышла из машины. Мне было необходимо проникнуть в дом. Может быть, там найдется незапертая дверь или окно подвала, которое удастся открыть.
Когда почти подошла к воротам, дверь соседнего дома распахнулась. На крыльце появились мужчина и женщина в одинаковых спортивных костюмах. Они спустились по лестнице, и мужчина бросил взгляд в мою сторону. Вид у него был раздраженный, словно он подозревал, что я планирую взлом. На заборе их дома висела табличка: «Солидарность соседей против взломов». Красный треугольник со сломанным ломиком, под ним – логотип полиции.
Развернувшись, я быстрым шагом устремилась прочь.
– Послушайте! Мы можем вам чем-нибудь помочь? – прокричал мужчина мне вслед.
Я подбежала к машине, запрыгнула в нее, завела мотор и нажала на газ. В зеркале заднего вида отражался мужчина, который по-прежнему смотрел мне вслед.
Припарковавшись чуть в стороне, я подождала несколько минут. Затем развернулась и вернулась к дому Керстин. Соседи все еще были в саду, теперь у них в руках были какие-то инструменты. Они бдительно следили за окрестностями – у меня не было шансов проникнуть в дом, не привлекая их внимания.
Я доехала сюда – в такую даль. Я увидела дом, и теперь я знаю, где жила Алиса. Где Керстин Карлссон жила с моей дочерью. Я испытывала колоссальную фрустрацию из-за того, что больше ничего не могла предпринять. С другой стороны, я испытывала облегчение. Ошибки сейчас недопустимы. Если станет известно, что я шпионю за своими пациентами, на моей карьере можно поставить жирный крест.
Я бросила последний взгляд на дом. Здесь выросла Алиса. И я не могу в него войти. Все это просто не укладывается в голове. Неужели она стояла у этих окон и выглядывала наружу? Неужели бегала и играла в этом саду? Как с ней здесь обращались – любили или обижали? Мне ничего не известно о жизни моей пропавшей дочери.
– Что скажешь об этом? – спросила Юханна, показывая мне короткое платье с пайетками. – В нем ты бы обалденно смотрелась.
Я пожала плечами.
– Ничего.
– Хватит киснуть, Изабелла! – воскликнула она, повесила платье на место и обняла меня за плечи. – Шоппинг – лучшее лекарство от депрессии.
– Думаешь? А мама говорит, что потом еще больше расстроишься, когда деньги кончатся.
– Она ошибается. Попробуй – сама увидишь.
Я вовсе не была уверена, что мне поможет это лекарство.