Сказал Пернилле, что меня надо отвезти в психиатрическую лечебницу. Она ответила, что сама позаботится обо мне. От него в этой ситуации мало толку. Лучше пусть едет домой. Да, она проследит за тем, чтобы я принимала лекарства.
Муж склоняется надо мной. Он плачет? Или это я плачу?
Я смотрю ему вслед, когда он выходит из комнаты.
Его больше нет.
Он исчез.
Глаза как песком засыпаны, в горле пересохло.
Волосы слиплись от глины.
Пернилла лежала на матрасе у моего дивана. Я взяла ее мобильник, посмотрела на экран. Утро, вторник, двадцать второе октября. Я пролежала в отключке трое суток.
Я села на диване. Вижу, что на мне надеты незнакомые леггинсы и серая майка. С трудом потащилась в туалет. Справила нужду, подтерлась. Отражение в зеркале над раковиной испугало меня. Под глазами у меня были черные круги, лицо бледное, ни кровинки. Волосы превратились в паклю, я завязала их в хвост на макушке, умылась и выпила воды из-под крана.
Затем я нашла пачку сигарет, которые Пернилла прятала на кухне в банке с печеньем. Взяла стакан сока и уселась в маленькое деревянное кресло на балконе. Закурив, сделала глубокую затяжку. Холодный воздух щекотал голые руки, но лицо согревало солнце.
Хотя вся моя жизнь рухнула, мир продолжал существовать. По другую сторону водной глади стоял дворец Карлберга. По дорожке вдоль набережной проносились бегуны, гуляли родители с колясками. Я следила за дымом, который поднимался над балконом и таял в воздухе. Как я сюда попала – понятия не имею.
Пернилла вышла ко мне.
– Не то чтобы тут очень жарко, – произнесла она.
– Ну хоть солнце светит, – ответила я.
– Как ты?
– Жива, – сказала я и натянула свитер, который она принесла мне. Взяла чашку кофе. Пернилла села рядом со мной, накрыла наши колени пледом, взяла у меня сигарету, затянулась и вернула ее мне.
– Я не буду уговаривать тебя принимать лекарства.
– Отлично.
Пернилла положил на стол телефон.
– Хенрик хотел знать, когда ты проснешься.
Я посмотрела на телефон. Чехол мой, но экран целый.
– Он что, принес мне новый телефон?
Сейчас нервы мои были настолько расшатаны, что малейшее проявление заботы доводило меня до слез. Хотя я не хотела этого, слезы навернулись на глаза от внимательности Хенрика.
– Ты напугала нас до смерти, Стелла, – сказала Пернилла. – В субботу он явился сюда, встревоженный до крайности. Сердитый и с похмелья. Я выставила его за дверь, сказав, что тебе нужен покой. Он снова приехал в воскресенье и сидел возле тебя. Помнишь?
– Смутно.
– А ты помнишь, как ты сюда попала?
– Не очень.
– Рассказать?
– Пожалуй, не стоит.
– Хорошо, избавлю тебя от подробностей.
– Спасибо.
– Хенке принес мобильник и сумку с чистой одеждой.
Я погасила окурок. Пернилла обняла меня за плечи. Мы долго сидели в молчании.
– Что произошло в субботу? – спросила она наконец. – Ты говорила об Алисе. Сказала, что она пропала навсегда. Умерла. И Эмиль пропал навсегда. И Хенрик. И еще ты собиралась убить кого-то по имени Йенни.
– Я так сказала?
– Да.
– Прямо так и сказала – что я собираюсь убить ее?
– Ты сказала, что ненавидишь ее, что убила бы ее.
– Так прямо и сказала?
– Именно. Вышибла бы из нее ее дурные мозги.
Я засмеялась:
– Точно.
– Кто она?
Я закурила новую сигарету. Потом рассказала, что заставило меня впасть в болезненную подозрительность и ревность. Признала, что я копалась в Интернете и нашла jennie_89.
Пернилла взяла в руки телефон, нашла фото в «Инстаграме», внимательно изучила его.
– Чертов Хенке! – воскликнула она. – Грязная скотина!
Я засмеялась. Голос у меня был хриплый и жалкий.
– Думаешь, он тебе изменяет? – спросила Пернилла. – С ней?
– А ты как думаешь?
– Ты сама говорила, что вы с лета не занимались сексом. А тут эта молодая горяченькая блондинка. Она балдеет от него, ясное дело. Трудно устоять. Он же мужик.
– Спасибо, мне полегчало.
– Жене под сорок, у нее кризис, а тут молодое упругое тело на пятнадцать лет моложе.
Я посмотрела на воду.
– Да, сделать выбор нетрудно, – произнесла я задумчиво.
– Или есть какое-то иное объяснение, – продолжала Пернилла. – И его никогда не интересовал никто, кроме тебя. Думаешь, он вправду с ней спит?
Я закурила третью сигарету, чувствуя на себе взгляд Перниллы. Держа сигарету между пальцами, я посмотрела на нее.
– Курение имеет весьма явственный успокоительный эффект, – произнесла я. – Знаешь, какой процент пациентов психушки начинает там курить? У нас в пятом отделении была курилка. Или приходилось выходить на балкон с высокой решеткой, напоминавшей куриную клетку. Все, чтобы удержать нас от соблазна прыгнуть с четвертого этажа.
Подумав, я продолжила:
– Даже не знаю, что для Хелены было тяжелее: видеть меня в панике, накачанной лекарствами, или курящей, дабы успокоить нервишки.
– Она волновалась за тебя, Стелла.
– Да уж, в последнее время вам всем пришлось несладко из-за меня.
– Нет, не из-за тебя.
– Хенрик рассказал тебе, что случилось?
– Мне кажется, это ты должна была давным-давно все рассказать.
Я сделала последнюю затяжку, погасила окурок.
– Прости.
– Давай начнем с Алисы. Когда ты пришла ко мне, ты была уверена, что она умерла. Ты по-прежнему так думаешь.
В голове у меня мелькнула внезапная мысль, и я схватилась за телефон. Пролистала изображения и нашла сделанный мною скриншот.
Пернилла взяла у меня из рук мобильник и рассмотрела фото.
– Что это? Это она?
Выражение ее лица изменилось. Она увеличила изображение и чуть слышно ахнула.
– Вылитая Мария! – воскликнула она.
Пернилла посмотрела на меня.
– Что ты намереваешься делать? – спросила она. – Чего ты хочешь? Ты это знаешь?
– Да, – ответила я. – Я знаю, чего хочу.
– Расскажи.
– Я хочу принять горячую ванну.
Зайдя обратно в квартиру, я наполнила ванну водой. Попробовала ее рукой – почти кипяток. Я содрала с себя одежду, открыла окно в ванной, впустила осенний воздух, от чего по моей голой коже побежали мурашки. Потом взяла все те лекарства, которые Хенрик получил для меня в аптеке, и кинула их в помойное ведро под раковиной.
Я залезла в ванну. Вода обжигала кожу, у меня перехватило дыхание. Упершись руками в края ванны, я закрыла глаза и, часто дыша, опустилась в горячую воду.
Откинувшись назад, я смотрела в потолок, вдыхая холод, проникающий в открытое окно. От горячего пара все мысли таяли. Все вопросы, все чувства вины и стыда. Мой нелепый выбор, мои отчаянные попытки. Все неудачи, все глупое вранье.
Все бледнело и растворялось в воздухе.
Когда я вылезла, вода была уже совсем холодная. Зеркало запотело, я вытерла его. Увидела в нем женщину, которая вопросительно смотрит на меня.
Мне она была знакома, хорошо знакома. Я знала ее лучше, чем кто-либо другой. Об этой женщине мне было известно все. У нее не было от меня секретов, ей не удастся что-то скрыть от меня.
И я устала от нее.
Устала от ее бреда. От тех проблем, которые она создает, ее ограниченности, последствий ее поступков, меня все это достало. Она об этом знает. И я вижу по ней, что она все понимает.
Я держала руки перед собой. Сильные, крепкие. Они больше не дрожат. Я закрыла окно, обмоталась полотенцем, размашистыми движениями расчесала волосы. Открыла шкафчик, нашла ножницы. Провела по острию пальцем – лезвие разрезало кожу. Из ранки выступила капелька крови.
Ножницы острые.
То, что нужно.
На несколько дней она осталась со мной. И вот теперь она заболела. Удачно, что она не села на поезд в Стокгольм. Пусть останется дома, пока не поправится.
Я прибралась. Вытерла пыль, пропылесосила, помыла полы и все расставила по местам. Даже цветы полила. Изабелла мне немножко помогла.
Дом ожил. Это невозможно описать иными словами. Я ожила. Несмотря на все трудности и скорбь по Хансу. Несмотря на то, что в последнее время у меня началась бессонница – все это время я буквально места себе не находила от постоянной тревоги.
Теперь мы с Изабеллой вдвоем. Всегда так и было. И ей полезно немного побыть в тишине. Ее поощряли в поисках «правды». Стоит ей только точно узнать, кто ее отец, почему он не принимал участия в ее жизни, как что-то изменится. Что, по ее мнению? Она даже не подозревает, о чем идет речь. А я-то знаю. Изабелла понятия не имеет, насколько ужасна правда. Если бы она это узнала, то раскаялась бы, что вообще задавалась этим вопросом. Человека, которого она называет своим настоящим отцом, ей не захотелось бы видеть. И, к счастью, этой встрече не суждено случиться.
Какой смысл препарировать мою жизнь, мой выбор, мои решения? Правда не дает желаемого освобождения. Это все ложь. Напротив, правда больно ранит. Правда рвет и крушит. Правда причиняет боль.
Родить ребенка может кто угодно. Вырастить ребенка, дать ему силу и характер, любить свое дитя – это совсем другое дело.
Ханс не был биологическим отцом Изабеллы. Но он стал для нее лучшим отцом, чем мог бы стать ее биологический отец. С ним я совершила ошибку. Ошибку, которую мне пришлось исправить. Но какой смысл копаться в прошлом? Из этого ничего хорошего не выйдет.
У Изабеллы и Ханса были прекрасные отношения. За это я благодарна. Он был для нее замечательным отцом. Разве ей этого недостаточно? Мне только хотелось бы, чтобы она чуть больше ценила меня. Показывала мне свою любовь, как делала в детстве. Мы любим друг друга. Она любит меня, я знаю. Но мне хотелось бы увидеть в ней проявления любви. Я хотела бы ощутить это. Мы с ней родная кровь.
Взгляды. Пикировка. Вопросы. Подозрения.
Раньше она такой не была. И в те дни, что мы провели вместе в Веллингбю, все было по-другому. Теперь вопросы сыплются на меня как дождь. Вдруг ей все надо знать. Я пытаюсь отвечать, как могу, а она все недовольна. Как она изменилась! Словно отравили чем-то. Это в ней пустила корни ложь, эта ложь все портит.