– Ничего?
– Я больше ничего не могу сделать, – произнесла я, откидываясь назад, чтобы взглянуть на него. – Она не желает больше видеть меня.
Эмиль по-прежнему спал, когда мы вернулись в палату. Он дышал глубоко и ритмично. Мы долго стояли в темноте и смотрели на него.
Меня разбудил голос Эмиля. Оказывается, я заснула на кушетке в неудобном положении, поясницу ломило. Я поднялась и увидела, что Хенрик спит в кресле рядом с кроватью Эмиля.
– Мама! – позвал меня Эмиль слабым голосом. – У меня все болит.
Я села на край кровати.
– Я здесь.
– Мне так тебя не хватало, мама.
– Я тоже по тебе скучала, мой дорогой!
Наклонившись над ним, я поцеловала его в лобик и вдохнула его запах.
– Мне очень жаль, что я так тебя подвела. Ты сможешь простить меня?
Эмиль обнял меня, шмыгая носом.
– У тебя волосы короткие, – сказал он, разглядывая меня.
– Может быть, и твою шевелюру пора подстричь? – заметила я и тронула локон, выбившийся из-под повязки.
Хенрик потянулся и выпрямился в кресле. Его подбородок и щеки заросли щетиной, глаза смотрели устало. Я погладила его по щеке и опустила голову ему на руку.
Вскоре пришла другая медсестра и сообщила, что Эмиля будут оперировать сегодня в первой половине дня.
– К сожалению, тебе нельзя завтракать, – сказала она.
– Ничего страшного, – ответил Эмиль. – Мне все равно есть не хочется.
Хенрик напомнил Эмилю, как мы играли с ним в супергероя, когда он был маленьким. Какими качествами должен обладать супергерой? Какие качества нужны, когда предстоит операция? Может быть, нечувствительность к боли? Умение залечивать раны? Или умение ускорять время?
– Вернуться назад во времени и избежать всего этого, – сказал Эмиль. – Сделать так, чтобы меня не сбили.
Эмиль рассказал: шел такой сильный дождь, что он почти ничего не видел. Было темно, и когда он услышал за собой машину, то обернулся. Машина притормозила, но потом внезапно прибавила скорость и двинулась прямо на него.
– Водитель не мог меня не увидеть. В руках у меня был твой зонтик, красный с отражателями.
Он продолжал рассказывать, но я уже ничего не слышу.
В руках у Эмиля был мой зонтик. Мой красный зонтик. Моего сына сбила машина. В темноте, под дождем.
Кто-то подумал, что это я.
Стелла Видстранд скоропостижно покинула нас
никто не грустит, никто ее не оплакивает
Человек, посылавший мне угрозы, не шутил.
Кто же он?
Я сидела рядом с Эмилем, пока ему вводили наркоз в операционной. Потом вышла к Хенрику.
После этого началось томительное ожидание. Я думала о своем сыне. Эмиль, одиноко шагающий вдоль дороги, с моим зонтиком в руке. Кто-то притормаживает, но затем жмет на газ и сбивает его. Скрывается с места преступления. Оставляет его без сознания истекать кровью под дождем.
Эмиль на больничной койке, в палате со стенами кремового цвета, украшенной дешевыми репродукциями и занавесками в цветочек. Бледный и несчастный. Напуганный и бесстрашный.
Мой сын, на которого покушались, считая, что это я.
Тот, кто это сделал, не остановится перед убийством.
Мысли вертелись в голове, но из всех пациентов мужского пола, которых я принимала за долгие годы, нет ни одного, кого я могла бы заподозрить. Никогда раньше мне не угрожали физической расправой.
– На его месте должна была быть я.
Хенрик поднял на меня глаза.
– Что ты имеешь в виду?
– У него был мой зонтик. Мой красный зонтик, который видно за милю.
– Ты о чем?
Всей своей позой Хенрик показывал, что не желает слушать дальше.
Открыв сумку, я достала объявление о смерти.
– Помнишь это?
Хенрик взял в руки бумажку с текстом и крестом и посмотрел на нее, не произнося ни слова.
– Эта угроза и мой красный зонтик – вот причины того, что Эмиль сейчас в операционной. Кроме того, кто-то звонил и солгал мне, что Эмиль потерялся. И еще за мной наблюдал мужчина в дождевике с натянутым на глаза капюшоном.
Хенрик вернул мне объявление и сел рядом со мной. Долго рассматривал меня.
– Ты сама сказала, что у тебя был приступ. Возможно, тебе опять что-то привиделось.
Я посмотрела ему в глаза.
– Я не придумывала голосов, которых нет, или событий, которых не было. Кто-то действительно звонил мне по поводу Эмиля. Два раза. Какой-то мужчина действительно стоял напротив нашего дома. Тоже два раза.
Хенрик смотрел в пол.
– Даже не знаю, Стелла. Мне по-прежнему трудно тебе поверить.
– А это разве не доказательство? – спросила я, показывая ему объявление.
– Может быть, это написала Лина. Или ее родители. И кто-то из них или она сама звонили тебе по поводу Эмиля.
– Это не так. Я разговаривала с ней. И с родителями тоже. Это не они.
– Когда это было? Когда ты успела с ними пообщаться?
– Вчера. Мне непременно нужно было это выяснить.
– На тебя подано заявление. Ты не имеешь права вступать в контакт с Линой и ее семьей.
– Они пообещали забрать заявление.
– Правда? Ну тогда отлично, – произнес Хенрик с удивленным видом. – Но кто же это тогда? Кто может так тебя ненавидеть, что готов зайти так далеко?
– Не знаю. Но я получила это вскоре после того, как встретила Алису, – ответила я. – Письмо наверняка от человека, который знает, при каких обстоятельствах она пропала. И не хочет, чтобы правда открылась. Хочет выставить меня истеричкой.
Хенрик засмеялся коротким безрадостным смешком. Мои рассуждения казались ему неубедительными.
– Ясное дело, никто мне не поверит, если мне то и дело что-то мерещится, – продолжала я. – Например, что мне не надо ехать за Эмилем или что его потеряли в школе.
– Притянуто за уши, Стелла!
– И на меня подали в полицию. Теперь я не могу встречаться с Алисой. Однако в чем меня обвиняют, если разобраться?
Хенрик откинулся назад, запустил руки в карманы джинсов.
– Изабелле я не сделала ничего плохого, – сказала я. – Я никогда ей не угрожала, не проявляла агрессии. Не прикасалась к ней. Все это очень странно.
– Не вижу ничего странного в том, что мать Изабеллы встревожилась, когда ты начала думать, что ее дочь – это твоя дочь.
– Раньше Изабелла никогда меня не боялась. Только при последней встрече. И тут у меня сложилось впечатление, что она знала, что я скажу. Словно кто-то уже предупредил ее о том, чего мне нужно, – что я буду убеждать ее, что она моя дочь. Откуда она могла это узнать? Кто успел раньше меня изложить ей свою версию?
– Что ты имеешь в виду?
– Не мужчина стоял тогда перед нашим домом.
– А кто же?
– Это может быть только один человек, – произнесла я.
– Кто?
– Ты прекрасно знаешь, кто. Ты общался с ней лично.
Мама рывком распахнула дверь и вошла в комнату. Она увидела меня на диване. Должно быть, я заснула на нем. И проспала долго-долго. Снова стало светло – думаю, настало утро.
Мама спросила, почему я не в постели. Голос ее звучал холодно и жестко. Глаза у нее были злые. Она задернула шторы.
Я сказала, что хочу видеть свет.
Мама ответила, что я больна. Мне не нужен свет, говорит она, мне нужен сон. Свет тебе не на пользу. Спать лучше в темноте.
Потом она склонила голову набок и улыбнулась. Она снова стала доброй. Мне надо поесть куриного супчика. Мама позаботится обо мне, поставит меня на ноги. Но для начала нужно отоспаться. Лечь в кровать и поспать.
Я не возражала, когда она погладила меня по щеке. Я съела немного супа. Он плохо пах и был совсем невкусный. Я сказала, что больше не хочу. Мама стала уговаривает меня доесть. Как я смогу поправиться, если не буду хорошо питаться?
Вид у нее был веселый. Она говорила, что мы, может быть, поедем вместе в отпуск, когда я поправлюсь. И снова уложила меня в кровать. Я ныла, жаловалась, что у меня болит живот.
Мама охала, убрала мои волосы и приложила ко лбу мокрое полотенце. Она сказала, что все будет хорошо. Все станет, как прежде. Мама об этом позаботится.
Меня тошнило, по телу тек пот.
Стеклянная ваза на полке – я вижу ее яснее, чем когда бы то ни было, лучше, чем могла бы ее разглядеть, стоя рядом. Каждый переход цвета в округлом стекле, каждый световой блик, неровности и крошечные пузырьки воздуха. Лампа из рисовой бумаги под потолком поворачивается, в ней появляется трещина, из которой льется ослепительный свет. Оранжевая керамическая птичка на столе парит в воздухе, поворачиваясь ко мне, смотрит на меня своими незрячими глазами. Потолок то провисает, то выгибается обратно, как эластичная кожа, стены то отодвигаются, то придвигаются снова, пол становится водой, волны катятся по моей комнате.
Папа говорил со мной. Сказал, что он ждет меня в саду. Спросил, хочу ли я помочь ему помыть машину.
А потом – только ветер, поющий в кронах деревьев.
В полусне ко мне возвращаются они.
В забытьи, прежде чем я выныриваю на поверхность.
Воспоминания.
Почтовый ящик у ворот. В детстве он мне так нравился. Никто другой не мог похвастаться, что у них почтовый ящик в форме домика. Он был желтый, с резными украшениями, с башенкой и верандой, фарфоровыми цветами, которые вились по стенам до самой крыши. Я часто стояла и смотрела на него, представляя себе, что живу в нем. В таком доме невозможно быть несчастливой.
Однажды я врезалась в него на велосипеде. К тому моменту я еще не научилась толком тормозить, ехала слишком быстро и с разгона врезалась в него. Ящик упал и раскололся.
Я горько плакала. В боку болело, коленки были расцарапаны. А еще мне было так стыдно, что я испортила маме домик.
Папа обнял меня и сказал, что это дело житейское. Он поднял ящик, пообещав маме починить его, когда вернется с работы. Когда он ушел, она схватила меня за руку и потащила в комнату, посадила на стул лицом к стене. Так я просидела целую вечность. Я плакала, просила прощения. Она ходила взад-вперед позади меня и кричала, что я наплевала ей в душу, что я ничтожество. Ведь она все для меня сделала, а я ее совершенно не ценю. Я пыталась объяснить, что я не нарочно. Она залепила мне оплеуху. А потом ушла, велев мне не двигаться с места.