– Значит, договорились, – произносит он тоном, совершенно лишенным его обычной беспечности.
Я встаю и открываю дверь.
Входит Лейла со стопкой книг в руках.
– А, хорошо. Вы оба здесь.
Эш забирает у нее книги и кладет на стол, пока Лейла снимает мантию и вешает ее в шкаф.
– Я принесла книгу о ножах, Новембер. Просмотри ее, может, узнаешь нож, которым Стефано… ну, тот, который стал орудием убийства. И медицинский справочник, чтобы установить, сколько времени он был мертв к тому моменту, как ты его нашла. И еще несколько книг лично для тебя – об обманных уловках и языке жестов. Не обижайся, но, по-моему, тебе не помешает заново пройти этот курс.
– Замечательно, – благодарю я. – Отличный план.
Она переводит взгляд с меня на Эша и обратно.
– Что случилось? Вы оба какие-то нервные.
Эш смотрит на меня, как будто бросая мне вызов: посмею ли я нарушить наш договор?
– Ну, Аарья знает, что я была у нее в комнате. Или, по крайней мере, думает, что знает. Она нашла мой волос.
Лейла хмурится.
– Это плохая новость. Мы должны быть начеку. Аарья из тех, кто верит в возмездие ради развлечения, помимо всего прочего.
– А еще я снова виделась с Коннером, – продолжаю я.
– С доктором Коннером? – переспрашивает Лейла еще более обеспокоенным тоном.
– Он утверждает, что охранник, который видел меня, шел по той же лестнице, что я, поэтому мы не могли быть там одновременно и я наверняка шла другим путем.
– Что ты ему сказала? – спрашивает Лейла.
– Ничего. Сказала, что ничего не знаю.
– Хорошо, – говорит Лейла. – Это правильный ответ.
– А еще он сказал, что охранник шел не тем путем, каким ходит обычно. Мне это показалось странным, учитывая, какие здесь строгие порядки, – добавляю я.
Эш и Лейла переглядываются. Насупившись, Лейла говорит:
– Это не то чтобы невозможно, но весьма необычно. Хотя не уверена, что ты смогла бы доказать, действовал ли охранник в ту ночь необычно или нет, особенно учитывая, что они не разговаривают с учениками.
Я выдыхаю.
– Я так и подумала. – Замолкаю, а потом, запинаясь, спрашиваю: – Скажи честно, насколько плохо сейчас мое положение?
Еще даже не услышав ответа, вижу беспокойство, написанное у Лейлы на лице.
– Плохо, – тихо отвечает она.
Глава двадцать первая
Мы с Лейлой завтракаем у себя в апартаментах за столом, заваленным раскрытыми книгами вперемешку с едой. Я рассматриваю изображения ножей, а она читает про трупное окоченение: наверняка мы с ней выглядим как карикатура на парочку престарелых джентльменов, которых в фильмах обычно показывают читающими газеты за утренним кофе.
– Пока что на то, что я помню, больше всех похож вот этот. – Я указываю на изображение простого ножа с металлической рукояткой.
– Обычный кухонный нож? – нахмурившись, спрашивает Лейла.
– Ну, не могу утверждать на сто процентов. В темноте не разглядела. Но я точно помню, что нож был серебряный.
Лейла молча продолжает хмуриться.
– Что? – спрашиваю я.
Она проглатывает кусочек тоста.
– Да просто… Не знаю, откуда кто-то мог взять кухонный нож. Они всегда под замком и под охраной, причем даже не в кухне, а совсем в другой комнате.
Я намазываю на хлеб масло и джем.
– Той ночью, когда я состязалась с Никтой, Блэквуд сказала, что проводится обыск. Может, они именно его и искали?
– Как раз об этом я и подумала, – говорит она, и мы снова замолкаем, продолжая есть и читать.
Лейла проводит пальцем по нескольким строчкам из книги.
– Ты говорила, тело было холодным.
Я киваю.
– Не ледяным, а скорее, как будто касаешься чьей-то холодной руки. Наверное, правильнее будет сказать чуть теплым. Я только помню, что это было заметно.
– Ты пришла с улицы, – продолжает рассуждать Лейла, обращаясь то ли ко мне, то ли к книге. – На тебе была мантия, а здесь по ночам бывает очень холодно, даже в мантии и даже при том, что ты лазила по деревьям… – Она поднимает на меня взгляд. – Ты не помнишь, что ощущала в тот момент? Тебе было холодно или тепло?
Удивительно наблюдать за тем, как она учитывает все мельчайшие детали. Из нее получился бы прекрасный следователь.
– Мне вообще редко бывает холодно, – говорю я. – А перед тем как наткнуться на Стефано, я бежала и у меня выработалось много адреналина. Я точно вспотела.
– Значит, он был холодным по сравнению с тобой, но как ты считаешь, его температура была выше температуры воздуха?
Я киваю.
– И ты дотронулась до его шеи, правильно? Он показался тебе окоченелым?
– Ну… – Борясь с дурнотой, я изо всех сил пытаюсь восстановить в памяти те ужасные минуты. – Я сразу поняла, что у него нет пульса, но он не был твердым, как камень. Может, слегка окоченелым.
– А кровь? Где была кровь? – спрашивает Лейла.
Ее лицо кажется бесстрастным, но по глазам видно, что ей не больше моего нравится представлять Стефано мертвым.
– Он лежал в темноте, но я ясно помню, что у него вся грудь была в крови. Вернее, кровью была залита белая рубашка. Он тоже был одет в мантию. Но на полу я не видела крови. Если бы она там была, я бы в нее наступила, когда встала возле него на колени.
Лейла смотрит в окно.
– О чем думаешь? – спрашиваю я.
– Температура тела после наступления смерти падает примерно на 0,83 градуса по Цельсию в час – 1,5 градуса по Фаренгейту, если тебе так проще. То есть довольно медленно. Хотя если тело держать на холоде, температура упадет быстрее. В любом случае он был мертв уже некоторое время, иначе ты не заметила бы разницу в температуре. Опять же ты почувствовала признаки трупного окоченения, пусть и легкие, а это значит, что он, скорее всего, на тот момент был мертв от трех до восьми часов, – заключает она, и у меня кружится голова от того, что это может означать.
– Но он не мог пролежать в том коридоре несколько часов, иначе кто-нибудь обнаружил бы его до меня, – говорю я, следуя ее ходу мыслей. – То есть ты думаешь, что его перенесли туда уже мертвым?
Лейла морщит лоб.
– В том-то и дело. Ты говоришь, что не видела крови на полу, но на рубашке кровь была. Даже если ты неправильно определила температуру из-за всплеска адреналина и физической активности, даже если ты плохо определила степень окоченения, странно, что на полу не было крови. Поэтому да, я думаю, можно предположить, что его туда перенесли мертвым.
– То есть его убили где-то в другом месте, а потом поместили в тот коридор специально, чтобы я его нашла? – Я пытаюсь оценить степень усилий, которые кто-то приложил, чтобы подставить меня.
– По моему мнению, все именно так и выглядит.
– Эш знает расписание охраны вплоть до секунды, не так ли? – говорю я, обдумывая ее слова. – Значит, есть определенное время, в которое мы вероятнее всего могли бы выйти во двор с лианами, а затем уйти из него? Я вот что хочу спросить: мог ли кто-нибудь прикинуть, когда мы вернемся со двора?
Лейла кивает.
– Определенно. Проще всего куда-либо пойти сразу после начала комендантского часа, потому что у охраны всегда обход. А потом опять через минут сорок пять – когда вы, скорее всего, должны были вернуться. Если пропустить это время, потом придется ждать еще час с четвертью, когда охранники снова начнут обход.
Неудивительно, что Эш настаивал на том, что меня подставили.
– Надо выяснить, кто видел Стефано после уроков. Это позволит нам выстроить события в хронологическом порядке.
– Эш уже этим занимается, – говорит Лейла. – И еще необходимо выяснить, где убили Стефано и где держали тело до того, как подкинуть его в коридор.
Раздается краткий стук, и на двери поднимается щеколда. Входит Пиппа и смотрит на нас каким-то грустным взглядом, отчего мне сразу же становится не по себе.
– Ваше присутствие требуется в обеденном зале, – объявляет она. – Немедленно.
– Благодарю, – кивает Лейла, и Пиппа, обычно такая болтливая, молча покидает комнату.
Я жду от Лейлы ответа на свой вопрос.
– Не знаю, – говорит она, – но нам пока не хватает информации, чтобы доказать твою невиновность.
Обеденный зал был снова переоборудован в аудиторию. К тому времени как мы с Лейлой занимаем свои места, он уже почти полон. Как и в прошлый раз, преподаватели выстроились вдоль стен, наблюдая за нами, а Блэквуд восседает за учительским столом. Однако сейчас сразу бросается в глаза одна существенная разница: рядом с ней стоят двое вооруженных арбалетами охранников. Еще двое охраняют выход.
У меня так сильно крутит живот, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься в туалет.
– Прекрати дергаться, – бормочет Эш, усаживаясь рядом со мной.
Я роняю руки на колени и перевожу взгляд с Эша на Лейлу. Оба они с каменными лицами смотрят вперед, но все мы так напряжены, что очень трудно не поддаться панике. Двое вооруженных охранников рядом с Блэквуд возвышаются перед нами, подобно ангелам смерти.
Блэквуд встает и медленно осматривает зал.
– Доброе утро, – говорит она, и аудитория эхом откликается:
– Доброе утро…
– Сегодняшнее утро воистину доброе, – продолжает она с легкой улыбкой, которая настолько противоречит общей атмосфере в зале, что я напрягаю плечи. – Расследование гибели Стефано завершено, и теперь нам известен виновник. Суда не будет. Не будет никакой шумихи.
Непроизвольно смотрю в сторону выхода. «Око за око. Здесь нет ни милосердия, ни переговоров».
Когда я перевожу взгляд обратно вперед, Блэквуд смотрит прямо на меня. Каждая мышца моего тела каменеет, и краем глаза я замечаю, что некоторые ученики поворачиваются в мою сторону. Аарья улыбается, словно в предвкушении волшебного шоу, а вот Маттео, кажется, отчего-то не по себе. Дюйм за дюймом мое тело сковывает ужас, и мне трудно дышать. Мне хочется кричать, что я никого не убивала и она должна это знать, но не могу даже пошевелиться. Невысказанные слова застревают в горле, давят на грудь. Даже Коннер смотрит на меня так, словно исход дела разочаровал его своей предсказуемостью.