– Ну, что?
Емельянов опять был лохматый, глаза красные, рожа бледная. Завтраком его явно не кормили.
– А правду говорят, ты теперь одна живешь?
Мир полон слухов! Прикольно.
– Дальше чего?
– Дай мне у тебя денек перекантоваться.
– С чего это вдруг?
– Да игра эта дурацкая. С учениками-учителями. Она, оказывается, постоянно запрашивала в Инете разрешение на использование. Ну и всякие обновления по мелочи. Прикинь, сижу я ночью, а тут папаня входит. Говорит, звонят из полиции. А мне, типа, в Интернет нельзя заходить. Короче, вырубили меня, а игрушку заблокировали. Они же как увидят, что там, совсем меня того…
– Да уж, это даже не Колыма. Это дальше. Остров Франца Иосифа, не меньше.
– Вот я и подумал: если меня денек не будет дома, это же ничего.
– Это будет дорого стоить.
– У меня тысяча есть.
– Гони тысячу!
Емельянов сунул Агате в ладонь мятую купюру. Она повертела бумажку в руках, жалея, что здесь не две по пятьсот, тогда бы можно было отдать Даше деньги и уже забыть про эту историю. Ключи звякнули в дерганых пальцах Емели.
– Только не поломай там ничего! – предупредила Агата, пытаясь представить, что бы она хотела, чтобы было сломано в ее квартире. Из всего жалко только чайник. У него такой трогательный зеленый глазок.
– Да я вообще шевелиться не буду! – заверил Андрей.
Агата смотрела, как Емельянов идет своей ломаной походкой на тонких ногах, и удивлялась, как они у него не сгибаются в неположенном месте, – тонкие ведь. А впереди его ждет такое разочарование: у нее нет компа, а значит, нет выхода в Инет. Можно, конечно, через телефон, но на мобильный Интернет Емеле всегда не хватало денег. Ничего, пускай поскучает.
День прошел тихо, никто Агату не трогал. Ее словно не замечали. Она ходила по коридорам, встречалась взглядами с учителями, но они не спешили ей выговаривать за прогулы. Класс отдалился, ему было все равно, есть она, нет ее… Васек Трубач теперь демонстративно ходил с Анькой Смоловой, хватал ее за плечи, она глупо ржала.
Стрельцов подсовывал свои тетрадки и тоже молчал. Агата терпела, пока не встретилась взглядом с Синявиной. Хитрый был взгляд.
– А чего все как будто клеем намазаны? – тихо спросила Агата, доверительно склоняясь к Лене.
– А чего тебе надо? – отодвинулась Лена и как будто поморщилась.
– Чтобы замечали.
– Тебе же не нравилось, – искренне удивилась Синявина.
– С чего ты взяла?
– Так… – начала Синявина и запнулась. Отвернулась к окну, смутившись, одернула на коленях юбку.
Сколько лишних движений! Как интересно! Врать все-таки надо уметь, а не ерзать на стуле. Агата склонила голову, заставляя Синявину краснеть.
Можно больше вопросов не задавать. Все понятно. Дашенька старается. Умный, добрый педагог. Подговорила всех. Агата ей сама сказала, что не хочет выделяться, вот все ее и не выделяют. Умно. Но мимо. Не работает.
– Знаешь, – Агата стиснула руку подруги, – теперь все изменилось. Теперь я очень хочу, чтобы заметили.
– Зачем? – отшатнулась Синявина, но Агата ее не отпустила. – Ты и так вся такая заметная. – Сказала и покосилась на повисшую челку подруги.
– Потому что я умираю.
– Да иди ты! – Теперь Синявину пришлось отпустить, иначе она оторвала бы руку. – Чего у тебя?
– Рак мозга. Последняя стадия. Я не ходила почему? Обследования были, врачи всякие. Мать уехала к тетке в Ханты-Мансийск, там денег можно найти. Операция не поможет. Поздно. Но мать еще надеется.
– А сколько нужно?
– Три миллиона.
– Ого!
Синявина была сражена. Она стояла, выпучив глаза, и не шевелилась.
– Я чего вчера пришла к тебе? – понизила голос Агата. – Проститься. Смерть может наступить в любую минуту.
– А это больно? – одеревеневшими губами прошептала Лена.
– Очень. Но я терплю. Я поэтому и голову не мою. Вода плохо влияет на мозги, может быть осложнение. Мне вообще сотрясать голову нельзя. А когда переодеваешься, знаешь, как трясет.
– Вот черт! – прошептала Синявина, примерзая к месту.
– Только не говори никому, пускай это останется нашей тайной.
– А чего ты вчера не сказала? А раньше?
– Раньше была надежда. Теперь – все. Так что там произошло? Чего все такие?
Синявина придвинулась, готовая обнять, но испуганно глянула Агате на лоб и нервно выпрямилась. Дышала она часто, но не глубоко, словно потоки воздуха тоже могли вызвать сотрясение.
– Ты только не обижайся, – заторопилась она. – Это Даша попросила на тебя внимания не обращать.
– Ничего, после смерти обратите, – усмехнулась Агата. Синявину передернуло. Пускай мучается. А Даше надо памятник ставить за педагогизм.
– Слушай, чего-то у меня голова разболелась, – пробормотала Агата. – Пойду я.
– Конечно, конечно! – с облегчением засуетилась Синявина. – Даше что сказать?
– Она про меня знает. Скажи, чтобы не волновалась. Недолго уже.
Агата шла, старательно сутулясь и даже приволакивая ногу. Конечно, никакую тайну Синявина хранить не будет. Ну и черт с ней.
Домой она попала не сразу. Долго звонила, положила деньги на телефон, чтобы достучаться до Емельянова. Оказывается, он спал. Хорошенькое дело! Вот так и пускай людей к себе.
Андрей стоял на пороге изрядно помятый, с перекошенным лицом. В этом было столько трогательного.
– Чего ты так рано? – потянулся он. Да так сладко, что Агате самой захотелось лечь и уснуть.
– Учусь по ускоренной программе, – пробормотала, прогоняя лирический настрой. – Не слышал о такой? Два урока за шесть. Даша мне сама посоветовала. Видит, что я вундеркинд и мучаюсь среди вас, серости.
– Да ладно, – улыбнулся Емельянов, и все как-то стало на свои места, а то без улыбки он был совсем уж какой-то… как инопланетянин. – Заливаешь.
– Кстати, пожрать не мешало бы. Ты за постой заплатил, теперь беги за едой.
– Какой постой? У тебя компа нету!
– Комп в услуги гостиницы не входит.
Агата медленно сняла жаркие зимние сапоги, аккуратно поставила их под вешалкой, одернула рукав куртки. Сейчас ей хотелось быть особенно внимательной. Емельянов на нее так действовал, что ли?
– Ты тут не дома, так что метнулся бы в магаз, – прикрикнула Агата.
– А у вас чего, совсем ничего нет?
Вид у него – понятно, что никуда не пойдет. Опять день голодать. Стрельцова, что ли, позвать с бутербродами?
Но обошлись без Стрельцова. Ленивой, расхлябанной походкой Емельянов удалился в сторону кухни. Стали слышны хлопки дверцами – изучал содержимое шкафов. Агата мстительно ухмыльнулась. Пускай поизучает. Есть захочет, как миленький побежит в магазин. Может, колбасы купит. Если деньги есть. Если денег нет, тогда пускай хлеба принесет. Кефир догадается прихватить. Опять же, если хватит.
Зашумела вода. Щелкнула пьезозажигалка плиты. Это было даже интересно: что Емельянов мог делать на ее кухне? От голода сам себя варит?
Агата крепилась, не шла смотреть. Но Андрей продолжал чем-то стучать, уронил нож, звонко цокнуло, словно чашку о чашку ударили.
Чай – понятно. А нож зачем?
Когда что-то грохнуло уже совсем невероятно, Агата заглянула в дверь.
По-мужицки широко расставив ноги, Стрельцов сидел над мусорным ведром и чистил в него морковку. Около раковины терпеливо желтела луковица.
– Это ты чего?
Агата покосилась на довольно запотевшую кастрюлю над огнем. Та самая, в которой она вчера варила пельмени. Она была отмыта и даже поблескивала, демонстрируя облитой бок.
– Ща макароны сварю. – Андрей почесал нос кулаком с зажатым ножом. – Потом их на сковородку, масло туда, морковку. Я еще горошек нашел. С луком будет что надо.
– Ты готовить умеешь?
– Разве это «готовить»? – Емельянов отправил чищеную морковку в раковину и потянулся за следующей. – Вот мы с батей как-то пироги пекли, это – да.
– Ты? Пироги?
Это было бы смешно, если бы не хотелось так сильно есть.
– Котлеты еще можно, – обиделся Емельянов. – Чего стоишь? Лук режь.
– А мне нельзя. – Агата пристроилась около стола, с наслаждением глядя и как Андрюха работает, и как ловко огонь горит под кастрюлей, и как туго течет вода из крана. – Мне надо руки беречь.
– Что с руками? – Морковка зависла над раковиной.
– Я на следующей неделе еду в кино сниматься, у меня лицо и руки должны быть в хорошем состоянии. От лука у меня жуткая аллергия начинается.
Аллергию Емельянов пропустил мимо ушей. Он во все глаза смотрел на Агату.
– Какое кино?
– Полнометражное, – утомленно сообщила она, невольно глядя в потолок. Какие она последние фильмы смотрела? О чем там хоть? Комиксы сплошные.
– И давно?
– Что? – Взгляд скакнул на Емельянова. Он был очень удивлен.
– Врешь давно, говорю?
– Чего мне врать? – Она провела ладонью по шее, с удовольствием потягиваясь. – Я уже всем сказала. Тебя, как всегда, где-то носило. На улице подошли и спросили, хочу ли я сниматься в кино. Я согласилась. Меня повели к помощнику режиссера. Сначала он меня смотрел, потом второй помощник смотрел. Потом с партнерами меня поставили.
– И кто у тебя партнер? Том Круз? – Вода в кастрюле закипела, но Емельянов этого не заметил. Он хмуро глядел на морковку, на грязные пальцы.
– Кому нужно это старье! Я с молодыми играть буду.
– А режиссер кто? – Андрюха все не поднимал головы, словно обиделся.
– Бондарчук, конечно. Какие у нас еще могут быть режиссеры? А одну из ролей Меньшиков играет.
– Он же того… – Морковка полетела в раковину, а сам Андрюха подставил руки под воду. – Короче, не про девочек.
– Нужен он мне, – скривилась Агата. – Да я сама теперь выбирать буду, с кем быть и как. И школа мне ваша не сдалась. В другую перейду. Где умных побольше! Ты думаешь, чего я голову не мою?
– Шампунь кончился.
– По роли так! – Агата подвинулась на табуретке, откидываясь на стену, закинула ногу на ногу и стала ею покачивать: слово – вверх, слово – вниз. – Попросили. Моя героиня в лесу живет, в землянке, у нее не может быть голова чистая. Да еще велели привыкнуть, чтобы в кадре от грязной головы не чесаться. Вот я и привыкаю.