В общем, лишь раз успела я поцеловать на прощание свою малышку, прежде чем приняла вместо неё на руки дочь зеленщика, но каждый миг каждой долгой ночи и каждого бесконечного дня, что прошли до поры, когда моя девочка снова воссоединилась со мной, я думала и беспокоилась лишь о ней, дожидаясь мига, когда смогу забрать её да покинуть навек ставшее таким неприветливым королевство её отца.
Что, милый? Нет, за себя я не боялась. На этот счёт у меня тоже готов был план, и не один! Уж я постаралась предугадать любые затеи дорогих моих деверей, благо сил да отваги боги им отмерили во множество раз больше, чем ума да хитрости. Так или иначе, в этот раз уходить босой да нищей я не собиралась! В конце концов, теперь мне нужно было думать ещё и о дочери, сами понимаете.
Но тут грянул наконец гром, да так, что я всерьёз испугалась.
Явился ко мне Эйнион, что после рождения племянницы получил-таки корону брата, и объявил, мол, нужно собираться в дорогу, назавтра с рассветом отправляемся мы все во владения Гуртевира, он-де устраивает празднования в честь свадьбы, и всем друзьям да союзникам должно там присутствовать.
Снова моему будущему угрожала ненавистная падчерица, что сумела к тому же спеться с Белоголовым. Да уж, с этой парочкой ухо следовало держать востро! От Зеркала я знала, что девчонка, благодаря зачарованному яблоку да моим усилиям, всё же лишилась своих сил, сохранив лишь жалкие их остатки да низменную власть над мужскими сердцами. Но даже и так она представляла немалую опасность. Особенно теперь, когда должна была сделаться женой моего недруга!
Как ни пыталась я сослаться на всевозможные дела да немочи, молодой король ко всем доводам оставался глух. А в довершение приставил ко мне прислужниц, дабы те попарно бдели при мне денно и нощно да ни на минуту не оставляли бы меня в одиночестве. Так что Зеркало своё я даже достать из сундука больше не могла, не то что с ним побеседовать! Сказал Эйнион, мол, заботится так он обо мне.
Тогда я поняла две вещи: во-первых, добром для меня эта поездка не закончится и, во-вторых, отвертеться от неё не выйдет.
А? С чего я такое взяла? Сам-то подумай, дружок; моими стараниями девчонка лишилась и волшебной силы, и безмерного могущества, вдобавок перед всем своим племенем оплошала да к тому же оказалась в итоге заперта в беспомощном смертном теле. Вряд ли стоило надеяться на великодушное прощение с её стороны! Белоголовый тоже, знаешь ли, не походил на человека, который забывает былые обиды. Нет, дорогой, тут я иллюзий не строила. Знала, чуяла, под крышей Гуртевира ничего хорошего меня не ждёт.
На мужниных братьев тоже надежды более не было, судя по тому, как они держались, племянница с женихом уже успели им напеть обо мне песенок, куда худших, чем слагались некогда на моей родине для поношения недостойных. Теперь сопровождение деверей становилось не защитой, а скорее конвоем, что я тоже отлично понимала. Как и то, что оправданий моих никто слушать не станет, а если и найдётся такой добряк, то даже он в них всё равно не поверит.
А? Что говоришь, милый? Старуха-служанка, да! Верно, приятель, всё верно. Я тогда тоже о ней подумала. Согласись она рассказать новому королю и его братьям то, что поведала когда-то мне, весу бы моим словам прибыло стократно! Правда, было тут одно затруднение: сперва требовалось найти способ, как убедить запуганную затворницу выступить прилюдно. Но я, признаюсь, была уверена, что мне удастся её убедить. Вот как рассудила: подвернись мне на её месте возможность избавиться от многолетнего страха, упускать бы её я точно не стала! Да и потом, возможность покончить с проклятым отродьем тоже ведь не всякий день выпадает, знаете ли.
Поразмыслив немного таким образом, я почти уверилась в успехе своей затеи, так что написала коротенькую записку, адресованную, правда, не бывшей служанке, а настоятельнице её нынешней обители, с горячей просьбой как можно скорее отправить старуху-затворницу в королевский замок, чего бы это ни стоило. Гонцу было велено скакать, не жалея коня, и непременно вернуться до рассвета, да хорошо бы вместе с нужной мне персоной.
Всю ночь я глаз не сомкнула, прислушиваясь, не раздастся ли стук копыт во дворе, но, когда запылённый и усталый посыльный на взмыленной лошади наконец въехал в ворота, с ним не было никого. С трудом скрывая охватившее меня отчаяние, я молча выслушала отчёт неудачливого гонца и, только возвратившись в свои покои, в сердцах расколотила всё, что только попалось под руку. Оказалось, я опоздала! Проклятущая девчонка и тут меня успела обойти!
Пока я оправлялась после родов да гадала, что затевают деверья, подлая падчерица как-то уговорила женишка отправить людей и добром ли, силой ли забрать старуху-служанку из её убежища. Знала, проклятая, что та единственный на всём свете человек, кто мог бы свидетельствовать против неё, и поспешила замести следы! Что сделали гуртевировы прихвостни с бедной женщиной, я даже предполагать не бралась, но не сомневалась, что старухи уже в живых нет. А значит, оставалось лишь моё слово против слов падчерицы да Белоголового… Стоило ли сомневаться, чьи доводы перевесят?
Первым моим порывом было, вопреки прошлым намерениям, бежать как можно скорее из королевского замка! Бежать не оглядываясь, захватив лишь драгоценности да немного монет – довольно, чтобы убраться вместе с дочерью подальше от владений её дядей, довольно, чтобы не пришлось просить милостыни по пути.
Отвести глаза служанкам – дело нехитрое, они, верно, и двадцати стежков не сделали, когда я в самом простом плаще да с кошелём за пазухой выскользнула за дверь. Сложнее было выбраться незамеченной во двор, но и это мне удалось. Через главные ворота идти было бы слишком рискованно, однако я отлично знала все тайные входы и выходы в крепостных стенах, так что двинулась сразу на задний двор, оттуда через неприметную калитку знакомая тропка вела в дубовую рощу.
Тут-то меня и поджидали.
Вот так, дружок, недооценила я, выходит, Эйниона с братьями! Поганец велел ещё с вечера расставить стражу у каждого выхода, даже у распоследнего крысиного лаза. Догадался, стервец, что я задумаю побег!
Как же я себя ругала! Как кляла сама себя то за нетерпение, то за пугливость и дурость! Ведь тем поступком я лишь убедила молодого короля с братьями в своей вине! Так Эйнион и сказал: невиновной, мол, незачем спасаться бегством… Да и кто бы на его месте счёл иначе?
Тогда я поняла, что расплата за нарушенный гейс снова меня настигла и на этот раз покрыть долг выйдет куда тяжелей, если вообще удастся. Всё, что мне оставалось, – храбро принять свою участь да попытаться поведать правду о падчерице столь убедительно, чтобы заставить пусть не деверей, но хотя бы слуг и стражу засомневаться в девчонке. Злая молва, она, знаете ли, может погубить не хуже морового поветрия. Пусть бы я сгинула сама, но и этой треклятой твари спокойной жизни бы отныне в подлунном мире не было! И я, без сомнения, так и поступила бы, если бы не мысль о дочери.
Только опасения за свою малышку заставили меня пасть в ноги молодому королю и с плачем просить о снисхождении. Однако он был глух ко всем моим словам, как морской утёс к крикам чаек, и ни слёзы, ни клятвы не могли поколебать его решимости.
К чести Эйниона, надо отдать ему должное, ко двору Гуртевира я ехала не в кандалах и не на телеге, как пленница, а в удобной крытой повозке, закутавшись в меха, как знатная дама. Только плотные ряды стражи, окружавшие ту повозку днём и ночью, да холодное молчание спутников выдавали моё истинное положение. Ну да ещё крепкая позолоченная цепочка, на таких порой щёголи водят молодых собак, одним концом прикреплённая к сиденью повозки, а другим опутывающая мою лодыжку. В первую же ночёвку я, конечно, опять попыталась бежать, но снова была схвачена, и король не утерпел, наградил меня этим украшением.
Так мы и добрались до места.
Тут уж все церемонии мигом закончились. Белоголовый с падчерицей, едва встретили гостей, прямо со двора велели отправить меня в темницу, и ни Эйнион, ни прочие им слова поперёк не сказали. Видите ли, выходило так, раз преступления, в коих меня обвиняли, совершены были против невесты Гуртевира, а та находилась под его защитой, то и судить или миловать преступницу тоже было во власти Белоголового.
Видели бы вы, каким злорадством лучилась его кривая ухмылка! А вот девчонке, казалось, никакого дела не было до меня, так, только взглядом скользнула безразличным, словно бревно перед ней, а не заклятая противница. Впрочем, она этак на всех глядела без исключения, даже на жениха. Я, помню, ещё удивилась: неужто ей дела нет, за кого замуж идти? Но кто её, нелюдь, знает…
А вот кому явно было не всё равно, так это Белоголовому! Он на будущую жену пялился, что голодный на окорок, только слюной не капал. Совсем раскис, дурачина. Глядя на него тогда, никак невозможно было узнать того дерзкого прохвоста, что едва не наплевал на законы богов и людей да не взял в жёны собственную дочь, так что бедняжке пришлось спасаться бегством. Да! Говорили, она ушла со двора тёмной ночью, закутавшись в одну лишь вонючую ослиную шкуру, лишь бы не подвергнуться поруганию. И этот человек теперь, как верный пёс, ловил каждое слово, каждый жест моей падчерицы! Каждое желание предвосхищал! Не удивилась бы даже, начни он следы её в пыли целовать. Вот как вскружила эта негодница его седую голову! Да и не только его, скажу я вам! Уж это я заметить успела.
А? Как? Ха, ну и простодушен же ты ещё, дружок! Всякая женщина, особенно хорошенькая, всегда замечает, если мужчины глядят не на неё. В какой бы беде ни была, да! Так вот, не было за стенами гуртевировой усадьбы такого мужа, что не провожал бы зачарованным взглядом наречённую невесту хозяина. Да, приятель, ты прав! Бесился Белоголовый знатно! Нет, сперва его тешила мысль, мол, он отхватил столь сочный кусок, до которого все вокруг охочи, а вот после… К жене ведь, что к колодцу, хоть сторожа приставь, а убыло ли – не узнаешь. Так что, слышала я после, Белоголовый скоро совсем покой от ревности потерял, чуть умом не тронулся. Не принесла ему добра женитьба на красавице.