Годы мчались скорее, чем самые резвые кони. Недалёк уже был тот день, когда Летис расцветёт, повзрослеет. Больше смертного часа страшилась я этого дня! Ведь не знала, как тогда мне удержать её, как уберечь от соблазнов, как погасить её любопытство. Малышке шёл уже тринадцатый год. Всё чаще и чаще стала она заговаривать о других местах, смутные воспоминания о которых, как я ни старалась, не изгладились из её памяти, спрашивать, как живут там люди, сомневаться, действительно ли все они столь опасны да коварны, и гадать, нет ли среди них похожих на нас. И каждый её вопрос, каждое сомнение для меня были подобны раскалённым ножам, терзающим плоть!
В конце концов я не выдержала.
Подготовила всё необходимое, после под каким-то невинным предлогом отвела мою Летис в самое сердце лесной чащи, куда не ступала ещё нога человека, и опоила её сонным зельем. А когда та мирно заснула на крошечной лужайке, я, собрав остатки магических сил, сотворила самые мощные чары, на какие только была ещё способна, и за ночь возвела над спящей дочерью каменную башню в двенадцать локтей[40] высотой.
Ни одного окна и ни одной двери не сделала я в той башне, кроме крохотного окошка в самом верху, под крышей, так что не было никакого способа выбраться оттуда либо попасть внутрь, кроме единственного, известного лишь мне.
Поначалу Летис испугалась, очнувшись в незнакомом месте, да ещё и не найдя способа покинуть башню. Но вскоре поняла, что произошло, и ужасно на меня разозлилась! Она плакала и кричала, била горшки и выбросила из единственного окна все плошки, шкуры, юбки и рубахи, все одеяла, всю снедь и даже дрова – всё, что я заботливо собрала для её комфорта и удовольствия. Гнев её бушевал, словно майская гроза, но я хорошо знала: он так же скоро сойдёт на нет, иссякнет, пролившись слезами. Так и вышло.
Спустя три ночи Летис изрядно продрогла да проголодалась, а потому быстро смирилась со своим новым положением. Тогда, услышав снова в её голосе привычную мягкость, я успокоилась и поведала моей малышке, как могу подняться к ней в башню вместе со всем необходимым.
Что говоришь? О нет, дружок, лестницы, даже тайные, стали бы слишком большим соблазном для моей упрямой дочери! Я придумала кое-что получше! У окошка, под самой крышей, вмурован был в каменную кладку добротный дубовый штырь толщиной в потолочную балку. Стоило Летис распустить свои косы, что к тому времени длиной доросли как раз до подножия башни, обвязать их вокруг того штыря да спустить вниз, и я без труда могла подняться по ним, чтобы обнять и утешить мою девочку да накормить её чем-нибудь вкусным.
Теперь, когда Летис была в безопасности, надёжно укрытая от чужих глаз в дремучей глуши, сама я могла чаще выходить из лесу, не опасаясь более оставить мою крошку одну. Уж в башне-то с ней никакой беды не могло приключиться! По крайней мере, так я думала… Эх, знала бы я тогда, как ошибаюсь! Ну да обо всём по порядку, верно, приятель?
Так вот, как я и говорила, хоть лес нас с дочерью исправно кормил и скрывал, были вещи, которых в нём при всём старании раздобыть никак не удалось бы. Например, полотно для платья или пряжу из доброй овечьей шерсти, хлеб, горшки, железные ножи да прочие мелочи, которые нетрудно было выменять в ближайших селениях на шкурки, орехи, грибы или свежую дичь. Там же порой находились и нехитрые подарки для Летис: глиняная игрушка, простенькое бронзовое колечко, цветные бусины, лента для волос, – я всегда выбирала что-нибудь особенное, дабы порадовать мою милую девочку. А после того, как она переселилась из хижины в башню, стала выбирать для неё гостинцы с ещё большим усердием. Очень уж мне хотелось видеть её счастливой да весёлой, как прежде.
Однако я не могла не замечать, как печальна моя малышка, с каким отчаянием и какой жаждой глядит она вдаль из оконца своей башни, какой тоски полны протяжные песни, что распевает она, сидя за шитьём. Всех моих усилий, всех лакомств и подарков недоставало, чтобы заменить Летис свободу. Я знала о том, но надеялась, что однажды она всё поймёт. И не уставала напоминать ей о своей любви.
Так промчался год, а за ним второй и третий; Летис, казалось, совершенно успокоилась, освоилась в новом жилище и свыклась с новой жизнью. По крайней мере, теперь всякий раз, как раскидывала я бобы или потрошила птицу, гадание неизменно показывало, что девочка довольна, даже счастлива.
Каждый день на рассвете я принималась за стряпню, а как только солнце поднималось высоко, собирала корзину всякой всячины и отправлялась к башне Летис. Там я окликала дочь по имени, а она спешила спустить свои косы, чтобы помочь мне взобраться к ней вместе с приготовленными яствами да припасёнными подарками. Вместе мы проводили прекрасные часы, беседуя за рукоделием, сочиняя новые способы уложить и украсить волосы Летис, тихонько распевая старые песни да рассказывая истории. Разумеется, только безопасные!
Никаких россказней о великой любви, приключениях да героях! Если уж в моём рассказе кто и покидал отчий дом, добром это для него не заканчивалось. Уж поверьте, я не собиралась забивать дочери голову всяческой чепухой! Нет, моей задачей было дать ей усвоить, что мир за пределами башни – место крайне небезопасное. Что же касается любви, то о ней я и думать не желала! Хватало мне того, что девочка в моё отсутствие вволю наблюдала за птахами да зверями, а после изводила меня расспросами, принято ли у людей заботиться о своей паре, как у горлиц. В такие минуты мне хотелось замуровать и то единственное окно, что было в башне!
Однако в целом дочь вела себя примерно, так что тревога моя потихоньку утихла. Дошло даже до того, что время от времени я стала выбираться на деревенские ярмарки, а это означало оставить Летис одну на чудовищно долгий срок. Шутка ли сказать, полтора дня и ночь! Добро, если удавалось вернуться раньше, но всё равно каждый раз сердце у меня было не на месте. И, как оказалось, не зря!
Да, приятель, ты снова прав! Воистину, кого боги хотят наказать, тому даруют строптивое дитя! Не удалось мне уберечь дочь, несмотря на все старания… И ладно бы она просто сверзилась из окна, замечтавшись. Клянусь, подобный итог не стал бы для меня горше того, что случилось на самом деле!
Нет! Моё драгоценное дитя, моя единственная отрада, моя кровь и дыханье, цель и смысл моей жизни, поступила со мной хуже, чем все прошлые недруги, все враги, вместе взятые! Обманула и предала, да не раз и не два! Три луны сменилось на небосклоне за время, что родная дочь водила меня за нос. Лгала мне в глаза! Притворялась кроткой ланью, а сама ядовитой змеёй изворачивалась, целясь ужалить побольнее! После всего, что я ради неё сделала! После всего, через что прошла!
Всё раскрылось в один ужасный день, когда я, воротившись с торга, ещё не ведая беды, усталая, но чрезвычайно довольная, торопилась проведать Летис в её башне. При себе у меня была корзина разной снеди, включая кувшин простокваши и любимые Летис медовые лепёшки, а также один особенный подарок – драгоценный пояс. Уж я-то знала, такого пояса моя девочка никогда прежде не видала! Шириной он был в ладонь взрослого человека, сплошь из тонких позолоченных колец, продетых друг в дружку столь искусно, что не понять, где начинается одно и заканчивается другое, а между теми кольцами крепились эмалевые бляхи алые да лазурные, будто осколки самого неба, полуденного и закатного.
Долго же мне пришлось торговаться за него с мастером! Сами понимаете, такую красоту на заячьи шкурки да сушёные грибы не выменять, тут нужны звонкие монеты, да не медные, серебро подавай! Но так мне захотелось подарить тот пояс моей Летис, что я готова была пойти на всё, лишь бы заполучить его! Пришлось пуститься на небольшую хитрость.
Ночью, пока народ пил, жёг костры да гулял, подстерегла я одного старика-бродягу, каких на всяких сборищах всегда что крыс у помойки, угостила его крепкой брагой да увлекла за собой подальше от костров, где и сотворила некие чары, из тех, о коих ещё помнила, но никогда ранее не использовала. Конечно, для того заклинания лучше подошло бы семя дикое да невиданное, но раздобыть такое мне было негде, да и некогда, пришлось использовать обычные сухие бобы. Правда, после колдовства их стало не узнать, так они набухли да потемнели от крови, но всё же меня терзали сомнения, достанет ли такой безделицы вкупе с рассказом об их чудесных свойствах, чтобы ушлый торговец решился обменять на те бобы свой прелестный пояс.
Как я и предполагала, тот мужлан лишь посмеялся над моим предложением, велев искать дураков в другом месте. Сказал, дескать, за такую вещицу можно корову запросто просить, а я, мол, со своими глупостями суюсь. Что ж, сам того не ведая, он подал мне хорошую идею! Дело в том, что ещё раньше я заприметила в толпе одного паренька, в котором с первого взгляда легко признать было не то чтобы круглого дурня, но изрядного простофилю. Так уж совпало, что этот парнишка вёл за собой ладную коровку, видать, от крайней нужды мать послала продать кормилицу. К нему-то я и обратилась. Дело было верное, пара слов о стеблях, растущих до самого неба, и мальчишка сам вложил верёвку мне в руки. Честный обмен! Упрекнуть меня тут не в чем. Да вы и сами, должно быть, не раз слышали о нём и его последующих приключениях! Слышали, верно? То-то! Так что наверняка знаете, в конце концов парень в накладе не остался.
Ну а я ту корову привела прямиком к прилавку торговца, мол, на, вот тебе назначенная цена, уплачено! Видели бы вы его лицо! Вот смех-то был! Но уговор есть уговор, пришлось ему отдать мне приглянувшийся пояс, а к нему в довесок ещё острые ножницы из доброго железа да горсть медных монет на сдачу.
Вот с этим-то подарком и спешила я к моей милой девочке, заранее предвкушая, как обрадуется она невиданной роскоши, да воображая, как засияет её красота в столь драгоценной оправе.
Так мне не терпелось увидеть её в обновке, что, едва поднявшись в башню, развернула я свою покупку. Глазки Летис так и вспыхнули! От радости она едва не задушила меня в объятиях, защебетала, что твоя птичка на заре, однако, когда я попросила примерить подарок, стушевалась, стала отговариваться разными пустяками, капризничать и отнекиваться, так что я даже рассердилась на неё немного. Наконец я настояла на своём, и Летис, закусив губу, принялась выполнять родительское приказание.