— Страшный модник мистер Джон!
— В луже кто снимал «кошон»?
— Кто-то… но не мистер Джон.
— Кто в лесу сказал обжоре:
«Много есть нехорошо»?
— Деликатный мистер Джо!
Рифмы все. Стих завершен.
Путь счастливый, мистер Джон,
Приезжайте к нам ужо,
Будем ждать вас в Бахрушо!
Хорошо?
— Нет, нет, ребята! — возразил сияющий Тейнер. — Есть еще рифмы. Есть, есть… Например: «свежо» — «поражен»… Я тоже могу сочинять стихи. Да, да… Что вы на это скажете:
— Очень мило и свежо!
Я приятно поражен,
Им ответил мистер Джон.
Я вас тоже уважо…
Оператор телевидения, как ему и положено, опоздал, но все же прощание с детьми было снято и записано на пленку.
Тейнеру это было, видимо, приятно, и он чуточку позировал.
Появление телевизионной аппаратуры лишило проводы некоторой доли непринужденности, и Елена Сергеевна Бахрушина сказала, наверно, меньше, чем она собиралась, но все же не так уж мало и не столь уж официально.
Она привезла ящик с продуктами в дорогу Тейнеру. В обращении к нему вместо «мистер Тейнер» она, оговорившись, сказала «товарищ Тейнер».
Несколько смутившись этим, сделав вынужденную паузу, она решила не исправлять оговорку, а подтвердить ее:
— Дорогой товарищ Джон Тейнер! В этом ящике и еда и питье. Припасенного мною вам хватит до Нью-Йорка, если даже вы будете угощать в дороге кого-то другого, кто многовато ест. Но я прошу вас, Джон, не угощать моими продуктами посторонних. В этом ящике нет ничего, что может испортиться в дороге. И мне будет очень приятно, если кое-что вы сумеете довезти до дому и угостить вашу жену, Бетси, вашего отца, мистера Тома Тейнера, и вашу маму, миссис Джой Тейнер, и ваших детей — Джекоба, Китти и младшего, которого зовут дорогим для меня именем Питер. Для вашего маленького Пети тут лежит особый кулечек, на котором нарисован петушок. До свидания, веселый человек Джон Тейнер. Не позабудьте оставить адрес. Я надеюсь, что у Петра Терентьевича еще будет возможность поехать в Америку. И если это случится, то уж я не отстану от него, потому что в Америке теперь у меня много знакомых и есть где остановиться. Так что этот ящик обойдется вам недешево…
Тейнер поклонился, потом поцеловал руку Елене Сергеевне.
А она, такая наряженная, надушенная, в розовой шали, накинутой на плечи, так живописно теперь подчеркивающей ее зардевшиеся щеки, была довольна собой и сказанным ею.
Бахрушин, стоявший поодаль в толпе провожающих, нескрываемо любовался женой. Ему было приятно сегодня все: и речи, и шутки, и даже рискованное кружевное платье жены, и еще более рискованные высокие, тоненькие каблучки ее туфель. Теперь это кстати: она выражала свое уважение отъезжающему не только словами, но и своим нарядным платьем, надетым в честь его проводов. А проводы проходили самым лучшим образом. Да и как могло быть иначе, если все от души и без всякой натяжки!
Водитель Алексей Логинов, брат главного механика, и тот к месту сказал, подавая автобус:
— Мне, мистер Тейнер, повезло. Я отвожу в аэропорт второго нашего гостя из Америки. Отвожу и надеюсь, что вы не будете мне предлагать чаевых, совать зажигалки и не позабудете проститься со мной за руку.
Тейнер тут же нашелся:
— Я? Зажигалки? Да что я, сумасшедший? Другое дело — очки…
Алексей и мигнуть не успел, как на его носу оказались тейнеровские очки с затемненными стеклами.
— Это я не сую, а надеваю на ваш нос профессиональную принадлежность. Она позволит вашим глазам не только не уставать, но и различать гостей не по одной лишь нумерации: первый, второй, — но и по тому, как они уезжают.
— Спасибо. Я это знаю и понимаю, мистер Тейнер. Поэтому и подал не фургон с капустой, а настоящую карету на сорок два места.
На приглашение водителя Алексея Логинова откликнулось слишком много желающих проводить Тейнера в аэропорт. Именно этого и боялся теперь Бахрушин. Но обошлось все благополучно.
От ребят поехали только двое выбранных «индейцев». Тудоиха нашла, что он уже «провоженный ею» здесь. К ней присоединилась и Елена Сергеевна. Поехали главным образом мужчины.
Автобус, недавно купленный Петром Терентьевичем для субботних и воскресных поездок колхозников в театр, в цирк, сослужил еще одну хорошую службу.
В аэропорту Стекольников уже ожидал прихода автобуса.
Он приехал сюда с председателем райисполкома и редактором районной газеты, показывая этим, что Тейнер для них не просто турист.
Обменявшись любезностями и выражениями надежды на потепление отношений между США и СССР, сказав, точнее, сформулировав все необходимое для официальных лиц, какими были и председатель райисполкома и редактор газеты, они пожелали Тейнеру счастливой дороги, успехов его книге и подчеркнули, что побег его злополучного спутника ни в какой степени не омрачает приятного впечатления, которое оставляет о себе прогрессивный представитель американской печати.
Редактор газеты спросил:
— Не угодно ли мистеру Тейнеру сделать заявление, которое будет опубликовано в газете?
Тейнер поблагодарил за честь, оказываемую ему, продиктовал появившемуся для этой цели сотруднику газеты благодарность за прием, за предоставленные ему широкие возможности знакомиться с жизнью советской деревни и, наконец, за проводы и надежды, которые он пока еще не оправдал.
Вскоре объявили посадку на самолет. А через несколько минут большая стальная птица поднялась в синеву, и на душе у Петра Терентьевича стало немножко грустно.
Месяц тому назад он ожидал Тейнера с опаской, а теперь, столкнувшись с ним и попривыкнув к нему, он сожалел, что месяц пролетел так быстро. Так быстро, что он не успел сказать Тейнеру и десятой доли из того, что следовало бы.
Впрочем, кто может знать, как воспользуется Тейнер тем, что увидал и узнал в Бахрушах?
Все же нужно надеяться на лучшее. Надеяться, но… не обольщаться.
В жизни случается всякое…
LIV
С дороги, а потом из Нью-Йорка пришли в Бахруши веселые телеграммы о благополучном прибытии Тейнера и благодарности от всей его семьи за вкусные подарки.
О Трофиме — ни слова, ни намека.
Один он летел в Америку или вместе с Тейнером — неизвестно. Впрочем, не все ли равно? Тейнер напишет об этом в письме. Но письмо от Тейнера не приходило.
Время шло, а почтальонша Ариша неизменно сообщала:
— Из Америки ничего.
Щедрая осень уже подводила предварительную черту итогов года.
Бахрушин по вечерам, запираясь с бухгалтером, подсчитывал предстоящие затраты по переселению на Ленивый увал.
Днем и ночью на Ленивом увале шла стройка. Работали пришлые и свои. Все, начиная с главного агронома Сметанина и секретаря парткома Дудорова, хоть по два часа да трудились на увале.
Дом приезжих стал конторой строительства. Как будто и не жили в нем гости из Америки. Только тесовый туалет с архитектурными излишествами в виде вырезанных петушков и деревянного кружева давал повод бахрушинским острякам для соленых шуток о том, что на родной земле Трофим все же оставил кое-что, являющееся самой короткой характеристикой его личности.
А Тейнер продолжал хорошо звучать в Бахрушах. И не только фотографическими снимками, раздаренными в колхозе, не только памятными встречами, но и своим именем. «Тейнером» почему-то называли теперь большой прицеп. Прозвище «Тейнер» получил пришлый проворный каменщик-весельчак. «Тейнером» называли и киносъемочную камеру, которую он подарил Андрею Логинову.
Приезд американских гостей, казавшийся еще недавно событием, стал теперь маленьким эпизодом в жизни колхоза.
Строительство поглотило все.
Строительство живо касалось всех и каждого. Строились и перестраивались заново перевозимые на увал жилища людей.
Не обошлось и без драм. Бахрушинцы хотя и переезжали всего лишь на другой берег Горамилки, но покидали с грустью привычные дворы, где жили многие годы их отцы и матери, деды и бабки. Каждый куст, камень, колодец на дворе вдруг становился дорог.
Мало ли что в Новом Бахрушине будут на улицах водоразборные колонки, а по желанию можно провести за свой счет воду в дом; люди привыкли ко вкусу воды из своего колодца. Ломка русской печи — большое событие. Дедушка спал на ней. Мальчиком или девочкой играли они на печке в студеные дни. А теперь кирпичи да мусор.
В городе с лёгкой душой меняются обжитые старые квартиры на новые, а в деревне возникает масса причин, заставляющих не только вздыхать, а иногда и выть на всю улицу, оплакивая старую, съеденную зеленым мхом, лишайником тесовую крышу.
До Тейнера ли теперь, тем паче до Трофима ли в Бахрушах.
Петр Терентьевич тоже, может быть, не вспоминал бы о Трофиме, но его беспокоило, что тот сбежал, не только не простившись, но даже не написав благодарственного письма хотя бы для проформы. И если он не сделал этого, то не увез ли он камень за пазухой. Злой силе ничего не стоит подбить Трофима на подлое дело. И он, продажная душа, выищет самое худое в Бахрушах. Хоть бы тот же, ныне снесенный, старый коровник с лозунгом «Перегоним Америку». Или босого Тудоева, вздумавшего косить перед аппаратом… Вот тебе и наглядные картины колхозного строительства первого года семилетки! Ничем ведь не брезгуют прислужники «холодной войны».
LV
Когда первый ранний снежок, падая на талую землю, пугал зимой, забеливая поля, лес и крыши, пришло письмо из Америки. Его принесла Ариша и без обиняков сказала:
— Волк подал голос…
Это письмо, как и первое, было напечатано на пишущей машинке. Но на другой, хотя также по всем правилам и без ошибок.
Вот оно:
«Октября 31 дня 1959 года,
город Нью-Йорк
Когда ты, проклявший меня брат, и ты, дважды обманутая мною первая и последняя жена Дарья Степановна, получите это письмо, меня уже, наверно, здесь не будет.
Ты добился своего. Теперь в моей душе пусто, как в старом погребе. Я расстался с чертовой мельницей, где черти проигрывают друг друга в карты, но я не вышел из игры стриженым дураком и рассчитался со всеми сполна и в полную силу. И, само собой, с Тейнером.