Ханна закрыла папку и взяла вторую медицинскую карту. Этот семидесятидвухлетний заключенный был некрофилом и каннибалом!
– О господи! – вырвалось у Ханны. В случае педофила и детского насильника ей, несмотря на ее образование, было тяжело разглядеть за монстром человека. Но этот тип был просто болен и достоин сожаления.
Среди документов она нашла отчет обследования, который указывал на то, что год назад у мужчины произошло необратимое нарушение слуха. Однако фотографии и отчет доктора Кемпен доказывали, что травма была получена не в результате ударов в область головы – что могло быть следствием вполне возможной драки между заключенными, – а в результате… Она не ошиблась? В результате оглушения?
Как писала Кемпен, причиной мог стать только громкий хлопок у самого уха. Например, выстрел из крупнокалиберного револьвера. Иначе внутреннее ухо вряд ли было бы повреждено.
Медицинские тесты подтверждали, что мужчина почти ничего не слышит этим ухом и воспринимает лишь некоторые звуки через кости черепа. Согласно протоколу, ответственность за это также лежала на заключенных. Однако возникали сомнения, что они не нашли бы другого применения револьверу, иначе как прострелить барабанную перепонку старику.
К тому же Ханна узнала от Осси, что в среде заключенных почти нет насилия. «Ворон ворону глаз не выклюет». Все это не сходилось.
В заключение она взяла медицинскую карту Пита ван Луна. Пробежала глазами по листу с основными данными, с заключением врача-психиатра и убедилась, что первые три года заключения он получал медикаментозное лечение, но затем неожиданно отказался от приема каких-либо психотропных средств. Как и в других случаях, у него тоже была любопытная травма. Не электрошок, не оглушение… вместо этого Ханна увидела снимки его раздавленных посиневших яичек. Кожа была разорвана, рана воспалена и гноилась.
Полгода назад кто-то клещами раздавил Питу ван Луну оба яичка. Ханну затошнило при мысли об этом. Такой способ кастрации должен быть невыносимо болезненным. Пита лечили антибиотиками. Хотя вина также возлагалась на других заключенных, до жалобы или расследования дело так и не дошло. Ни в одном из трех случаев.
Ханна вспомнила о встречах с Питом в кабинете психотерапии. Она не заметила никаких признаков такой травмы. Да и не могла. Так как половое созревание и физическое развитие были уже завершены в подростковом возрасте, никаких внешних проявлений – как, например, высокий голос – не наблюдалось. Пит был мужчиной, как любой другой – за исключением того, что его сделали импотентом. Вопрос: почему?
Ханна отложила папки, закрыла глаза и попыталась представить себе мысли Ирены Эллинг. Видимо, Эллинг выяснила, что над этими заключенными издевались – но кто? Другие заключенные? Вряд ли. Доктор Кемпен? У нее наверняка была такая возможность – но причина? Однако прежде, чем у Эллинг появилась возможность поднять шум по поводу своего открытия, кто-то вытолкнул ее из окна и представил все произошедшее самоубийством. И парочки заключенных для этого недостаточно. Как бы Ханне не верилось в эту теорию заговора.
Между тем был первый час ночи. Ханна продрогла. Она поднялась с кровати и закрыла окно, потому что в комнате стало чертовски холодно. Луч маяка все так же без устали скользил по морю и скалам. Зачем, если рядом с Остхеверзандом все равно не было гражданского судоходства? Не важно. У нее уже слипались глаза. Ханна устало задернула штору.
Тут она почувствовала запах дыма в комнате. Кто-то курил в соседней квартире? Нет, запах шел не снаружи, а изнутри. Она резко развернулась. Кроме того, пахло не табаком, а жженой бумагой.
Ханна бросилась в соседнюю комнату к мини-кухне и огляделась, но плита была выключена. Так что она вернулась в спальню. Запах становился сильнее, пахло однозначно паленой бумагой. В этой комнате. Черт возьми, где? Она взглянула на потолок. Там!
Из потолочного светильника тянулась тонкая струйка дыма. Маленький плафон в виде чаши был из матового стекла, сразу под ним находилась лампочка. И дым шел из щели между потолком и краем плафона. Кабель горит?
Вероятно, светильник нельзя включать дольше, чем на четыре часа. Однако пахло не пластиком или перегоревшей проводкой, а одной лишь паленой бумагой.
Ханна быстро выключила верхний свет. В такой час ей не хотелось никого поднимать из постели. Возможно, ей на помощь даже пришлют Френка, которого она теперь абсолютно точно не хотела видеть в своей квартире.
В свете торшера она пододвинула стул, забралась на него и внимательнее рассмотрела потолочный светильник. В стеклянной чаше лежало что-то, походившее на лист бумаги.
Ханна послюнявила пальцы и покрутила горячие шурупы креплений. Ослабив два из них, она смогла вытащить плафон. Теперь из потолка торчала голая лампочка в патроне. К счастью, никакого обгоревшего кабеля! Но в плафоне лежала тонкая стопка бумаги с подпаленными краями, которые еще дымились.
Ханна слезла со стула и снова включила верхний свет. Теперь стало значительно светлее, чем прежде. Она смахнула пепел с бумаг в стеклянную чашу и разложила пожелтевшие листы на кровати.
Это были выписки со счетов, детализации телефонных соединений и распечатанные имейлы. Данные с осени прошлого года. Эллинг выяснила что-то, чего не должна была знать, и спрятала эти документы перед смертью в своей комнате?
Насколько Ханна поняла, кому-то заплатили за то, чтобы он обработал некоего ПВЛ. Пита ван Луна? Но зачем? Из мести? В любом случае Осси не преувеличивал. Существовала какая-то чудовищная тайна – тайна, которая, возможно, стоила Ирене Эллинг жизни.
После Ганновера и Кёльна это случилось во Франкфурте. В середине августа. Снейдер полетел один, без Хесса, и машина отвезла его из аэропорта в окраинный район с виллами.
Снейдер провел весь день в пути – он уже и забыл все эти невыговариваемые названия мест, – а кроме утренней чашки ванильного чая во рту у него не было ни крошки. Сейчас уже шесть часов вечера. В аэропорту по пути к выходу он купил в автомате три батончика мюсли, два из которых съел, пока ехал в машине.
– Мы на месте, – наконец сказал водитель.
Снейдер убрал мобильный и вылез из машины. У садовых ворот его уже ожидал полицейский в гражданской одежде. Снейдер не подал мужчине руку, вместо этого откусил от последнего батончика.
– Президент Хесс уже сообщил нам, что вы приедете, чтобы взглянуть на труп, – затараторил мужчина. Он попытался сделать приветливое лицо. – Что это за шоколадка?
– Моя, – ответил Снейдер. – Если хотите быть полезным, принесите из машины мой чемодан. Он тяжелый, а у меня проблемы с межпозвоночными дисками.
Это была наглая ложь, но Снейдер не хотел вести никаких светских бесед, и уж тем более с этим парнем. К тому же он ненавидел Франкфурт – вероятно, из-за того, что здесь находился офис сети книжных магазинов «Гаитал».
– Если чемодан настолько тяжелый, вы можете распаковать его и перенести вещи по частям, в два или три захода, – предложил полицейский.
– Отличная идея, но у меня нет столько времени. У вас все получится. – Снейдер направился к садовым воротам.
Пока полицейский недовольно поднимал его чемодан с заднего сиденья, Снейдер прошел на участок. Район нуворишей! Вымощенная терракотовыми камнями дорожка вела мимо малахитовых туй, деревянного павильона с орхидеями и нескольких греческих скульптур без рук и заканчивалась у бассейна. Изогнутая алюминиевая чаша, до краев наполненная кристально чистой голубой водой. Рядом с бассейном находились лежаки, зонт от солнца и сушилка с полотенцами.
Позади стояла вилла. Одноэтажная, коричневого цвета пуэбло, с большим количеством стеклянных фасадов, плоской крышей и опущенными маркизами.
– Кто здесь живет? – спросил Снейдер.
Полицейский назвал какую-то испанскую фамилию.
– Отец вице-директор банка, мать занимается благотворительностью: беженцы, СПИД и тому подобное. Оба уже неделю как в отпуске. Канарские острова. Дочь осталась дома одна.
– Около двадцати одного года, привлекательная? – предположил Снейдер.
– Двадцать три – и да, она была моделью.
Киллер не изменял своей схеме.
– Где лежит труп?
– В гостиной.
Снейдер ступил на террасу, надел бахилы и латексные перчатки и вошел через террасную дверь в дом. В гостиной разговаривали двое полицейских.
– А такой знаешь? Голубой приходит на заправку и вставляет себе заправочный пистолет в задницу. Тут мимо проходит старушенция и говорит: «Это не может быть нормальным». А голубой отвечает: «Нет, это Супер».
Полицейские заржали.
«Как оригинально», – подумал Снейдер.
– Я тоже один знаю, – сказал другой полицейский. – Как узнать голубого снеговика?
– По морковке в заднице, – сказал Снейдер и громко захлопал в ладоши. – Так, повеселились. А теперь вон отсюда!
Оба полицейских замерли и уставились на Снейдера.
– Я неясно говорю? – повысил он голос. – Вон! И возьмите с собой это. – Он сунул одному из балагуров в руку пустую упаковку от батончика мюсли.
– А вы вообще кто? – спросил полицейский.
– Снимите отпечатки пальцев с упаковки, тогда узнаете… а сейчас убирайтесь! Ваша тупая болтовня и так уже отняла у меня достаточно времени!
– Немедленно предъявите ваше удостоверение и сообщите, что вам здесь нужно, или это вы вылетите отсюда, – прорычал один из мужчин.
– Это Мартен Снейдер из БКА, – шепнул другой своему коллеге.
– Мартен С. Снейдер, – исправил его Снейдер.
– Оставь, пойдем! – Полицейский потянул своего коллегу к двери. – Он опять перекурил травки.
Наконец-по полицейские убрались прочь. Снейдер прошелся по гостиной. Рядом с дизайнерской мебелью висели огромные абстрактные картины, в каждом углу находилась стеклянная витрина, а на полке стоял телевизор Ultra HD с диагональю семьдесят дюймов, который предположительно стоил, как маленький автомобиль. Пол был плиточный, все блестело стерильностью… за исключением центра гостиной.