Банифаций повернулся к Принцу Фердинанду, и вполголоса, чтобы не слышали остальные, проговорил:
— Эко право Вы недогадливый какой, Ваше высочество!
Пантелеймон вздрогнул.
— Ваше величество?!..
— Самое время предложить принцессе променад…
Пантелеймон покосился на принцев. Саттва любовался кустом роз, Раджас бесцеремонно кокетничал с дочерью Министра медицины. Тамас же занимался тем, что стоял и хладнокровно в упор смотрел на принцессу Агнессу, скромно потупившую взор, будто гипнотизируя её и склоняя к ответному взгляду.
Заручившись моральной поддержкой Банифация, Пантелеймон ринулся на штурм принцессы.
— Ваше высочество!.. — как можно обаятельнее улыбаясь, проворковал Пантелеймон, — не изволите ли составить мне компанию и познакомить меня с вашими окрестностями?
Тамас, услышавший это, криво ухмыльнулся и притворно закатил глаза.
— Боже… Какие речи! Нелепей ангажемента не сыщешь!
— А нелепей вашего кабесео я в жизни ничего не видел, — парировал Пантелеймон, не поворачивая головы. Он встал так, что закрыл собой Агнессу от взора Тамаса и понимал, что тот не вынесет такого хамства.
— Выскочка! — презрительно бросил Тамас.
Его голос прозвучал достаточно громко, чтобы его не могли услышать остальные.
Все повернулись к ним.
Пантелеймон же, натужно улыбаясь, продолжал стоять спиной к сопернику, ожидая-таки ответа от принцессы.
— Господа, полно ссориться! — вмешался Банифаций, — принц Тамас, дорогой, я как раз хотел задать вам пару вопросов… — И он, взяв Тамаса под локоток, настойчиво увёл в сторону.
Принцесса Агнесса чувствовала себя как-то странно. С одной стороны, она, находясь ещё под впечатлением полёта в объятиях Ивана, ощущала огромный прилив радости и какого-то непонятного блаженства. А с другой стороны — её уже изрядно начинала утомлять излишняя суета и болтовня вокруг. Хотелось обнять весь мир. Но мир почему-то был привычно равнодушным, не извергающим брызги салютов, не оглашающим всё пространство торжественной музыкой и не безоговорочно ликующим вместе с ней.
Она машинально взяла под руку принца Фердинанда и, пространно улыбаясь, шагнула с ним в пустоту.
Пантелеймон упивался своей гордостью, не забывая попутно наслаждаться обществом принцессы. Он так разволновался, что абсолютно потерял дар красноречия и просто молчал.
Когда же он почувствовал, что это выглядит абсурдно и несообразно его величию, он панически поспешно стал подбирать нужные слова.
— Как Вам этот вечер, Ваше высочество? — спросил Пантелеймон, по возможности небрежно.
Агнесса не отвечала.
Пантелеймон деликатно подождал, потом взглянул на принцессу и придумал новый вопрос:
— Ваше высочество не устала?
Долгое молчание было ему ответом. Пантелеймон уже начинал нервничать, даже злиться, но ситуация неожиданно разрешилась сама собой.
Агнесса остановилась. Замерла. Потом осторожно вынула свою руку из-под руки Пантелеймона, мимолётно и немного виновато взглянув на него, сказала:
— Простите, Ваше высочество, я… мне… мне нужно идти… срочно!
И тут же в одно мгновение схватив в руки подол своего огромного шелестящего платья бросилась обратно ко дворцу.
Ивану не хотелось уходить. Он знал, что в каморке ему будет ещё тяжелее и остался во дворе, с непринуждённой улыбкой наблюдая за происходящим.
Когда он увидел, как сцепились принцы за право обладания вниманием принцессы, Иван, по своей привычке видеть во всём доброе приключение, мысленно пожелал удачи папеньке, предвкушая стычку. Но царь Банифаций разрядил обстановку и утащил злыдня Тамаса куда-то за часовню.
А Агнесса, взяв Пантелеймона-Фердинанда под руку, с блаженной улыбкой удалилась.
Иван стоял, прислонившись спиной и затылком к кирпичной стене и, закрыв глаза, глупо улыбался, вспоминая ещё и ещё ощущение хрупкого тела принцессы, ее тонких, но цепких рук у себя на шее. Больше всего на свете ему сейчас хотелось повторить эти мгновения, продлить гораздо дольше до умопомрачения, до окончания жизни.
Его желание и душевное стремление видимо было так велико, что он не сразу понял, что руки, вдруг снова обвившие его шею — существуют в реальности, здесь и сейчас.
Иван распахнул веки.
Она стояла рядом. Глаза Агнессы, немного влажные, искрящиеся, сияющие божественным светом, в упор смотрели на него. Иван легко и непринуждённо приобнял её за талию, прерывисто вздохнул долгим умиротворённым вздохом и прикоснулся устами к её пухлым нежным губам.
Глава девятнадцатая
Но знай: кто соревнуется с чертями в лукавстве, — доведет себя до слез!
Пантелеймон брёл в расстроенных чувствах обратно.
Он уже подходил ко дворцу, как вдруг увидел озадаченную матушку Пелагею — няньку принцессы. Она тоже заметила его и поспешила навстречу.
— Ты куда это, злодей, принцессу подевал, а?! — грозно спросила матушка Пелагея, — признавайся!
Пантелеймон рассеянно развёл руками.
— Э-э-э… Её высочество изволили вернуться, матушка.
— Точно говоришь?
— Вот вам крест! — полушутя, полусерьёзно ответил Пантелеймон.
Матушка Пелагея, прищурив глазки, всмотрелась в лицо Пантелеймона и сказала:
— Ой, смотри у меня!
— Я говорю чистую правду, матушка!
Пелагея развернулась и побежала обратно. Не пробежав и десяти шагов, она оглянулась и возмущённо буркнула:
— И какая я тебе матушка, охальник! — и засмеялась озорным, почти детским смехом…
У Пантелеймона возникло чувство вины перед нянькой принцессы Агнессы и он решил разыскать её.
Ноги сами привели его почему-то к домикам прислуги, где он без труда отыскал каморку Ивана. Дверь была прикрыта, но Пантелеймон ещё издали услышал за ней весёлый смех Агнессы и немного смущённый хохот Ивашки.
«Принцесса в гостях у конюха!!! Он хоть и мой сын, но принцессы так себя не ведут! Это как-то странно!» — раздражённо подумал Пантелеймон. Он не стал входить к ним, постоял немного в смятении и поплёлся во дворец.
А завтра, как и обещал Его величество царь Банифаций, во дворце, в банкетном зале накрыли превосходный стол. И было на нём три тысячи блюд и напитков.
И все, откушав досыта и отпив напитков допьяна, ушли отдыхать, а яства, оставшиеся в большом количестве, были щедро оставлены всей придворной челяди и прислуге всякой до самого последнего мальчика на побегушках.
Бал, как и обещано, тоже был шикарным. По залу порхали молоденькие фрейлины, юные вельможи и гости, солидно выделывали свои неторопливые па седые министры, Советник и сам Его величество.
Принцесса Агнесса была в ударе. Она раздаривала танцы направо и налево и, не зная устали, довела до оной всех принцев подряд. С каждым из них она была изысканно вежлива, тактична, слушала их глупые шутки, сама шутила в ответ и кружилась, кружилась, кружилась…
Банифаций удивлённо поглядывал на дочь, был одновременно рад и настороженно недоверчив.
«Ой, не к добру всё это, — думал он, — что-то задумала дочь! Слишком уж она весела!»
Но Агнесса повода для опасения никакого не давала, с папенькой была мила, взгляд её был невинен и искренен.
А Пантелеймон после двух-трёх танцев вдруг ощутил непривычную для своего нового тела усталость. В то время как его соперники, ничуть не напрягаясь, шли на новый круг, Пантелеймон успокаивал сбившееся дыхание и рвущееся из груди сердце.
«Что это со мной?! — раздражаясь, спросил он себя, — мне же не шестьдесят, мне всего двадцать три! Почему же так тяжело?!»
А Банифаций, как назло, настойчиво шептал ему при каждой возможности:
— Не отпускай, Агнессу!.. Не отдавай её!.. Следующий танец твой!!! Фердинанд, она твоя!!!..
В небольшом промежутке между танцами, когда все, уставшие и довольные прильнули к прохладным напиткам, царь Банифаций задумался о чём-то и вдруг громко воскликнул на весь зал:
— А скажите, дорогие гости, если бы каждый из вас стал моим зятем, что бы вы могли дать моей дочери?!
Воцарилась полная тишина. Их величества переглядывались и размышляли.
Наконец принц Саттва помпезно вышел на всеобщее обозрение, подошёл ближе к принцессе Агнессе и, глядя ей в глаза, провозгласил:
— Я бы подарил принцессе весь этот мир, все эти звёзды и это солнце, лишь бы она была счастлива!
— А-а-ах! — восхищённо откликнулся зал.
Следом вышел принц Раджас и сладким голосом промурчал:
— Каждое утро, просыпаясь с ней рядом, я бы целовал каждую пядь её нежного тела, каждый волосок и каждый ноготок!
— О-о-о-о! — чувственно проникся зал.
Затем вышел принц Тамас и холодно сказал:
— Если бы принцесса стала моей, я бы убил любого, кто только сделает попытку взглянуть в её сторону!
Зал испуганно молчал и, на всякий случай, не смотрел в сторону принцессы Агнессы.
Пришёл черёд принцу Фердинанду. Пантелеймон поймал на себе одобряющий взгляд Банифация и вышел в центр.
— Милая Агнесса я бы, не задумываясь, отдал тебе самое дорогое, что у меня есть!..
Зал ждал. Но Пантелеймон не стал уточнять — что именно он отдал бы принцессе. Он и сам этого не знал. Как и не знал, почему именно это он сказал. Но видно было Всевышнему так угодно, коли вложил он слова эти в его уста.
Банифаций задумчиво прищурился и погладил свою бороду, что было признаком одобрения.
— Ну что ж, — Банифаций встал, — я счастлив, дорогие гости, что вы приняли моё приглашение, я рад был узнать вас, подружиться с вами! Надеюсь, я ничем не обидел вас, и пребывание ваше во владениях моих стало для вас прекрасной возможностью для отдыха, развлечений и новых впечатлений. Очень надеюсь, что дочь моя Агнесса приглянулась вам и в скором времени продолжится наша дружба с кем-то из вас, но уже в другом качестве!
— Да-а-а!!! — подхватил зал.
— А сейчас я с вашего позволения, дорогие гости, принимаю от вас приглашения на ответный визит! В скором времени, не далее чем через месяц, мы с принцессой Агнессой хотим посетить ваши владения, погостить в ваших дворцах, замках, чертогах и угоститься вашими изысканными блюдами!