Федот размышлял. Долгая дорога, помноженная на усталость лошадей, способствовала бесконечным размышлениям. Мысли Федота были мрачными и вязкими, как грязь из-под колёс брички.
«Печально, но короны-то мне так и не видать: помолодевший батюшка с молодой женой и без меня справятся! Так и буду у Царя мальчиком на побегушках, до конца дней своих. М-дя, вон какую кралю себе отхватил батюшка! А мне что?! Ни короны, ни принцессы, ни славы, ни богатства! Э-э-эх!..»
— А ну, пшли-и-и, сони! — похлестывал он вожжами уставших лошадок.
«Эх, чего ж так не везёт мне в жизни!.. И внешностью Бог не обидел, и силушкой, и умом… А счастья нету!».
Федот тоскливо взирал на круп лошади, и ему представлялось, что этот мощный вспотевший круп в серебряной упряжи — это и есть он! А конская голова с лоснящейся гривой — батюшка. От этой мысли ему стало ещё горше и он с раздражением всучил поводья матушке Пелагее. Пелагея искоса взглянула на него, кокетливо улыбнулась и приосанилась.
— Устал, ваше высочество?! Конечно, не царское это дело — вожжи в руках держать!
— Поговори мне ишшо!.. — зло рявкнул на неё Федот, но Пелагея вдруг засмеялась шаловливым девичьим смехом, будто Федот сказал какую-то весёлую шутку. Она аж раскраснелась вся, и сидела, сияя как праздничный самовар, время от времени сдувая со лба непослушную чёлку.
Федот невольно повернул голову и, не меняя строгости в лице, рассмотрел Пелагею: круглолица, голубоглаза, белозуба… «Ну чисто прынцесса! Вот, не поскупился создатель… И стройна к тому ж… И не глупа поди, и это…!»
Федот отогнал свои крамольные мысли, встряхнул головой и снова уставился в круп лошади.
И вдруг, по какой-то неведомой нити раздумий, размышляя о женской красоте, Федот вспомнил Султаншу. Медина тоже была по-своему прекрасна: восточный разрез карих глаз, длинные бархатные ресницы, завораживающая улыбка, да и мудрости — дай Бог каждому!..
И тут Федота осенило!
«Она же вдовица! Она же одинока! К тому ж богатства — не меньше нашего! Бог ты мой, это ж находка, а не женщина!!! И что это я сразу не догадался!!! Всё, надо к ней клинья подбить и жаниться!!! А что?! Я ж не дурак, и не нищеброд какой! Обращу её в нашу веру и заживём с ней в её дворце! Вот тебе и корона!!! Ну, чем я хуже, а, папенька?!!!» — Федот снова яростно вырвал вожжи из рук Пелагеи, взмахнул концами поводьев по воздуху и закричал куражно:
— Э-э-э-эге-ге-е-ей, залётные-е-е!!!
Трясясь в своей карете, Банифаций терзался догадкой о двух Фердинандах.
«Больно схожи, шельмы! А не братья ли? Не, не братья — оба на Фердинанда откликаются! Нечистая сила — не иначе! Такого ж не может быть, чтобы два молодца, одинаковы с лица и оба с одним именем! Вот загадка так загадка! А разгадать надо! И чем раньше, тем лучше! Один вроде как постарше чуток, али кажется… Другой — попроще что ли, вроде как поплоше… А кто ж у меня в гостях был?! Ну да, тот и был, который чуток постарше… Но Агнессу спасать он не помчался и ни слова о ней… Значит, не он?! Тьфу-ты, совсем запутался!».
А к концу пути дошло-таки до Банифация!
Он аж побелел от ярости и беспомощности.
«Ах-ты ж вот же как оно! Ну да! Так и есть! Мне же тогда доложили, что он де омолодился, ну, ведь не подумал я, дубина стоеросовая, что он наглости наберётся и со всеми вместе, под шумок ко мне во дворец припрётся! Ах, Пантелеймо-о-он! Ах, старый плу-у-ут! И так ловко ж всё провернул собака!».
Банифаций выглянул в запотевшее оконце кареты, силясь разглядеть в толпе сопровождающих всадников фигуру лжефердинанда.
«А у него ж, помнится, два царевича было, два наследничка, — продолжал трескать пантелеймоновский орешек Банифаций. Стало быть второй Фердинанд — энто сынок его! Ну да! Потому и похожи, тут к бабке не ходи, сразу понятно! А меня ж как будто заговорил кто, не смекнул сразу! И где-то ж ещё и третий Фердинанд ошивается!.. Да-а-а! Вот тебе и выдал дочку замуж! Вот тебе и… Погоди… а если это Пантелеймон, то куда ж он меня везёт? Почему не в свои владения?! За тридевять земель притащились! Ничего не понимаю!.. Ну, ладно, сейчас приедем — разберёмся! Одно понятно, Фердинанд — никакой не Фердинанд, а проходимец Пантелеймон, обожравшийся молодильного яблочка!»
Однако, накрутив себя, Банифаций уже нетерпеливо ёрзая по сиденью кареты, не стал дожидаться, когда они доберутся до места назначения. Он открыл на ходу дверцу кареты и, высунувшись на полкорпуса, хладнокровно и грозно закричал:
— Пантелеймо-о-он! Пантелеймоша-а-а!
Пантелеймон осадил коня. Постоял немного, тяжело дыша, собрался с духом и подъехал к Банифацию.
— Дотумкал, Ваше величество?!
— А чтобы я, да не дотумкал!? Не на того напал, вражина!
— Ты это, Ваше величество, выражения-то выбирай, чай ты не где-нибудь, а у меня в гостях!
— Ври да не завирайся, твои владения начинаются за Клеверной пустошью! А это пустыня какая-то ничейная, песок один кругом, да верблюды.
— Не «за», а перед Клеверной пустошью! — поправил его Пантелеймон.
— Ну-ну… Далеко ещё ехать? — уже более миролюбиво спросил Банифаций.
— Недалече ужо.
Банифаций уничтожающим взглядом осмотрел с ног до головы Пантелеймона, будто видел его впервые, и скрылся в чреве кареты, что есть силы, хлопнув дверцей.
В новоиспечённый дворец Фердинанда-Пантелемона все прибыли почти одновременно.
Не откладывая разговоры в долгий ящик, Банифаций, едва оправившись с дороги, отыскал взглядом Пантелеймона. Сейчас он уже вполне уверенно мог различать «Фердинандов».
— Поговорим?
Пантелеймон, подставляя оголённый торс под кувшин с водой, который держал слуга, фыркая и покрякивая, проворчал:
— Успеется.
Он медленно вытер своё сильное молодое тело поданным рушником и сказал, не глядя в глаза Банифацию:
— Ты ж мой гость, давай не будем междоусобицу устраивать, это неуважение к хозяину! Сейчас дружину с принцессой дождёмся, посидим все вместе рядком, да поговорим ладком… А вон и они!..
Федоту, одержимому неожиданной роскошной идеей, уже не терпелось скорее оказаться во дворце Султанши.
«Щас, как приедем, лицо умою, рубаху новую надену и — к Медине! — довольно улыбаясь, размышлял Федот, — сначала чаю попьём зелёного, изюму с халвой покушаем, а потом я приобниму её за плечи и скажу…»
— Приехали-и-и! — звонко закричала Пелагея.
Из-за яркой изумрудной полосы оазиса показались, сияющие на солнце, маковки города.
Иван расслабленно потянулся, Агнесса тоже открыла глаза и запищала:
— И-и-и-и-и! — что, видимо, означало наивысшую степень счастья.
Когда бричка, сопровождаемая группой всадников дружины, въехала во двор — на широком крыльце дворца их уже ждали: Пантелеймон — озадаченно сдержанный и Банифаций — тревожно предвкушающий встречу с дочерью.
Агнесса выпорхнула из брички раньше, чем та успела остановиться. Она подлетела к отцу и повисла у него на шее, болтая ногами.
— Папенька-а-а!
— Доченька моя любимая, солнышко моё ненаглядное! — стесняясь самого себя, причитал Банифаций, — как ты? Дай я на тебя взгляну! С тобой всё в порядке?!
— Да, батюшка! Всё хорошо!
— Ну и слава Создателю!
Банифаций поцеловал Агнессу в темечко, обнял и тут взгляд его упал на Федота, спрыгнувшего с облучка брички.
Банифаций легонько отстранил дочь и подошёл к нему.
Федот напрягся и застыл на месте.
— Ну… Как там тебя?!..
— Это Федот! — услышал Банифаций за спиной голос Пантелеймона, — сын мой старшой.
Банифаций оглянулся на Пантелеймона и снова повернулся к Федоту.
— Ну, Федот, спасибо тебе моё царское за спасение дочери моей Агнессы! Надеюсь, этот злодей Тамас повержен?
Федот, посмотрел на немного заносчивое, но всё равно сладко улыбающееся лицо Банифация и покраснел.
Банифаций протянул ему руку.
— Батюшка-а-а!!! — воскликнула вдруг Агнесса, — батюшка, погоди! Какое спасение?! Какое спасибо?! Это не он меня спас! Не он!
Она засмеялась, и в воцарившейся тишине её смех был похож на звон маленьких серебряных колокольцев.
Банифаций оглянулся на принцессу.
— Не он? Так кто же?
Агнесса сбежала с крыльца и снова метнулась в бричку, где Иван всё ещё сидел, развалившись, закинув руки за голову, и смотрел на всё это с обычным, присущим ему умиротворением.
— Вот кто меня выручил из беды, отец! Меня и матушку Пелагею!
Банифаций, поначалу принявший Ивана за кого-то из слуг, всмотрелся, и лицо его неожиданно приняло совсем другое выражение.
— Ивашка! Ядрёна вошь! Ты?!
— Я, Ваше величество.
— Слезай с телеги!
— Мож вы ко мне?!
Банифаций, впервые за долгое время, засмеялся открытым добрым смехом.
— О-о-о-от, узнаю балясника!.. Иди сюда, охальник, дай я тебя облобызаю!
Он почти за уши вытащил Ивана из брички и, сдавив ручищами, приподнял над землёй. Потом троекратно поцеловал и проговорил на ухо сдавленным голосом:
— Вот за кого бы дочь отдал, не задумываясь, был бы ты принцем!..
— А это мой младшенький — Ивашка! — послышался издали голос Пантелеймона.
Глава двадцать седьмая
Только та любовь справедлива, которая стремится к прекрасному, не причиняя обид.
Не понятно, кто больше оказался в шоке от брошенной фразы Пантелеймона — царь Банифаций или принцесса Агнесса. Да и реагировали они по-разному.
Банифаций раскрыл рот и уставился на Пантелеймона, пытаясь разглядеть в его лице хоть какое-то подобие хохмы. Но Панетелеймон был как никогда серьёзен, и лицо его выражало гордость и одновременно какую-то виноватость, дескать — ну, вот так-то вот, что есть, то есть!
Агнесса всё ещё стоящая рядом, вспыхнула, закрыла ладошкой ротик и в ужасе отпрянула, будто услышала что-то страшное. Она перевела взгляд с Пантелеймона на Ивашку, потом обратно, словно ожидая подтверждения услышанного. А затем неожиданно тяжело задышала, топнула ножкой и, подобрав полы платья, бросилась прочь. Иван дёрнулся в попытке броситься за ней, но Банифаций накрепко схватил его за рукав.