ь подножку, и только потом, полуобернувшись, подал руку человеку в карете.
На свет Божий вышла Султанша Медина.
Пантелеймон сиял.
Он оттеснил Порфирия, по-молодецки подскочил к любимой и безо всякого стеснения, взяв её крохотные ручки в свои ладони, стал целовать каждый пальчик.
— Звезда моя, вот так сюрприз!.. — сладко проворковал он.
— Я соскучилась, милый! — нежно улыбнулась Медина.
Пантелеймон взял Султаншу под локоток и повёл во дворец. На ходу он поймал взгляд Порфирия, тот одними глазами дал понять, что как всегда безукоризненно верен своему государю!
Банифаций, хоть и с тенью лёгкой зависти, но остался доволен выбором Пантелеймона. Включив весь свой запас великосветских манер, он бесцеремонно делал комплименты Султанше, при каждом удобном случае старался острить вовсю, и даже опередил Пантелеймона по числу приглашений Медину на танец.
Пантелеймон же снисходительно улыбался и мысленно говорил царю Банифацию: «В чужой прудок не кидай неводок!»
Наконец Медина удостоила и принцессу Агнессу своим вниманием. Они, как старые добрые подружки, уединились в беседке и весело взялись щебетать там о чём-то своём, девичьем.
Воспользовавшись моментом, Пантелеймон кивнул Банифацию.
Банифаций украдкой огляделся и проследовал за покинувшим зал Пантелеймоном. Они почти незамеченными прошли по коридору и оказались в одной из комнатушек дворца, куда предварительно Порфирием была доставлена секретная посылочка.
На маленьком стеклянном столике лежало серебряное блюдо. На этом блюде, прикрытое белоснежным шёлком, лежало нечто круглое, предназначение которого было таинственно страшным, сверхъестественным, но таким желанным.
— Вот! — сказал Пантелеймон.
Банифаций подошёл ближе. Долго всматривался в выпуклость предмета, словно силясь через ткань увидеть эту желаемую панацею от неотвратимости времени.
Наконец он откровенно дрожащими пальцами приподнял шёлк.
На блюде лежало яблоко. С виду оно выглядело совсем обычным, если не считать, что четвертинка яблока отсутствовала. На месте аккуратного выреза мякоть была слегка пожелтевшей, и от этого яблоко казалось ещё более естественным.
— Что это? — обронил Банифаций.
— Это оно и есть! — улыбнулся Пантелеймон.
— Нет, я спрашиваю — почему оно не целое?
— Долго объяснять, Банифацушка, считай, что это издержки промысла. Без этого никак. Но этой порции тебе всё равно хватит с избытком. Единственное условие — нельзя тянуть: даже имея волшебную силу, яблоко всё равно остаётся яблоком и через пару дней оно попросту начнёт гнить.
— Не предлагаешь ли ты прямо сейчас затеять это превращение?! — беспомощно спросил Банифаций.
— У тебя есть ещё немного времени. Но мне кажется, что прежде чем шокировать окружающих, ты должен поговорить с Агнессой.
— Она моя дочь! — повысил голос Банифаций, — и её любовь ко мне безусловна. Я останусь её отцом в любом обличии!
— Но подготовить её к этому не помешало бы! — не согласился Пантелеймон, — прошу тебя, поговори с ней. А я, в свою очередь, поставлю в известность Ивана…
Видимо Их величества всё-таки были слишком разными по определению, и вряд ли когда-либо их мнения могли быть в чём-то созвучны. Но сейчас, в который раз, перейдя в своём вечном разногласии на повышенные тона, они привлекли внимание человека, который к процессу спора не имел никакого отношения и интереса. Федот, бесшумной тенью, прижавшись к косяку двери, внимал секрету, происходящему в этой отдалённой комнатушке.
— Вот что, я сегодня же попрощаюсь с вами и отбуду в свой дворец. Там, оповестив всю свою челядь, да испросив прощения у Всевышнего, я совершу акт омоложения. Принцесса же останется с вами. Не перечь мне, Пантелеймон, это моё решение! Как только всё произойдёт, я вернусь сюда и мы с тобой во дворе сразимся на кулачках! На интерес. Если ты не струсишь, конечно!
Последнюю фразу Банифаций произнёс уже с блаженной улыбкой, спрятанной в его густой седой бороде.
— Будь по-твоему, — нехотя проговорил Пантелеймон, — сейчас я прикажу своему человеку упаковать яблочко в дорогу. Идём, нас заждались.
Федот метнулся в ближайшее укрытие — за тяжёлый бархат штор.
Банифаций тяжёлым шагом прошёл совсем рядом с ним. Пантелеймон же последовал в другом направлении на поиски Порфирия.
Сердце Федота бешено заколотилось.
«Снова, интриги, секреты… — гневно думал он, — и всё за моей спиной!.. Яблочко! Опять это яблочко! Откуда оно у отца?! Если он не удосужился снова послать меня за ним — значит, он не хотел, чтобы я знал о нём! Для чего это всё? Зачем?!»
Федот закипал. Так больше не могло продолжаться! Накопленная злость, переполнявшая его, требовала выхода. Он вышел из-за шторы и снова подошёл к той самой двери, у которой только что стоял. Прислушался и посмотрел по сторонам, никого. Федот потными ладонями приоткрыл дверь, проскользнул внутрь и подошёл к столику.
Он стоял у серебряного блюда, казалось, бесконечно долго. Время остановилось. Федот впал в какой-то неведомый транс, словно яблоко источало ядовитые пары, разрушающие его мозг. Наконец он откинул ткань с блюда и, улыбнувшись своим мыслям, взял яблоко в руки.
В ту же секунду в комнату вошёл Порфирий. Увидев Федота, он остановился и замер. Взгляд его упал на руку Царевича, которая сжимала яблоко.
— Э-э-э-э… — промычал беспомощно Порфирий, протягивая трясущиеся костлявые пальцы к яблоку.
— Вот что братец, — мрачно проговорил Федот, убирая яблоко за спину, — сейчас ты пойдёшь к батюшке и передашь ему следующее: Ваше величество, скажешь ты, Федот велел передать, что он устал от несправедливости! Что он больше не может жить в нелюбви! Он всю жизнь доказывал тебе свою преданность, а в результате ты… ты… — голос Федота задрожал, — тебе, дорогой батюшка, всё равно придётся передать мне свою корону! Потому что когда я вырасту, ты снова станешь старым. Это неизбежно.
У Порфирия спазмом свело грудь, он прикрыл глаза и, с глубоким вздохом, ладонью провел по лицу.
В то же мгновение он услышал хруст колдовского яблока.
Порфирий вскрикнул и выскочил вон из комнаты.
Эпилог
Банифаций, особо не афишируя свой отъезд, приказал своим людям запрягать лошадей.
Когда Порфирий вошёл в зал, там стоял весёлый гомон. Непривычно возбуждённый Банифаций что-то весело рассказывал Агнессе, попутно обняв Ивана одной рукой, как старого друга, за плечи. Рядом стоял Пантелеймон, деловито сложив руки за спиной и немного нервно раскачиваясь на носках. Медина отрешённо сидела в кресле у камина и созерцала происходящее даже не вслушиваясь в разговор. Весь её вид говорил о внутреннем состоянии счастья.
Появление Порфирия Пантелеймон воспринял как сигнал к готовности.
— Прошу прощения, но Его величеству Банифацию, нужно срочно отъехать по государственным делам! — объявил всем Пантелеймон.
Агнесса вопросительно вскинула глаза на отца.
— Папенька, это так?!
— К сожалению да, милая! Дела! Но я непременно в скором времени вернусь!
Он шагнул к дочери, обнял её и поцеловал в лоб.
— Ваше высочество!.. — Банифаций протянул руку Ивану, а когда тот с готовностью пожал её, прошептал громким шёпотом: — а место младшего конюха ещё не занято, если что!..
И сам же громко закатился смехом от своей шутки.
Потом он важным шагом подошёл к Султанше Медине и приложился долгим поцелуем к её руке.
— У нас на Востоке говорят, что гость необходим хозяину, как дыхание человеку, но если дыхание входит и не выходит — человек умирает! — кокетливо сказала Медина.
Банифаций громким хриплым хохотом огласил зал.
Когда его смех, растворившись в дальних углах огромного зала, затих, все услышали неуверенный голос Порфирия.
— Не спешите, Ваше величество, государственные дела подождут.
Улыбка плавно сползла с лица Банифация. Он обернулся к Пантелеймону, как будто требуя объяснений.
— Что случилось? — Пантелеймон грозно упёрся взглядом в рассеянное лицо слуги.
— Я думаю, вам всем лучше пройти за мной.
Порфирий медленно повернулся и, как-то ссутулившись, совсем по-старчески двинулся по коридору.
Не сговариваясь, все дружно последовали за ним.
Ещё не доходя до комнаты, хранящей в себе волшебное снадобье, все услышали странные звуки. Это был, ни с чем несравнимый, голос ребёнка. Лепетание, весёлое гуленье, повизгивание и ещё что-то, что мог воспроизводить только младенец. Порфирий остановился, развернулся к сопровождающим и показал взглядом на дверь.
Пантелеймон на правах хозяина подошёл к двери и, наклонив голову, приложил к ней ухо. С каждой секундой взгляд его становился удивлённым, грозным и вместе с тем каким-то растерянным.
— Кто там? — раздражённо спросил он Порфирия.
— Я полагаю, младенец, Ваше величество, — сухо ответил слуга.
— Чей?!
— М-м-м… Сложный вопрос, Ваше величество. Я думаю — ничей.
— Как это ничей?!!! — неожиданно воскликнула матушка Пелагея, протискиваясь вперёд, — как это… ничей?!
Она подошла к двери и прислушалась. Потом с вызовом взглянула на Пантелеймона и спросила:
— Вы позволите?
Не дожидаясь ответа, Пелагея распахнула дверь.
На полу, в мягком ворсе ковра сидел ребёнок. Когда двери отворились, он и не думал как-то реагировать, продолжая делать то, чем занимался до этого: мычать, пускать пузыри и болтать крохотными ручонками по воздуху. На вид ему было не больше года. Соломенные кудряшки и розовые пухлые щёчки делали его похожим на херувимчика, случайно залетевшего во дворец. Самым странным во всей этой картине было то, что на младенце огромными складками топорщилась взрослая одежда.
Наконец ребёнок вскинул на вошедших свои большие прозрачно-голубые глаза и дружелюбно заулыбался, отчего на щёчках его показались прелестные ямочки.
— Какое милое дитя! — первым нарушил молчание Банифаций.