– Её можно понять… наверное… – проговорила Соня, хотя её всю трясло, как от озноба. – Ну, и как вы расстались?
– Отвратительно. Она изобразила сердечный приступ, я дал ей лекарство, она у меня его из рук выбила. Я вызвал скорую и ушёл.
– Как – ушёл? А вдруг – вдруг ей стало хуже?
– Сонь, я её приступы знаю! Стоит мне что-то сказать не по ней или сделать – тут же приступ! Не ушёл бы сразу – вообще бы не отпустила. А потом, я отца предупредил, он ей позвонит.
– И что теперь?
– Ничего. В понедельник пойду на работу.
– А если они и там тебе кислород перекроют?
– Не знаю… Отец мою работу всерьёз не принимает, зарплату за деньги-то не считает. Наверняка уверен, что я и так спекусь, без его карточки.
– А… ты?
– Сонь… – он посмотрел на неё осуждающе. – Ты что говоришь? Я для чего рассказываю? Просто… чтобы ты знала, зачем врать? Но ты что – думаешь, я способен нарушить свою клятву, предать?
– Нет… нет, конечно… прости! Просто мне очень плохо…
Он обхватил её и сразу почувствовал, как она дрожит.
– Господи, маленькая… ну ты что? Успокойся, успокойся… тебя это всё не коснётся… я не допущу… Пусть себе думают, что хотят…
Митя покрывал её поцелуями, согревал в объятьях, и дрожь её постепенно унялась. Когда они оторвались друг от друга, за окном уже занимался рассвет.
– Скажи… – спросила Соня. – А они… твои родители – всегда на твоих девушек так реагировали?
– Каких ещё девушек… – недовольно пробурчал он.
– Мить, не придуривайся.
– Сонь, ну ты сравнила, правда!
– Но всё-таки…
– Да по барабану всем было. Никто даже не интересовался, делай, что хочешь… Разве что только Наташка спрашивала… из любопытства. Это только с тобой все с ума посходили.
Она молчала, не зная, лестно это для неё или нет.
– По-моему… они тебя боятся, – неожиданно добавил Митя. – Мать – точно боится. Она словно защищается, поэтому и знакомиться не желает. Я вижу, что не понимает… ничего не понимает. Но знает, что всё серьёзно. Такую истерику устроила – давно её такой не видал.
– Она думает, ты в беде… – тихо произнесла Соня. – И спасает тебя. Мить, я её ненавижу… И мне её жалко.
– А мне – нет, – жёстко произнёс он. – Зря она так со мной. Никогда не прощу.
Отец прекратил с Митей всяческое общение, видимо, дожидаясь, когда тот примчится за деньгами и машиной. Но мама названивала регулярно. Митя отвечал ей только по настоянию Сони, говорил коротко, спрашивал, как здоровье. А потом всё начиналось сначала. Он в который раз объяснял, что возвращаться не собирается, повторял, что женат. На том конце трубки начиналась истерика, и он отрубался – и так до следующего раза.
В воскресенье им пришлось вернуться в город. У подъезда никого не было – возможно, соглядатай потерял надежду встретить их здесь, или отец передумал их караулить. Соня с удивлением оглядывала собственную квартиру – словно попала сюда впервые. Всё казалось ей чужим, малознакомым, так она уже привыкла к их семейной жизни на даче. Но предстояло как-то налаживать быт. Они вместе сходили в магазин, закупили продуктов. Поздоровались с бабушками на скамейке – Соне стало плевать на их перешёптывание.
На кухне её ожидал сюрприз. Герань – та самая мамина герань – ожила, пробилась новыми свежими листочками… видать, ей понравился аспирин. Соне это показалось хорошим знаком – хотелось думать, что это весточка от Мары, что мать поддерживает и понимает свою непутёвую дочь.
Самым тяжёлым оказалось выйти с утра на работу. Соня уже пожалела, что попросту не взяла больничный. Лучше было два раза наведаться в поликлинику, чем отработать теперь шесть смен для разных воспитателей, да ещё две для Надьки. Первую из них та пожелала забрать уже в понедельник.
Они с Митей продолжали перезваниваться, но не так часто, как успели привыкнуть – и у него, и у неё нашлись дела. Оказывается, он отсутствовал на работе почти две недели, и у него начался аврал. Да и Надька из принципа оставила в группе неразобранные игрушки, неперестеленные кровати и ненаписанный план.
Зато какой искренней была радость детей! Соня чувствовала себя виноватой, что бросила их так надолго. Она даже позволила им по очереди повисеть у себя на шее. Группа оказалась почти полной – двадцать человек, а это всегда напрягало. Отсутствовал только Вадик – неужели всё-таки приболел после их «зимней» прогулки?
В обед заявилась Танечка – якобы узнать, где пропадала подруга. Соня встретила её приветливо, но настороженно – она не знала, как далеко пошла говорливость Нины Степановны. Односложно ответила, что болела. Танечка поинтересовалась её самочувствием, прошлась по группе, пожаловалась на Людмилу Алексеевну и методиста с её заморочками. Соня уже надеялась избежать неприятного разговора, но тут девушка вдруг спросила:
– А… тот парень… Калюжный… ну… в общем, тут всякого наговорили, пока тебя не было… мол, ты всё-таки с ним… ну… связалась?
Соня вздохнула.
– Я с ним не связалась, Тань… Я… вышла за него замуж.
В конце концов, это уже свершившийся факт, пусть лучше знают правду, чем строят домыслы. Да и врать Танечке как-то стыдно.
Но, увидев её глаза, Соня тотчас же пожалела о своей откровенности. Однако девочка быстро взяла себя в руки.
– Хочешь сказать, вы с ним живёте? – деловито спросила она.
– Нет, он сделал мне предложение… короче, мы поженились.
Молчание непонимания.
– То есть как?
– Вот так…
Соне ужасно хотелось закончить этот разговор.
– А ты… вроде как собиралась его отшить, – делано усмехнулась Танечка. – Вроде как он тебе не нужен, а сама…
Соне даже показалось, что в глазах у девушки блеснули слёзы.
– Тань… я не хочу об этом. Я знаю, как это выглядит, поэтому…
– Да мне-то что? – не слишком вежливо отбрила та, отвернувшись. – Я только не пойму – а чего это он вдруг… женился? Да ещё так быстро… Как это у тебя получилось?
Соня подумала, как быстро пропадают искренность и наивность, когда душу заполняет ревность. Недоумение было смешано с подозрением, и Соня усмехнулась про себя – версия колдовства снова выходила на первый план.
– Он сам настоял, – коротко ответила она.
Танечка, наконец, опомнилась.
– А… ну… поздравляю тогда… Желаю счастья.
Поздравления вышли фальшивыми. Возможно, ей хотелось узнать что-то ещё, но Соня взялась за календарь погоды, ясно давая понять, что продолжения не будет. Девушка поджала губы и направилась к выходу, но, прежде чем уйти, остановилась у самых дверей:
– А зачем же тебе теперь работать у нас? – натянув улыбку, спросила она.
В тихий час в группу поднялась сама Нина Степановна. Ничего хорошего от этого посещения Соня не ожидала. Так оно и вышло.
На словах всецело сочувствуя Соне, начальница рассказала, как реагирует новоявленная свекровь на поведение сына. Конечно же, по версии Нины Степановны выходило так, будто Димина мать сама узнала про Соню и стала названивать своей старой знакомой.
Заведующая, оказывается, сразу же объяснила Калюжной, что Соня – порядочная, верующая девушка, но это не помогло. Говоря о Соне, Валентина Юрьевна просто исходила ненавистью. Особенно её бесило то, что Соня заставила мальчика обвенчаться.
Остальное и вовсе было бредом. Соня пытается через Калюжных добыть денег для своей секты. Диму она заполучила хитростью, подмешав что-то в питьё, когда он гостил у Аньки на даче, иначе он никогда бы не глянул на женщину старше себя – ведь он был влюблён в совсем другую, прелестную девочку. Каким-то образом (интересно, каким? – подумала Соня) Валентина Юрьевна узнала их семейную историю. Тот факт, что Соня подкидыш с неизвестной наследственностью, спокойно сочетался с другим её недостатком – с тем, что она дочь ненормальной. И, разумеется, это Мара научила её, как заполучить молодого мужчину.
Соня уже очень устала от всего этого. От образа интеллигентной мамы-преподавательницы давно ничего не осталось. Начинало казаться, что Митина мать или одержима, или глупа. Но Соня всё ещё пыталась её понять. Во что не поверишь, когда пропадает любимый сын, и ты не знаешь, что с ним произошло, почему он вдруг променял беззаботную жизнь на странную, чуждую его кругу женщину? Услышь Соня эту историю о ком-то другом, как бы она на неё взглянула? Одно точно: темперамент у Мити от матери, и живут они только своими чувствами, отдаются им целиком: уж любят – так любят, ненавидят – так всей душой.
– Нина Степановна, пожалуйста, не надо, – в конце концов, взмолилась Соня. – Я всё это знаю.
– Детка! Я же тебе вместо матери… Я тебя предупредить хочу. Говорила же, говорила – это та ещё семейка!
– Ну и что теперь… Ничего не изменишь.
– А вы что, и правда – венчались?
– Да.
– Но не расписывались? – уточнила заведующая.
– Нет.
– Ну, так чего же они боятся? – рассудительно заметила Нина Степановна. – Пока вы не поженились, никаких прав на их деньги ты не имеешь.
– Боже мой, при чём тут…
– Подожди, я тебе главного ещё не сказала. Имей в виду, Антон – дикий антисемит, у него это просто пунктик. Пойми меня правильно, ты же знаешь, я сама замечательно отношусь к…
– А мать? – перебила Соня.
– Ну, уж не ей бы про это… у неё у самой… корни. Только она скрывает.
Мара часто сталкивалась с проявлениями антисемитизма – ей, с её яркой внешностью и характером, было бы трудно их избежать. Но «принципиальной», идеологической еврейкой мать не была. Свою принадлежность к народу избранному она ощущала скорее как болезнь, которую лучше не афишировать. К концу жизни она вообще превратилась в настоящую конформистку.
Нет, конечно, при ней не стоило ругать евреев, исповедовать идеи, хоть каплю напоминающие фашизм, и нести тому подобную «ересь». Но, перенеся много испытаний, она предавала свою нацпринадлежность иначе. Это была высокая цель – оградить девочек от еврейства и несчастий, с ним связанных. Мара смертельно боялась и плакала, если девочек дразнили жидовками, заставляла называть себя русскими, а Соне велела всегда уточнять, что она ей не родная. При удочерении Соне оставили её славянскую фамилию, Ан