Соня инстинктивно рванулась, пытаясь освободиться. В душе поднимался гнев, она не понимала, чего ему теперь от неё надо. То есть, как ей казалось, поняла, и это взбесило её ещё больше. Ну уж нет, так унижать себя она не позволит! Ушёл – так ушёл, она ему не коврик – вытирать ноги! Соня дёрнулась, вырываясь, тотчас же поскользнулась снова и упала прямо на него.
– Тихо, тихо… пожалуйста, маленькая моя… – зашептал он ей в ухо. – Я тебе всё расскажу… я шёл за тобой – от суда… Но на улице нельзя… не будем здесь стоять, на виду, пойдём… скорее.
Соня, как под гипнозом, пошла – точнее, он буквально потащил её за собой. Завёл в безлюдную подворотню, прижал к стене и принялся целовать – жадно, горячо, насильно удерживая, как маньяк свою жертву. В голове у Сони поплыло, рассудок отключился.
Но как только он немного приотпустил её, делая вдох, она с ненавистью отбросила его руки.
– Мерзость какая… – проговорила она. – Как ты смеешь…
– Подожди, подожди, – он приложил ладонь к её губам. – Мне надо сказать тебе… пока есть возможность.
Митя оглянулся по сторонам, словно преследуемый преступник.
– Слушай. Дома ничего не говори – дома установлена прослушка… у меня не было выхода…
– Что-о установлено? – не поняла Соня.
– Ира принесла мне записку от… Жени, – он поморщился, выговаривая имя соперника. – Что у нас в доме жучки. Это – Калюжный, он… Я не мог ничего – понимаешь? Вот, подожди…
Соню поразило, что он назвал отца по фамилии. Неужели она ждала не зря – Митя всё-таки пришёл, он сейчас всё объяснит? Но… Соня знала теперь слишком много, чтобы нуждаться в его объяснениях. Он живёт у отца, ездит на джипе и женится на Наташе – он сделал свой выбор, так что он может ещё сказать?
А Митя уже совал ей в руку какую-то бумажку. Соня автоматически развернула её и прочла: «Вслух ничего не говори. В квартире установлена прослушка. Понял, что это значит? Ничего не трогай. На меня не ссылайся, записку уничтожь. ВспомниЛ.».
Что это? Та самая записка – от Жени? Соня не знала, его ли это почерк – они никогда не переписывались. Буквы были чёткие, отрывистые, как будто печатные.
– Вот я и… поехал к Калюжному, – произнёс Митя, тревожно наблюдая за её реакцией. – Я не собирался к ним возвращаться…
– Видно, он тебя убедил, – отвернулась Соня.
– Убедил, – горестно кивнул Митя. – Ещё как убедил. Я, когда пошёл… решил – хватит! Надо всё это заканчивать, выведу его на чистую воду, спрошу про Ларису, запишу его слова, как он меня записывает! Купил по дороге диктофон, зашёл в «Видео-маркет» на станции…
– Ну и как – записал?
– Да. Сейчас, подожди… – он в который раз оглянулся и полез в карман.
– Зачем, Дима? К чему это всё? Ты сам всё решил и… Что ты хочешь теперь доказать?
– Нет, Сонь, не сам. Не называй меня так… подожди, послушай. Мне пришлось сказать тебе весь этот бред, будто я от тебя ухожу – чтобы там слышали!
– Ты был очень убедителен – я поверила. Мне надо идти… пусти – Вадик ждёт.
– Ты моя жена, – Митя сильнее сдавил объятья, – и ты меня выслушаешь. Соня, это глупо, мы теряем время, другой возможности может не быть!
– Жена? – Соня была вне себя от ярости. – Жена, значит? У тебя, кажется, намечается вторая! А сколько всего по плану?
– Ты всё поймёшь, – нетерпеливо мотнул головой он. – Я не отпущу тебя, пока ты всё не поймёшь.
Всё это походило на плохой сериал. Митя вытащил из куртки маленький диктофон – примерно с таким Анька ходила на лекции. Сам надел Соне наушники и снова прижал её к себе, с трудом удерживаясь от поцелуев. И она покорилась. Невзирая на всё, что узнала и пережила, Соня не могла ни оттолкнуть Митю, ни вырваться из его объятий, о которых так хотела забыть эти дни и о которых продолжала мечтать.
На улице проезжали машины, заглушая запись, звук периодически прерывался. Но Соня представила себе эту сцену так, как если бы всё происходило при ней.
Калюжный-старший приходу сына не удивился. Заявил, что ждал его. Митя раскланиваться не стал, сразу же перешёл к делу. Голос его дрожал от возмущения, Соня как будто видела, с каким бешенством он смотрит, как ходят желваки у него на лице.
– Ты поставил в мой дом прослушку. Зачем? Чего тебе от нас надо?
– Твой дом?
Это был голос вальяжного босса, низкий, презрительный.
– Этот сарай – твой дом? Видать, мать права. Тебя зомбировали, сын.
– Я тебе не сын!
– Фильтруй базар! Это ещё что за заявы? Смотри, не пожалей!
Большому начальнику оказался не чужд уголовный жаргон.
– Уже не о чем жалеть.
– Не торопись – торопилку откусят. Откуда узнал про жучки?
– Нашёл.
– Значит, тот, кто ставил – болван.
– Просто я тоже не идиот.
– Она знает?
– Соня? Нет, я не стал её пугать.
– Отлично. Нашёл и нашёл – дальше-то что?
– Оставь нас в покое! Чего ты добиваешься?
– Объясняю. Димка, ты взрослый мужик. Я, может, и дал бы тебе ещё поиграться, да мать загибается. Лица на ней нет, скорую через день вызываю. Пора эту х…ю заканчивать. Да и обстоятельства нынче не те, некогда ждать. Проблему твою надо решать. И я её решу.
– Ты хорошо свои записи слушал? Не понял – я не вернусь! Я люблю её!
– Я понял только, что мой сын не в себе. Издевается над матерью. Ради какой-то твари послал её на фиг. Стелется перед жидовкой, старше его на восемь лет! Гробит свою жизнь. Теперь ещё кормит чужого приблудка. Да, слушал я тебя, слушал! Ты стал не похож на себя!
– Да, стал: не на себя, а на тебя! И ты… хоть ещё одно слово… только скажи о ней!.. Из тебя грязь льётся, как… Да ты даже не видел её ни разу!
– А в каком тоне мне о ней говорить?! – неожиданно взревел отец. – Всё я про неё знаю! Чего мне на неё смотреть – была бы ещё красотка! Вон папка валяется: фотки – и в фас, и в профиль. И цвет глаз, и размер ноги. И про семейку её знаю. И что к попам тебя затаскала!
– А мать в церковь ходит – это как, ничего? Тебя креститься заставила – ты пошёл. А ты знаешь, что у матери тоже еврейская кровь?
– Не трогай маму! – тон у Калюжного стал угрожающим.
– У неё та кровь, которая надо! И она всю жизнь над тобой тряслась! Она одна натерпелась… готова верить во всё. Я перед ней так виноват… скажет, прыгни в окно – прыгну, не то что креститься. А эта – хитрожопая, мозги тебе промыла….
– Не смей, я сказал! – выкрикнул Митя. – Вот ты говоришь – ради матери… ая – ради своей жены! На всё готов!
Должно быть, он сжал кулаки и шагнул навстречу отцу.
– Да как ты сравнивать смеешь? – презрительно ответил тот. – Маме твоей двадцать лет было, она ангелом была! Ты вообще с головой-то дружишь? Жена, б… Или эта с… в постели чё вытворяет – нашлялась к тридцати годам, натаскалась… Так давай я тебе шлюх оплачу – натрахаешься вдоволь, угомонишься…
– Она – моя жена! Прекрати её оскорблять!
– У неё таких мужей – знаешь, сколько было?
– Что… что ты сказал?! Я – её муж. Никого у неё не было!
– Твою мать, Димка! Не будь дураком! Не знал, что у неё ещё ё… есть?
Молчание. Соня представила лицо Мити в этот момент. Подняла на него глаза – сейчас он застыл в тревожном ожидании.
– Зачем… ты… поставил прослушку… – в наушниках снова послышался его голос. Он говорил теперь медленно и устало.
– Отстань от нас… Пожалуйста, отстань…
– Нет, – раздался баритон Калюжного. – Первый шаг для решения проблемы – собрать информацию. Я же тебе объяснял: кто владеет информацией, владеет миром.
Он помолчал, и, судя по звукам, прошёлся по комнате.
– Ладно, всё, хорош воздух гонять. Давай серьёзно, – произнёс вдруг отец совсем иным, доверительным тоном. – Отлично, что ты пришёл, сын, назрел разговор. Между нами, понял? Мать не втягивай. Значит, слушай сюда. У Наташки – треть всего, что я наживал. Наживал я это не для Наташки. Сделал в своё время глупость – подарок Ларисе. Но я рассчитывал на её преданность. Глупо, знаю. В тот момент мне была нужна эта женщина. Вот такое же помраченье случилось, как у тебя.
– А теперь видать, не нужна стала…
– Что ты хочешь этим сказать?
– Это ведь ты… убил Ларису?
Соня вздрогнула, услышав, какой мукой дались Мите эти слова. Но Калюжный остался спокоен.
– Да, – коротко ответил он. – Ты – мой сын, от тебя я ничего скрывать не стану. Лариса перешла грань. Встала мне поперёк горла. Унижать и грабить себя я никому не позволю. Не она первая, не она последняя. Если бы я позволял каждому безнаказанно… Я не был бы тем, кто я есть сейчас.
Он произнёс это почти лениво, без напора, с расстановочкой. Соня вслушивалась, пытаясь понять – испытывает ли Калюжный хоть каплю сомнения в своём праве лишать людей жизни или рушить их судьбы. Ей показалось, что в его голосе возникло нечто показное – вроде как человек убеждает самого себя, что поступает правильно.
– А мать – в курсе, как ты решаешь проблемы? Или вы заодно? – глухо спросил Митя.
Даже в записи было слышно, как он боится услышать ответ.
– Я тебя предупредил – не трогай мать! – в голосе Калюжного впервые за весь разговор появилась тревога. – Нет, конечно! И не вздумай ей, слышишь!.. У неё сердце… У мамы другие методы – вообще-то дурацкие. Это её штучки всё – насчёт твоей сектантки. Уволить, квартиру отобрать… Фантазёрка. Я ей помогал, конечно, делал, как она скажет. Она… ты знаешь – она единственная женщина в моей жизни. Тебе круто повезло, что ты – её сын. Она всё ждала – мол, Димка вернётся, надоест ему, но я-то тебя знаю. Ты у нас парень упёртый, весь в меня. Сдохнешь – но на своём настоишь. Между прочим, я хотел по-доброму. Предложил этой твоей… хорошую компенсацию. Но она, видать, нацелилась на всё. Обломается! Имей в виду: ты – моё вложение, самое главное в жизни. Никому не позволю забирать мои вложения. И тебе самому тоже. Так что… Возвращайся, пока не поздно, сынок. Здесь твой дом. Только здесь. Здесь теперь твоя мама. Плюнь на самолюбие. Я тебя и так уважаю. Погорячились – и будет. Всё моё – твоё, ты же знаешь.