ам возраст очень солидный, и теперь вокруг Повелителя почти не осталось сверстников, свидетелей его разгульной залихватской молодости; вокруг почти что все юнцы, и в них огонь, напор, они все давят, наступают, пока безропотно, но мечтают его оттеснить. Однако сам Тимур о своей смерти и думать не хочет, и даже о старческом покое он не мыслит. Он думает лишь о вечном будущем, а это возможно лишь благодаря победам. И он готовится к очередному бою, пожалуй, к самому серьезному сражению в своей жизни — к схватке насмерть с Баязидом. И, забегая вперед, отметим, что если бы не это событие, может быть, имя Тимура так бы и осталось где-то на периферии истории. А в 1402 году Тимур стоял у ворот Европы, у ворот современной истории, и интуицией гения чувствовал, что, несмотря ни на что, надо идти вперед, продолжать борьбу.
И, как известно, с позиции ученого, тех же историков или экономистов, война — это борьба за ограниченный ресурс, это алчность, власть, а в итоге — рост и развитие общества. Это продолжение мира. И эти выводы вроде бы прочно закованы в броню непреложных фактов, что подтверждает статистика и социология. Однако в том-то и сила литературы, что мы по-иному, особо не опираясь на материалистическую составляющую, смотрим на многие вещи, в том числе и на войну. И оперируя не бездушными цифрами, фактами, границами, а, как и обязана подлинная литература, думая о человеке, о его судьбе и скрытых для науки душевных переживаниях, мы, понимая, что частенько вступаем в противоречие с ранее нами же излагаемым, все же отметим с позиции литератора, то есть гуманиста, что исторические корни всяких, прежде всего цивилизационных противоречий и столкновений происходят не столько из-за экономических и политических противоречий, сколько из-за психологии народов и человека. Войны, будучи в течение веков и тысячелетий неизбежным и естественным состоянием человечества, порождаются прежде всего этническим эгоцентризмом, ощущением избранности, чувством того, что «мы превыше всех и избраны Богом».
Именно такой характер «избранности» двигал Тамерланом в преклонном возрасте. Поэтому, в отличие от монголов, его призыв в борьбе — «борьба с неверными» и с инородцами. А когда перед ним стал тоже тюркит — Баязид, — Повелитель объявил, что Баязид вовсе не тюрк, непонятного происхождения, и далее прочие идеологические гадости, точнее, методы.
Впрочем, Тамерлан Баязида, видимо, боялся, ибо до сих пор он к войне так основательно не готовился и до этого еще никогда не собирал к бою столь огромные силы. А известно, что после того как к нему прибыл внук — наследник Мухаммед-Султан, под знаменами армии Повелителя стало более четырехсот тысяч воинов. Но и это не все. Почувствовав такую мощь, предвидя наживу, да и чтобы не впасть в немилость, к Тамерлану даже из далеких краев потянулись всякие князьки со своими тысячами.
Так, под командой Властелина мира собралось около полумиллиона войска. Это, конечно же, хорошо, но такую армаду и содержать надо. И не дай бог они до начала кампании излишне проголодаются, ведь это не те тюрко-монголы-кочевники, которые месяцами на подножном корму и охотой могут рыскать вслед за добычей по бескрайней степи. Теперь это воины, у которых за плечами немало доблестных побед и столько же богатств, жен и детей. Но это не у всех. Есть и такие новички, которые обо всем этом мечтают. Дай им слабинку, и эта масса выйдет из повиновения и разнесет не только огромный город Тебриз, но и самого Тамерлана может смести. Поэтому такой армией управлять не просто, постоянно надо быть начеку, и обычной строгостью дисциплину не удержать. И мудрый Тамерлан понимает, что на сей раз нужна солидная подпитка в виде приманки. С этой целью он объявляет указ, что до начала Анатолийской кампании против Баязида он выплатит всем годовое жалование.[223]
Конечно, это колоссальная сумма, и тем не менее сам Тимур мог бы из своих сокровищниц выплатить ее, как он не раз это делал в начале своей военной карьеры. Да тогда времена были другие, он имел не теперешний вес и авторитет, и приходилось делиться всем, дабы слыть щедрым и справедливым лидером. Ныне из его казны ничего не должно уходить, только прибывать. И те дворцы, что возводятся в Самарканде, — не за его личный счет, это он просто поручает своим богатым визирям и военачальникам. А откуда они добывают эти средства — его вовсе не интересует, так, для видимости он порой этих богатеев обвиняет в воровстве или измене и прилюдно вешает на удовольствие толпы.
В Тебризе эту расправу Тимур уже свершил. Она не принесла Повелителю никакого удовлетворения, ибо у виселицы оказался его сын Мираншах. Наверное, поэтому, а может, и потому, что Тебриз был гораздо больше, богаче и красивее Самарканда, он этот город невзлюбил. И дня бы он здесь не провел, куда приятней по-кочевому в шатре, на фоне гор прекрасного Кавказа. Однако Тебриз на стыке многих дорог, здесь все купцы, послы, сюда стекаются все деньги, товары, информация, а значит влияние. Теперь, непосредственно готовясь к схватке с Баязидом, Тамерлан просто обязан быть в самой гуще событий и по статусу должен жить в самом роскошном дворце Тебриза — это бывшее владение монголов Ильханов, где до этого находился Мираншах. Да Тимур суеверен, брезглив и осторожен. По своему опыту он знает, что в таких царских дворцах всегда есть тайные ходы, скрытые углы, всякие хитрости, гадости, и здесь свершались неимоверные мерзости, так что сниться будут одни лишь кошмары. Поэтому он сам лично объехал центр города, подыскивая себе подходящую резиденцию, и почему-то его взгляд сразу же покорила «Сказка Востока».
В заведении купца Бочека мощная охрана. Но как она может противостоять охране государя? «Сказку Востока» осмотрели, от ненужных лиц очистили, и лишь после этого туда направился Тимур.
— Вот это да! — даже всемогущий и вроде все повидавший Повелитель поразился невиданной роскошью. — Ну и Бочек! Молодец! — А попав со своей свитой в игорный зал, он радостно воскликнул: — А! Вот этот шахматный стол, где ты, Молла, мошенничал.
— Я в жизни не мошенничал, — в отличие от остальных Молла Несарт всегда подает голос, — а вынужденно исполнял волю твоего сына.
— Хе-хе, — доволен Тимур, — прекрасные фигуры, — рассматривает он шахматы. — А Мираншах вовсе и не дурак — здорово оболванил он игроков.
— Весь в отца, — такое тоже смеет сказать только Несарт.
— Хе, — улыбается Повелитель. — А как же иначе?! Жизнь — борьба, и противника надо всеми способами обхитрить, обыграть, в дураках, как тебя, оставить и в конце концов как навозного жука раздавить, что вскоре ждет и тебя.
— Я давно готов к смерти, — склонил голову Несарт, — хотя, впрочем, я уже не одного правителя пережил.
— На что ты намекаешь?
— Я буду жить, пока ты царствуешь, мой Повелитель.
— Хе, иначе, я царствую, пока ты живой?
— Ура! Ты просто гений, то бишь Властелин.
— Ладно. Тебя не переболтаешь. Расставляй фигуры, выиграешь — получишь обед.
— О Повелитель, у нас пост, и мусульмане не обедают в этот великий месяц.
— Ты учишь меня, шелудивый пес? Ты что, забыл, что я исполняю газават, иду в бой с неверными, а это выше поста.
— О Повелитель, вся твоя жизнь — газават! И если бы не ты, кто бы служил Богу.
— Хватит болтать, — рявкнул Тамерлан. — Играй черными — твой цвет, плебей. А проиграешь — повешу за пояс, как ты доселе просил. Ха-ха-ха!
После таких оскорблений Молла Несарт играл с особым рвением, чего и добивался Тамерлан. Он, как прирожденный воин, уважал достойных соперников и на поле брани, и за шахматным столом.
— Хорош, хорош, — после очередного удачного хода стал хвалить Моллу Повелитель, а так как во время этой игры он был способен думать о многом остальном, то неожиданно спросил: — Слушай, старик, у тебя, я смотрю, еще остались проблески ума, по крайней мере, в шахматах ты по-прежнему силен. А вот ответь мне на такой вопрос. Вот я после покорения каждого города отбираю лучших поэтов, философов-мудрецов, врачей, архитекторов, ученых и прочих знающих людей, отправляю их в Самарканд, наделяю их лучшими домами, пожизненным жалованием, гаремами, влиянием при дворе и прочим всем, о чем они до этого даже не имели представления. И что в итоге? Они ничего дельного не изобретают, не предлагают, не выдумывают. Отчего же это? Может, они, в душе не любя меня, вредят? Иль что еще? Ведь я богатств для них не жалею.
— Повелитель, позволю заметить, что эти умные головы много делают — они восхваляют тебя, своего царя, покровителя и мецената. А творить, созидать они уже не способны, потому что они, приобретя твое покровительство, потеряли свою независимость, значит свою энергию.
— Ты хочешь сказать, что голодные философы преобразились в богатых глупцов?
— Да, покорность стала их привычкой, а раболепство — удовольствием.
— Значит, если я тебя отправлю в Самарканд, ты будешь мне проигрывать?
— Нет, потому что здесь ты во время похода и сам внутренне мобилизован, играешь со всей силой. А ныне Самарканд — твоя столица. Это не тот город, что захватывал тридцать пять лет назад. Теперь ты сам будешь там расхлябан, под славословием краснобаев и богатых глупцов. Отчасти поэтому ты мало бываешь в родном городе, ибо там ты теряешь свой боевой дух, без которого ты жить не можешь и не сможешь. Ты в походе кончишь свои дни.
— Хм, каркаешь?
— Повелитель, я не предсказатель, но, думаю, лучше уж умереть здоровым, в походе, чем мучаться на смертном одре.
— В этом ты прав, — процедил Тимур, и сам положил свою главную фигуру. — На сей раз я проиграл. Живи пока.
После таких речей другой бы человек впал бы в состояние меланхолии, если не крайней депрессии. Да в том-то и сила великих людей, что не чувства и эмоции управляют ими, а они сами держат в руках свое настроение и телесный дух. Тем более что к своей неожиданной удаче он находится не в каком-то мрачном, сыром дворце, где величие расписных потолков просто давит, и, кажется, что ангелы вот-вот слетят либо на голову упадут, а он находится в гламурных помещениях «Сказки Востока», где все рассчитано для отдыха, расслабления, некоего обмана и услаждения жизнью.