— Все в руках Всевышнего, — выдержал эту жестокость Молла. — Только знаю и я, что твоя башка, как предсказал юный Малцаг, будет стоять в обезьяньем ряду.
— А-а-а! — зарычал Тимур, опрокидывая шахматный стол, он бросился на Моллу… И в тот момент, и гораздо раньше он мог лишить его, да и любого, жизни, однако рассудок сдерживал безумный порыв: он во всем искал свою выгоду и знал, что Молла Несарт незаменим. Он ценил его не только как мудреца, искусного игрока, но более всего как смелого, говорящего правду в глаза человека.
Под впечатлением этого разговора, недомогания и какого-то тяжелого предчувствия — последствия сна, Великий эмир объявил, что намерен вернуться в родной Самарканд, где не был уже более четырех лет. Но его родные дети и внуки и, тем более, военачальники, этого не поняли. Перед ними уже поверженная Золотая Орда, а это десятки, если не сотни роскошных городов. А там столько богатств! А сколько женщин, рабов! Вся Тимурова рать жаждала новой наживы. И тогда Великий эмир понял, что он всесилен и велик лишь до тех пор, пока способен утолять безмерную алчность своих подданных. Много он думал, но итог один — он тоже раб своих страстей, заложник своей свиты. И если не будет все новых побед — не будет он королем, и даже пешкой не будет. И сам он уже не раз в жизни мечтал и даже завидовал простым пастухам, степным просторам, уютному кошу[77] с семьей. Но к этому обратно пути нет. И посему, чтобы забыться да насладиться, как последний раз, он напивается до одури, ест без меры, а потом оргии, оргии, оргии. и снова в бой.
Взяв курс на север, Тимур, идя вдоль берега Каспийского моря, достиг низовья Волги, надеясь сразу овладеть столицей Золотой Орды. Но из Сарай-Берке, где уже правил Едигей, прибыли послы, напомнили о Тимуровой грамоте, где стояла его личная печать с гравировкой на персидском «Сила — в правде», и в честь признания вручили несметные дары.
Эти обстоятельства, да еще и тот факт, что хан Тохтамыш якобы скрывается где-то в южнорусских городах, побудили Великого эмира свернуть на запад, в сторону Дона. Разграбив, предав мечу и огню придонские поселения, Тимур двинулся дальше на запад, в сторону Днепра, где по данным его разведки расположился лагерем эмир Актау. Это был тот Актау, который со своими воинами покинул хана Золотой Орды накануне третьего, решающего дня сражения на Тереке.
У реки Орель, притока Днепра, встретились два монгола-тюркита, два земляка, два азиатских воина-кочевника. И если Тимур в своем деле уже преуспел и у него на данный момент около семидесяти тысяч войск, то у Актау не такой размах — всего десять-двенадцать тысяч всадников.
Великий эмир, при возможности, всегда искал иные, более выгодные пути, нежели прямое боестолкновение. И на сей раз он послал Актау очень доброе послание, где оценил и смелый, и благородный «поступок» дальнего, но родственника. Поэтому Повелитель пригласил Актау присоединиться к себе, а для начала — в гости.
Сам Актау в гости не поехал, а направил сына с дарами, чтобы проверить искренность намерений земляка. И Тимур в долгу не остался — на золотом подносе вернул Актау голову сына, а вместе с этим письмо: «Ты, Актау, — подлый пес. Ты предал своего хана Тохтамыша, потомка великого Чингисхана. А меня и подавно предашь».
Был приказ Актау взять живым. Но он сражался до последнего, погиб в бою.
После этого армия Тимура двинулась на север. По одним источникам, Великий эмир, видя бедность русских городов и зная, что сама Москва за семь лет до этого была покорена и сожжена Тохтамышем, у города Елец неожиданно повернул обратно. По другим — Тимур все же покорил и разграбил Москву. Есть еще одна версия: Тимур дошел до Москвы-реки, стал лагерем на возвышенности правого берега (нынешние Воробьевы горы), откуда, как на ладони, был виден большой, богатый стольный город, где проживало более пятидесяти тысяч человек.
Великий князь Московский отважно выступил на защиту родного города. В то же время в Вышгород Владимирский поспешили люди, чтобы привезти древнюю икону Божией Матери. Процессия монахов и священников доставила икону в Москву, пронося ее между рядами стоявших на коленях верующих, которые взывали:
— Святая Богоматерь, спаси Россию!
Именно этому событию августа 1395 года приписывается знаменательное спасение русских земель. Вместе с тем придворные историки Тимура свидетельствуют о другом.
Прибыли к Тимуру богатые купцы из Москвы. Требования Повелителя оказались жестокими и невыполнимыми. Сам Тимур провел смотр войск, ближе к вечеру — совет военачальников, на котором отдан приказ — штурм на рассвете. А после этого, как обычно, безумная ночь. И вновь был сон. Вновь средь ночи вокруг шатра переполох. Вновь зовут Моллу Несарта.
Сидит горестный Тимур на царском ложе, пожелтел лицом, ухватился за голову.
— Повелитель, — учтиво склонился Несарт, — снова тот же сон?
— Да, только гораздо хуже.
— И что же ты видел?
— Не могу, не могу… У-у, даже пересказать не могу.
— А ты поделись, глядишь, полегчает, — вкрадчиво настаивал Молла.
Не легко и урывками стал излагать свой сон Тимур:
— И пяти часов не спал, а долго и тяжело, словно пять столетий в мучениях провел. И передо мной — все лица и лица, и все с угрозами, злые, враждебные, там и дети, и женщины, и старики, и все разных рас и верований. И все против меня. И потом, — он замолчал и вдруг, нервно ежась, внезапно перешел на другое: — Что же это за край дикий? Здесь даже в августе холод, туман над рекой.
— Так ты сон не досказал, — допытывает Повелителя Несарт.
— И не расскажу, — мелкая дрожь пробежала по телу Властелина, он сильнее кутается в шерстяной халат.
— А сон-то вещий, — мало сочувствия в голосе Моллы. — И я не гадатель, но как человек глубоко верующий, этот сон растолкую, и даже доскажу.
— Попробуй, — сомневается Тимур.
— Твой сон, — медленно начал Молла Несарт, — предвестник Судного дня. У простых людей он действительно один, у тебя же этот страшный мучительный день будет длиться более пяти сотен лет. Ибо стольких людей ты истребил, и они будут тебя судить.
— Я — поборник веры, — уже стал оправдываться Повелитель.
— Какой веры? — вопрошает Молла. — Нет такой веры — казнить, жечь, заливать мозг опием, гашишем и вином, а потом насиловать женщин и детей.
— Замолчи, — пытается прикрыть уши Тимур.
— Нет уж, выслушай, тем более что конец твоего сна я давно знаю.
— Каков же он? — поразился Повелитель.
— Вот здесь, именно здесь, в Москве, в этом холодном краю, на белоснежном постаменте, как и предсказывал Малцаг, будет маяться твоя башка в окружении таких же обезьяньих черепов.
— Не-е-е-т!!! — завизжал Повелитель.
— Да-а-а! — стремясь заглянуть в глаза, пытал его Молла Несарт. — Изменись, покайся, наконец, стань человеком.
— Разве я не человек?
— Человек довольствуется малым, а ты — Властелин?!
— А что? — неожиданно вскочил Тимур. — Да, да, я — Властелин, — гремел он. — Я достиг этого! Прочь! Прочь!
Вмиг появились охранники. Сбитого Моллу Несарта потащили из шатра. А визирь воды тоже тут как тут и подсказывает Повелителю:
— Может, Моллу — того, — и он повторил тайный жест Тимура — отрубить башку.
— Нет! — закричал Великий эмир.
— Лучше в Москву-реку, — льстиво предлагает главный евнух. — А тебе, о Повелитель, сейчас такое блаженство доставим, какого только ты достоин.
— Вон! Все — вон! Прочь! — еще пуще завопил Тимур и, оставшись наедине, в бессилии упал на пышное ложе, пытаясь зарыться с головой в одеяло: — А ведь этот старик точь-в-точь разгадал сон. Неужто вещий? Нет! Нет! — окутанный одеялом, он вскочил. — Коня, коня!..
Мечтая обмануть судьбу, Тимур еще до рассвета покинул лагерь и направился в сторону юга. И как в молодости, когда был беден и от всех скрывался, он много суток, почти не отдыхая, скакал в сторону полуденного солнца. Когда же он достиг Азовского моря, где было жарко, сухо и ветрено, почувствовал близость степных просторов, вкус молодой конины и кумыса. Там наступил сладкий и спокойный сон. А потом был роскошный пир, много гостей, хвалебных тостов, и он вновь убедился, что он избранник, или, как внушил ему новый звездочет, на этот Магог — он достойный Гог!
Из Самарканда пришло письмо от духовного наставника Саида Бараки: «Мой дорогой сын — Великий Тимур! Ты спрашиваешь, как я представляю себе ту ночь, утром после которой будет Воскресенье (Судный день)? Я отвечу тебе словами из священного джейна:[78]«Увидел знатный человек царя Харуна ар-Рашида на Арафате босиком, с непокрытой головой, стоящим на раскаленной земле, воздевшего руки и говорящего: «Боже! Ты — Ты. И я — я. Мое свойство — каждый день возвращаться к неповиновению к Тебе, а Твое Свойство — каждый день возвращаться ко мне с Твоим Прощением и Милостью!» И сказал тот знатный человек: «Посмотрите на смирение могущественного земли перед Всемогущим небес».
А еще ты спрашиваешь — описать мне справедливость. Тоже сошлюсь на джейны, где сказано: «Будь каждому мусульманину, который старше тебя, сыном, своему ровеснику — братом, а тому, кто младше тебя — отцом. Будучи правителем, наказывай каждого преступника по мере его преступления. И смотри, остерегайся ударить мусульманина из-за твоей злобы, ибо это приведет тебя в Ад».
Это письмо Тимур получил, находясь у стен Азова. Здесь, да и на всем побережье Черного моря были крупные портовые города, в которых издавна промышляли в основном работорговлей купцы из Венеции, Генуи, Каталонии и даже баски.
Рабство в исламе запрещено, значит, с этим злом надо бороться, — справедливо решил Повелитель, и в угоду своим действиям, он впервые, отдавая приказ о нападении, предусмотрительно издал письменное распоряжение (так надежнее), чтобы мусульман не трогали. То ли мусульман там было мало, то ли в пылу драки не разобрались, словом, никто не мог устоять перед тюркским натиском, черноморские фактории европейцев исчезли навсегда, мало кто успел уплыть. После опустошительного грабежа все предали огню.