— Вопрос, конечно, деликатный, — начал цирюльник. — Следует иметь в виду, Что существует два взгляда на проблему непорочности. Согласно одной точке зрения, проблема сводится к наличию некоего кусочка плоти: если он есть — значит, непорочность налицо, нет — значит, нет. Это первое определение подрывает самые основы нашей религии, ибо не учитывает главного, а именно: что привело к его отсутствию? Благодать Божья, действующая изнутри, или греховность людская, действующая снаружи?
Согласно же второму определению, существует также непорочность помыслов, и такой подход, по сравнению с первым, позволяет значительно расширить число непорочных дев. Здесь, правда, тоже есть свои сложности. Помнится, когда я был гораздо моложе, чем теперь, то любил пройтись вечерком в обнимку с хорошенькой девушкой. И все мои тогдашние подружки могли быть с полным основанием признаны — если иметь в виду их помыслы непорочными девами. И если придерживаться второго определения до конца, то выходит, что их и по сей день следует признавать таковыми.
Полученное разъяснение вызвало у членов комитета чувство глубокого удовлетворения. Теперь никто не сомневался, что Кэти, исходя из чистоты её помыслов, должна именоваться Непорочной.
В часовне М-ского монастыря стоит украшенный золотом и драгоценными каменьями заветный реликварий, внутри которого на алом бархате покоятся мощи знаменитой святой. Из самых дальних уголков идут сюда люди, чтобы приложиться устами к этому небольшому ларчику, и те, кому это удается, забывают все свои заботы и печали. Святые мощи исцеляют женские болезни и стригущий лишай. Одна паломница, согласно записи, сохранившейся в монастырской книге, излечилась от обоих недугов. Мало того: стоило ей потереться щекой о стенку реликвария, как в тот же миг большое волосатое родимое пятно, уродовавшее её лицо всю жизнь, исчезло навсегда.
ДЖОН КОЛЬЕР
ФОКУС С ВЕРЕВКОЙ
Генри Фрэзер, твердо уверенный, что все это делается с помощью зеркал, получил назначение в Индию. Едва ступив на берег, он разразился громоподобным хохотом. Люди, встречавшие его в порту, осведомились не без тревоги о причине такого веселья. Генри ответил, что его смешит сама мысль об Индийском Фокусе с Веревкой.
Те же оглушительные звуки, сопровождая их тем же пояснением, он издавал во время официального завтрака, данного в его честь, в парке Майдан, за чота пег [66] в колясках рикш, на базаре, в клубе и на стадионе. И очень скоро повсюду, от Бомбея до Калькутты, он стал известен как Человек, Который Смеется над Индийским Фокусом с Веревкой, и тем самым снискал себе вполне заслуженную славу.
Но вот в один прекрасный день, когда Генри сидел, умирая со скуки, в своем бунгало, вошел мальчик-слуга и, вежливо поклонившись, доложил о приходе странствующего факира, который просит дозволения позабавить Сагиба Индийским Фокусом с Веревкой. Генри согласился и, смеясь от всего сердца, перебрался в кресло на веранде.
Внизу, в пыльном дворике, стоял весьма тощий индус, при котором находились бойкий мальчишка, здоровенная корзина и чудовищных размеров тесак. Он вытащил из корзины метров десять прочной веревки, сделал два-три пасса и подбросил веревку вверх. Она повисла в воздухе, как палка. Генри усмехнулся. Тогда мальчишка подпрыгнул, уцепился за веревку и полез, ловко, по-обезьяньи перебирая руками. Вскарабкавшись на самый верх, он вдруг исчез. Генри загоготал.
Вскоре индус, следивший за мальчишкой встревоженными глазами, принялся свистеть и улюлюкать, призывая того слезть. Он звал его, просил, молил, он бранился и ругался как одержимый. Но мальчишка, похоже, и ухом не вел, Генри помирал от смеха.
Тогда индус, зажав в зубах свой громадный ятаган, сам вскочил на веревку и с ловкостью матроса полез вверх. Добравшись до конца, он тоже исчез. Веселье Генри перешло все границы.
Очень скоро из пустоты стали доноситься вопли и взвизги, за которыми последовал леденящий душу крик. На землю с глухим стуком шлепнулась нога, потом рука, пятка и другие мелочи, а под конец (поскольку дам среди зрителей не было) — голенькая попка, которая наделала шуму не меньше, чем разорвавшаяся бомба. Генри чуть живот не надорвал.
А следом, держась одной рукой за веревку, соскользнул индус, который только что не визжал от возбуждения. Вежливо поклонившись, он протянул Генри для осмотра окровавленный клинок. Генри запрыгал вместе с креслом.
Тогда индус, почувствовав, видимо, угрызения совести, подобрал искромсанные останки несчастного мальчишки и, стеная и причитая над каждым кровавым куском, засунул их в свою огромную корзину.
Тут Генри решил, что настало время для разоблачения; он готов был спорить на что угодно, что, прежде чем позвать его, эти жулики понатыкали зеркал по всему дворику; поэтому он выхватил револьвер и разрядил всю обойму в воздух, надеясь разбить хотя бы одно из их надувательских стекол.
Ничего подобного, однако, не произошло. Только индус, который от испуга стремительно перекувырнулся через голову, вдруг выхватил из пыли у самых своих ног маленькую — не толще химического карандаша, — но очень ядовитую змейку, которая случайно подвернулась под пулю. Факир облегченно перевел дух, повернулся и проделал над корзиной ещё несколько пассов. И тут же оттуда, как ни в чём не бывало, выскочил мальчишка, целый, довольный и невредимый, пышущий здоровьем и озорством.
Индус торопливо смотал веревку и склонился перед Генри в подобострастном поклоне, преисполненный благодарности за то, что его спасли от ядовитой змейки, — а это, оказывается, был самый настоящий крайт: один укус, и человек в течение одиннадцати секунд вертится волчком, а потом падает замертво.
— Если бы не помощь Небеснорожденного, — проговорил индус, — меня ждала бы верная смерть, а мальчишка-озорник, радость и гордость моего сердца, лежал бы в корзине, разрубленный на куски, пока слуги Сагиба не соблаговолили бы бросить его крокодилам. Наши жалкие жизни, наш скудный скарб — все теперь в полном распоряжении Сагиба.
— Хорошо, — сказал Генри. — Тогда расскажи, как ты делаешь этот фокус, а то я до конца дней не отсмеюсь.
— Может быть, — робко предложил индус, — Сагиб предпочтет узнать секрет безотказного снадобья для ращения волос?
— Больно надо, — ответил Генри. — Нет уж, давай-ка про фокус.
— Я знаю также, — продолжал индус, — состав одного чудодейственного эликсира, который (не теперь, конечно, но по прошествии времени) мог бы Сагибу очень пригодиться…
— Выкладывай, говорю, про фокус, — перебил его Генри. — Нечего мне зубы заговаривать.
— С превеликим удовольствием, — отвечал индус. — Ничего не может быть проще. Надо сделать вот такой пасс…
— Минутку, — перебил Генри. — Такой?
— В точности, — подтвердил индус. — А потом подбросить веревку — вот так. Видите? Она не падает.
— Ну, допустим, — согласился Генри.
— Теперь мальчик может на неё влезть, — продолжал индус. — Эй, ты! Ну-ка, покажи Сагибу!..
Мальчишка, ухмыляясь, вскарабкался наверх и исчез.
— А теперь, — сказал индус, — я, с позволения Сагиба, отлучусь ненадолго.
Он в мгновение ока взобрался наверх, сбросил по частям мальчишку и возвратился к Генри.
— Ну, это, — пояснил он, сгребая в кучу руки и ноги, — это может каждый. А вот для того чтобы соединить его обратно, нужно сделать особый пасс. Если Сагиб соблаговолит посмотреть повнимательнее… Вот так.
— Так? — переспросил Генри.
— О, вы очень способный ученик, — восхитился индус.
— М-да, ничего себе, — сказал Генри. — Слушай, а что там, на конце веревки?
— Ах, Сагиб, — улыбнулся индус, — там нечто воистину прекрасное.
С этими словами от отвесил прощальный поклон и удалился, забрав с собой веревку, огромную корзину, чудовищный ятаган и мальчишку-озорника.
Оставшись один, Генри помрачнел: повсюду, от Декана до Хайберского перевала, он был известен как Человек, Который Смеется над Индийским Фокусом с Веревкой, но теперь ему было не до смеха.
Он решил сохранить это дело в тайне, но у него, к сожалению, ничего не получилось. Потому что на приемах, за чота пег, в клубе, в парке Майдан, на базаре и на стадионе все ждали, что он будет громоподобно хохотать, а в Индии каждый должен делать то, чего от него ждут. На него стали смотреть косо и плести интриги, так что вскоре он вынужден был оставить службу.
Это было тем более неприятно, что Генри успел жениться. Жену он себе выбрал статную, представительную, огнеглазую, с точеным профилем и несколько деспотичным характером, а кроме того, ревнивую, как дьявол. Впрочем, она была настоящая Мемсагиб во всех отношениях и прекрасно знала, чего достойна в этой жизни. Она разъяснила Генри, что ему следует поехать в Америку и сколотить состояние. Генри с этим согласился; они уложили вещи и отправились в путь.
— Надеюсь, — говорил Генри, глядя на вырастающие вдали очертания Нью-Йорка, — надеюсь, я сумею сколотить там состояние.
— Естественно, — вторила ему супруга. — Ничего другого тебе не остается.
— Разумеется, дорогая, — отвечал Генри.
Однако, сойдя на берег, он обнаружил, что все состояния уже сколочены, — это открытие, как правило, ждет всех, кто приезжает в Америку по такому делу. Проблуждав несколько недель с места на место, Генри дошел до того, что был готов довольствоваться любой работой, потом самой черной работой, а потом просто едой и ночлегом.
Это несчастье застигло их в одном захудалом городишке на Среднем Западе.
— Ничего не поделаешь, дорогая, — сказал Генри, — придется нам попробовать Индийский Фокус с Веревкой.
Его жена горько заплакала при одной мысли о том, что она, Мемсагиб, станет показывать этот дикарский фокус в городишке на Среднем Западе, перед публикой со Среднего Запада. Она принялась корить Генри, ставя ему в вину потерю работы, отсутствие мужских качеств, смерть своей собачки, которая из-за него попала под колеса на пристани, и взгляд, который он бросил в Бомбее на девушку из общины парсов