«Послушай, Робин, — сказал мальчик, пока я пытался почистить его пучком сухой травы, — я не совсем понимаю этих людей. Я побежал на помощь бедной старухе, а она же сама и набросилась на меня!»
«А чего ты ожидал? — ответил я. — Это, кстати, был тот случай, когда ты мог бы воспользоваться своим умением колдовать, вместо того чтобы бросаться на человека в три раза крупнее тебя».
«Я не догадался, — сказал он. — Зато разок так двинул ему по башке, что это подействовало не хуже любого колдовства. Ты же видел — подействовало?»
«Посмотри лучше на свой нос, — посоветовал я, — и оботри с него кровь — да не рукавом! — пожалей хоть то, что уцелело. Вот возьми лист щавеля».
Я-то знал, что скажет леди Эсклермонд. А ему было все равно! Он был счастлив, как цыган, угнавший лошадь, хотя его шитый золотом костюмчик, весь покрытый пятнами крови и зелени, спереди походил на костюм древнего человека, которого только что принесли в жертву.
Жители Холмов во всем, конечно же, обвинили меня.
По их мнению, сам мальчик ничего плохого сделать не мог.
«Вы же сами воспитываете его так, чтобы в будущем, когда вы его отпустите, он смог помогать людям, — отвечал я. — Вот он уже и начал это делать. Что ж вы меня стыдите? Мне нечего стыдиться. Он человек, и по своей природе тянется к себе подобным».
«Но нам совсем не хочется, чтобы он начинал так, — сказала леди Эсклермонд. — Мы полагаем, что в будущем он будет совершать великие дела, а не шляться по ночам и не прыгать через заборы, как цыган».
«Я не виню тебя, Робин, — сказал сэр Гюон, — но мне действительно кажется, что ты мог бы смотреть за малышом повнимательнее».
«Я все шестнадцать лет слежу за тем, чтобы мальчик не коснулся Холодного Железа, — возразил я. — Вы же знаете не хуже меня, что, как только он прикоснется к железу, он раз и навсегда найдет свою судьбу, какую бы иную судьбу вы для него ни готовили. Вы мне кое-чем обязаны за такую службу».
Сэр Гюон в прошлом был человеком и поэтому был готов со мной согласиться, но леди Эсклермонд, покровительница матерей, переубедила его.
«Мы тебе очень благодарны, — сказал сэр Гюон, — но считаем, что сейчас ты с мальчиком проводишь слишком много времени на своих холмах».
«Хоть вы меня и упрекнули, — ответил я, — я дам вам возможность подумать ещё раз». Я терпеть не мог, когда с меня требовали отчета о том, что я делаю на собственных холмах. Если бы я не любил мальчика так сильно, я не стал бы даже слушать эти попреки.
«Нет-нет! — сказала леди Эсклермонд. — Когда он бывает со мной, с ним почему-то ничего подобного не происходит. Это целиком твоя вина».
«Раз вы так решили, — воскликнул я, — слушайте же меня! Клянусь Дубом, Ясенем и Терновником, а также молотом аса Тора [108], - странным движением Пак дважды рассек воздух ладонью, — клянусь вам всем, что с этой вот секунды и до тех пор, когда мальчик найдет свою судьбу, какой бы она ни была, я выхожу из игры и вы можете вычеркнуть меня из всех своих планов и расчетов».
После этого я исчез, — Пак щелкнул пальцами, — как исчезает пламя свечи, когда на нее дуешь, и хотя они кричали и звали меня, я не отзывался. Но, с другой стороны, я ведь не обещал оставить мальчика без присмотра. Я за ним следил внимательно, очень внимательно! Когда мальчик узнал, к чему они меня принудили, он высказал им все, что думает по этому поводу, но они стали так его целовать и суетиться вокруг него, что в конце концов (я не виню его, он ведь был еще маленьким) он начал на все смотреть их глазами, называя себя злым и неблагодарным по отношению к ним. Потом ему стали показывать новые представления, демонстрировать чудеса, лишь бы он перестал думать о земле и людях. Бедное человеческое сердце! Как он, бывало, взывал ко мне, взывал подолгу, а я не мог ни ответить, ни даже дать ему знать, что я рядом!
— Ни разу, ни разу? — спросила Юна. — Даже если ему было очень одиноко?
— Он же не мог, — ответил Дан, подумав. — Ты ведь поклялся молотом Тора, что не будешь вмешиваться, да, Пак?
— Да, молотом Тора! — ответил Пак низким, неожиданно громким голосом, но тут же снова перешел на тихий, каким говорил всегда. — А мальчик действительно загрустил от одиночества, когда перестал меня видеть.
Он набросился на учение — учителя у него были хорошие, — но я видел, как время от времени он отрывал взор от больших черных книг и устремлял его вниз, в долину, к людям. Он стал учиться слагать песни — и тут у него был хороший учитель, но и песни он пел, повернувшись к Холмам спиной, а лицом к долине, к людям. Я-то видел! Я сидел и горевал на таком от него расстоянии, которое кролик покрыл бы за один прыжок. Затем мальчик изучил начальную, высшую и среднюю магию. Он обещал леди Эсклермонд, что к людям не подойдет и близко, поэтому ему пришлось довольствоваться представлениями с созданными им образами, чтобы дать выход своим чувствам.
— Какие еще представления? — спросила Юна.
— Да так, ребячье баловство, как мы говорим. Я вам как-нибудь покажу. Оно некоторое время занимало его и никому не приносило особого вреда, разве что нескольким любителям посидеть в кабачке, которые возвращались домой поздней ночью. Но я-то знал, что все это значит, и следовал за ним неотступно, как горностай за кроликом. Нет, на свете не было больше таких хороших мальчиков! Я видел, как он шел след в след за сэром Гюоном и леди Эсклермонд, не отступая в сторону ни на шаг, чтобы не угодить в борозду, проложенную Холодным Железом, или издали обходил давно посаженный ясень, потому что человек забыл возле него свой садовый нож или лопату, а в это время само сердце его изо всех сил рвалось к людям. О, славный мальчик! Те двое предназначили ему счастливый жребий, но в сердце у них не нашлось мужества позволить ему испытать свою судьбу. Мне передавали, что их уже многие предостерегали от возможных последствий, но они и слышать ничего не хотели. Поэтому и случилось то, что случилось.
Однажды теплой ночью я увидел, как мальчик бродил по холмам, и пламя его недовольства полыхало по всему небу. Среди облаков одна за одной вспыхивали зарницы, какие-то тени одна за одной неслись в долину, и вскоре все рощи огласились лаем множества охотничьих собак, а по лесным тропинкам, окутанным легким туманом, разъезжали толпы рыцарей в полном вооружении. Конечно, все это он сделал силой своих колдовских чар. Позади рыцарей были видны грандиозные замки, величественно возвышающиеся на арках из лунного света, и в их окнах девушки приветливо махали руками.
То вдруг все превращалось в кипящие реки, а потом все окутывала полная мгла, поглощавшая краски, мгла, которая отражала царивший в юном сердце мрак. Но эти игры меня беспокоили не более чем подобные проделки Мерлина [109]. Глядя на мерцающие зарницы с молниями, я читал в его душе недовольство и испытывал к нему нестерпимую жалость. О, как я его жалел! Он медленно бродил взад-вперед, как бык на незнакомом пастбище, иногда совершенно один, иногда окруженный плотной сворой призрачных собак, иногда во главе призрачных рыцарей, скачущих на лошадях с ястребиными крыльями, мчался спасать призрачных девушек. Я и не подозревал, что он достиг такого совершенства в колдовстве и что у него такая богатая фантазия, но с мальчиками такое бывает нередко.
В тот час, когда сова во второй раз возвращается домой, я увидел, как сэр Гюон вместе со своей женой спускаются верхом с моего Холма, где, как известно, колдовать мог лишь я один. Небо над долиной продолжало пылать, и супруги были очень довольны, что мальчик достиг такого совершенства в магии. Они знали, что рано или поздно им придется набраться мужества и отпустить мальчика к людям, и решали, какую же судьбу ему определить. Сэр Гюон хотел бы сделать его королем того или иного королевства, леди Эсклермонд — мудрейшим из мудрецов, которого все люди превозносили бы за ум и доброту. Она была очень добрая женщина.
Вдруг мы заметили, что зарницы его недовольства отступили в облака, а призрачные собаки разом смолкли.
«Там с его магией борется чья-то другая! — вскричала леди Эсклермонд, натягивая поводья. — Кто же против него?»
Я мог бы ответить ей, но считал, что мне незачем рассказывать о делах и поступках аса Тора.
— А откуда ты узнал, что это он? — спросила Юна.
— Я помню, как дул легкий северо-восточный ветер, пробираясь сквозь дубы и покачивая их верхушки. Зарница последний раз вспыхнула, охватив все небо, и мгновенно погасла, как гаснет свеча, а нам на голову посыпался колючий град. Мы услышали, как мальчик идет по излучине реки — там, где я впервые вас увидел.
«Скорей! Скорей иди сюда!» — звала леди Эсклермонд, протягивая руки в темноту. Мальчик медленно приближался, все время спотыкаясь, — он ведь был человек и не видел в темноте.
«Ой, что это?» — спросил он, обращаясь к самому себе. Мы все трое услышали его слова.
«Держись, дорогой, держись! Берегись Холодного Железа!» — крикнул сэр Гюон, и они с леди Эсклермонд с криком бросились вниз, словно вальдшнепы.
Я тоже бежал рядом, но было уже поздно. Мы почувствовали, что где-то в темноте мальчик коснулся Холодного Железа, потому что Лошади Холмов чего-то испугались и завертелись на месте, храпя и фырча.
Тут я решил, что пора снова принять видимый облик, так я и сделал.
«Каким бы этот предмет ни был, он из Холодного Железа, и мальчик уже взялся за него. Нам остается только выяснить, за что же именно, потому что это и определит судьбу мальчика».
«Иди сюда, Робин, — позвал меня мальчик, едва заслышав мой голос. — Я за что-то держусь, но не знаю за что…»
«Но ведь это у тебя в руках! — крикнул я в ответ. — Скажи нам, предмет твердый? Холодный? И есть ли на нем драгоценные камни? Тогда это королевский скипетр».
«Нет, не похоже», — ответил мальчик, передохнул и снова в полной темноте стал вытаскивать что-то из земли. Мы слышали, как он пыхтит.