— А если у обоих мечи окажутся волшебными? — спросила графиня. Она и тут была верна себе.
Король поднял глаза на графиню и принялся обдумывать эту мысль.
— И правда, — сказал он, — об этом-то я и не подумал. Честное слово, я… — Он повернулся к дочери. — Гиацинта, что было бы, если у обоих оказались бы волшебные мечи?
— Наверно, поединок длился бы вечно, — сказала Гиацинта.
— Или до тех пор, пока чары одного из них не иссякли бы, — невинно предположила Белвейн.
— Но он должен быть как-то помечен, — сказал король, для которого утро оказалось вконец испорчено после такого предположения. — Я попросил бы канцлера найти, но именно теперь он занят.
— Начнется битва — так у него времени будет хоть отбавляй, — задумчиво произнесла графиня. Восхитительное создание! Она уже рисовала себе картину, как канцлер спешит сообщить о победе короля Евралии именно в ту минуту, когда тот, сраженный ударом противника, лежит распростертым на земле.
— Что ж, — король опять вернулся к мечам, — во всяком случае, я хочу быть уверен в СВОЕМ. Гиацинта, неужели ты не можешь вспомнить? Я ведь тебе поручил пометить меч, — добавил он сердито.
Его дочь внимательно рассматривала нижний меч.
— Вот же он, — воскликнула она, — на нем стоит буква М — магический.
— Или — Мерривиг, — буркнула графиня, уткнувшись в дневник.
Выражение радости, появившееся было на лице короля при открытии его дочери, мигом улетучилось.
— Не очень-то много сегодня от вас помощи, графиня, — строго сказал он.
В тот же миг графиня вскочила, швырнула дневник на пол — нет, не швырнула, но аккуратно положила и, прижав руки к груди, предстала перед ним как само воплощенное раскаяние:
— Ах, ваше величество, простите меня, если бы ваше величество только попросили, я не знала, что нужна вашему величеству, я думала, её королевское высочество… Но я непременно найду меч вашего величества. — Гладила ли она его по волосам, говоря это? Я часто об этом думаю. Вполне возможно, если вспомнить её наглость, её стремление к «материнству», её… одним словом, если вспомнить графиню. Роджер Скервилегз, который видел графиню всего один раз, да и то в невыразительном возрасте двух лет, не упустил бы возможности использовать этот факт против нее, но «Прошлое и настоящее Евралии» хранит о том молчание. Так что, возможно, ничего такого и не было. — Вот же он! — сразу объявила она, беря в руки волшебный меч.
— Так я вернусь к своим делам, — обрадовалась Гиацинта и оставила их наедине друг с другом.
Король, сияя счастливой улыбкой, прикрепил меч к поясу. Но внезапное сомнение охватило его:
— Вы уверены, что это он?
— Испытайте его на мне! — воскликнула графиня, падая на колени и простирая к нему руки. Носком своей изящной туфельки она задела дневник; близость дневника еще более воодушевила её: она, даже коленопреклоненная, представляла себе, как будет описывать эту сцену.
Интересно, как же это пишется — «сделал предложение»? — подумала она.
Думаю, что король уже влюбился в нее, но ему трудно было решительно объясниться. Даже если это и так, влюблен он был всего неделю-другую, четырнадцать дней за последние сорок лет; а меч он носил с двенадцатилетнего возраста. В решительной ситуации побеждает та любовь, которая старше, а не та, что сильнее (это — Роджер, но я, пожалуй, с ним согласен), — и король интуитивно обнажил меч. Если он действительно волшебный, любая царапина смертельна. Сейчас он в этом убедится.
Враги графини утверждали, что она была неспособна побледнеть: у нее были свои недостатки, но не этот. Краска сбежала с её лица, когда она увидела, что король стоит над ней с обнаженным мечом. Сотни противоречивых мыслей мелькали в её голове. Она думала, не станет ли король после сожалеть, и что станут петь о ней менестрели [114], и опубликуют ли её дневник[115]; но более всего её занимало — почему она оказалась такой дурой, такой мелодраматической дурой…
Король внезапно пришел в себя. Ему стало немного стыдно. Он сунул меч обратно в ножны, раза два кашлянул, пытаясь скрыть смущение, и протянул графине руку, чтобы помочь ей встать.
— Не глупите, графиня, — сказал он. — Неужели в такой момент мы могли бы обойтись без вас? Сядьте, поговорим серьезно. — Графиня еще не совсем оправилась от пережитого волнения; она села, сжимая в руках свой драгоценный дневник, Жизнь в эту минуту казалась ей удивительно прекрасной, хоть и было досадно, что менестрели не сложат о ней никаких песен. Но нельзя же иметь все сразу.
Король говорил, расхаживая взад-вперед по комнате:
— Я ухожу на войну и оставляю любимую дочь. В мое отсутствие её королевское высочество будет, конечно, править страной. Я хочу, чтобы она чувствовала, что может положиться на вас, графиня, найти у вас совет и поддержку. Знаю, что могу вам доверять: ведь вы только что доказали мне свое мужество и преданность.
— О, ваше величество! — воскликнула графиня умоляюще, а сама радовалась, что рисковала не зря.
— Гиацинта молода и неопытна. Она нуждается в…
— В направляющей материнской руке, — мягко вставила Белвейн.
Король вздрогнул и отвернулся. Делать предложение было, конечно, некогда, до завтра еще столько дел. Лучше отложить до того времени, когда он вернется с войны.
— Официального поста у вас не будет, — продолжал он поспешно, — кроме теперешнего — советница по делам гардероба. Но ваше влияние на нее будет огромным.
Графиня уже так и поняла. Однако при данных обстоятельствах приличествует некая видимость скромной покорности долгу, каковую графиня без труда изобразила.
— Я сделаю все, что могу, ваше величество, чтобы помочь, но разве канцлер не…
— Канцлер едет со мной. Он не солдат, но в колдовстве разбирается. — Он огляделся, дабы убедиться, что они одни, и доверительно продолжал: — Он сказал, что обнаружил в архивах дворца древнее заклинание против колдовства. Он считает, что, если бы удалось использовать его против врага во время первой атаки, продвижение нашей героической армии не встретило бы никаких трудностей.
— Но ведь тут останутся другие ученые люди, — невинно заметила графиня, — гораздо больше нас, бедных женщин, искушенные в делах и лучше нас способные (что за чушь я несу, — подумала она) давать советы её высочеству.
— Такие люди, — перебил король, — тоже пригодятся нам. Если придется завоевывать Бародию по всем правилам, мне понадобится каждый мужчина королевства. Евралия временно должна стать чисто женской страной. — Он с улыбкой повернулся к ней и галантно произнес: — Это будет… ммм… Это уже… ммм… нет, но… Можно мне… ммм… надеяться…
Было настолько очевидно, что в голове короля с трудом рождается некий комплимент, что Белвейн сочла более благоразумным прийти ему на помощь:
— О, ваше величество, вы льстите моему бедному полу!
— Вовсе нет. — Король пытался вспомнить, что же он сказал. — Ну, графиня, — он протянул руку, — у меня масса дел…
— У меня тоже, ваше величество.
Она сделала глубокий реверанс и удалилась, крепко вцепившись в бесценный дневник. Король, которого все еще что-то тревожило, вернулся к столу и взял перо. Здесь и застала его Гиацинта минут через десять. Стол был усеян обрывками бумаги, на одном ей случайно удалось прочесть следующие замечательные слова: «Я был бы самым преданным подданным этой страны». Мельком она увидела и другие обрывки, покороче: «Это, дорогая графиня, будет моей…» «Страна, в коей даже король…» «Счастливая страна!» Последний клочок перечеркнут, сверху написано: «Плохо!»
— Это что такое, папочка? — спросила Гиацинта.
— Ничего, дорогая, ничего! — Король вскочил в величайшем смущении. — Я просто… ммм… Мне, конечно, придется обратиться с речью к народу, я как раз выбирал некоторые… Но они больше не нужны. — Он собрал обрывки, скомкал и бросил в корзину.
Что с ними стало, спросите вы? Уж не пошли ли они на растопку дворцовых каминов на следующее утро? Любопытная деталь. В главе X «Прошлого и настоящего Евралии» я наткнулся на такие слова: «Когда король и все мужчины отправились завоевывать коварных бародийцев, Евралия стала женской страной — страной, подданным которой был бы счастлив стать сам король…»
Так в чем же тут дело? Еще один пример плагиата? Я уже был вынужден разоблачить Шелли. Неужели теперь придется выводить на чистую воду еще более злостного плагиатора, Роджера Скервилегза? Корзины для использованных бумаг, без сомнения, были доступны ему, как и многим другим историкам. Но разве не следовало ему сослаться на источник?
Не хочется судить Роджера слишком строго. И так понятно, что я расхожусь с ним во взглядах на многие исторические факты, и по мере продолжения моего рассказа это будет еще понятнее. Но я уважаю этого человека и в некоторых вопросах вынужден полностью положиться на его информацию. Более того, я всегда без малейших колебаний указывал его авторство в отношении ряда эпиграмм, использованных в этой книге. И мне бы хотелось думать, что он проявит такую же щепетильность в отношении других людей.
Нам известен его романтический настрой; без сомнения, эта мысль родилась у него самостоятельно. На этом и остановимся.
Белвейн тем временем делала успехи. Король поднял на нее меч, но она и не дрогнула. В награду ей предстояло стать некоронованной правительницей. «Это мы еще посмотрим, какой там некоронованной», — сказала она себе.
Белвейн предается своему любимому занятию
Графиня Белвейн сидела на лесной поляне; троном ей служил ствол упавшего дерева, а роль придворных исполняли все те несуществующие слушатели, которых постоянно порождало её воображение. В этот день её королевское высочество принцесса Гиацинта собиралась произвести смотр своей армии амазонок (см. статью II «Государственная безопасность»).
Что же здесь странного? — спросите вы. Разве это не блестящее зрелище? Объясняю. Никакой армии амазонок не существовало. Чтобы её королевское высочество не узнала эту печальную истину, Белвейн целиком получала их ж