— И ты остановилась только для того, чтобы поболтать с каким-то мальчишкой? Где же твой Здравый Смысл?
— Не знаю, — сказала принцесса, глупо улыбаясь.
— Несчастное дитя! — в один голос воскликнули обе феи. — Ты оказалась недостойной наших замечательных подарков.
— Я ведь не просила мне их дарить, — сказала принцесса вежливо, но твердо. — Вот они и перестали действовать — с сегодняшнего дня.
Феи поглядели друг на дружку.
— Мы отберем у тебя наши дары, — прокаркали они в унисон. — А взамен ты получишь то, что сгубило не одну принцессу, — Красоту и Чувство Юмора. Ты еще пожалеешь об этом.
У принцессы дрогнуло сердце. Но не успели феи договорить, как она почувствовала, что с волосами у нее творится что-то странное: они вдруг стали завиваться! Через две минуты голова её покрылась каштановыми локонами, шелковистыми и тугими, как бутоны. Глаза принцессы широко раскрылись от удивления и из серых стали ярко-синими, а на щеках появились две прелестные ямочки.
Обе феи-крестные, сидя рядом на стульях, смотрели на нее с нескрываемым злобным торжеством, и их нелепый вид вызвал у нее неожиданный приступ смеха.
— Ну вот. Начинается, — сказали феи злорадно. — Теперь ясно: ты плохо кончишь.
Они разом поднялись, расправили свои замшелые серо-бурые крылья и через дворцовую арку вылетели наружу — в надежде перекусить где-нибудь по дороге. Королевские пажи, находившиеся во дворе, видели, как мелькнули в воздухе их ридикюли, башмаки на толстой подошве и капоры; и всем показалось, что над ними пролетели две уродливые вороны.
Предсказание фей не сбылось: принцесса Анжелика не кончила дурно. Феи способны многое испортить (или исправить, если они добрее, чем крестные нашей принцессы), но если вы унаследовали от родителей хороший характер и вас правильно воспитывали в детстве, тут даже феи мало что в силах изменить. И хотя у принцессы теперь были кудряшки, ярко-синие глаза и ямочки на щеках, личико её осталось таким же добрым и милым, а Чувство Юмора пригодилось принцессе, когда отец по её просьбе разогнал придворных, которые всем докучали своими дрязгами, спесью и занудством, и начал заменять их новыми. Принцесса старалась подбирать на их место людей интересных и занимательных. Но ведь если вдуматься, станет ясно, что только хорошие люди с годами не теряют занимательности, поэтому назначения, состоявшиеся при содействии принцессы, почти всегда оказывались удачными. Король, её отец, стал еще больше ценить её советы и в итоге правил безо всяких хлопот, в то время как его соседи страдали от бесконечных дворцовых переворотов. Чем старше, тем красивее становилась принцесса, и все влюблялись в нее с первого взгляда. Это ей льстило и нравилось — неудивительно, что она на несколько лет позабыла рыжего мальчика. Но однажды в кармане старой изумрудно-зеленой амазонки, из которой принцесса давно выросла, она нашла листок с его стихами и показала королю.
Прочтя стихи, король сказал:
— Это очень кстати. У нас ведь нет придворного поэта, и неплохо бы нам…
Во дворце тут же было устроено поэтическое состязание, на котором рыжий мальчик, ныне уже почти взрослый юноша, без труда победил всех соперников. Теперь он постоянно находился при дворе, скромно одетый в черное, как подобает поэту, но никому не желал показывать свои стихи. На принцессу он поглядывал несколько критически, но, по-видимому, не считал, что давнее знакомство дает ему какие-то права.
Однажды принцесса, тоже ставшая теперь взрослой девушкой, столкнулась с ним в дворцовом коридоре.
— Почему у тебя всегда такой недовольный вид? — спросила она.
В ответ рыжеволосый юноша сказал:
— Моя должность бессмысленна. У меня нет никаких перспектив. А я хочу добиться успеха в жизни. Я третий сын; должно же мне когда-нибудь повезти.
Принцесса встрепенулась.
— Третий сын? — спросила она. — Чей?
— Понятия не имею. Знаю только, что третий.
— Скажи, чего бы тебе хотелось больше всего на свете?
— Жениться на тебе. По-моему, тебе не очень идут кудряшки и ямочки. Но дури в голове у тебя все-таки поменьше, чем у других. И лицо у тебя милое. Оно мне всегда казалось славным. Да, я не прочь был бы жениться на тебе, а потом взять на себя заботу об управлении страной. Двор, в общем, сносный, но все остальное требуется перестроить на новый, современный лад. Главная наша беда — это отсутствие пунктуальности, да и законы все необходимо пересмотреть с точки зрения здравого смысла. А если мне придется все время только стихи сочинять, я рехнусь.
Принцесса вздохнула. Она вспомнила прекрасных принцев, которые приезжали с другого конца света с одной лишь целью — сказать ей, какое она чудо и совершенство. Увы, она только смеялась над ними.
— Так и быть, — сказала она. — Пойду спрошу у папы.
— Лучшего и пожелать нельзя! — воскликнул король, выслушав дочь. — Времена меняются. Я-то надеялся, что этот молодой человек будет писать для нас стихи… Признаться, я несколько разочарован. А ты?
— А я нет, — ответила принцесса.
И на крестины к принцессиным детям уже не звали фей.
У. ДЕЛАМЭРПугало
Дом, в котором жил старый мистер Болсовер, был когда-то желтый, как лютик, однако с годами краска выцвела и поблекла. Дом был длинный, хотя имел всего два этажа. Но даже из нижних окон открывался великолепный вид на луга, сейчас ослепительно зеленые в лучах, утреннего солнца. Узкая веранда с позеленевшим от времени навесом шла вдоль всего фасада, затеняя окна. Стройные деревянные колонны были увиты клематисом и жасмином. По обеим сторонам веранды на выщербленных каменных тумбах стояли свинцовые фавны; приложив к губам свирели, они беззвучно взывали друг к другу через море желтофиолей и гвоздик. Сейчас как раз цвела гвоздика, белая как снег, и воздух был напоен её пряным ароматом.
Как только стенные часы на веранде пробили десять, балконная дверь, ведущая в столовую, распахнулась, и из нее в легком белом пиджаке вышел старый мистер Болсовер в сопровождении своей маленькой племянницы Летиции. У Летиции была какая-то особая быстрая манера двигаться, говорить, поворачивать голову, — совсем как у птички. А старый мистер Болсовер длинным носом и взглядом острых глаз тоже напоминал птицу, но птицу большую, долговязую и важную, вроде фламинго или аиста.
Дядя и племянница одновременно остановились, глядя на раскинувшиеся перед ними луга.
— Ах, дядюшка Тим, какое замечательное утро! — воскликнула Летиция.
— Утро прекрасное! Оно как будто специально изготовлено по заказу одной известной мне юной особы:
Что может быть прекраснее на свете,
Чем наше лето — или наша Летти![121]
— Дядюшка Тим, это называется лесть! — сказала Летиция.
Мистер Болсовер покосился на нее из-под очков.
— Какое значение имеет, дорогая, как это называется? Ровно никакого.
— Да уж я тебя знаю, ты всегда найдешь отговорку. Подумать только: целый год я здесь не была! Даже не верится: здесь все осталось, как было. Гвоздики и те точно такие же. Забавно, правда, дядюшка? Только мы стали другими.
Летиция повернула по-птичьи голову на высокой шейке и быстро, почти скороговоркой, добавила:
— И даже это странное пугало, так похожее на чучело Гая Фокса [122], вон там, где ивы… Вот уж кто ни капельки не изменился!
— Да, верно, верно, — сказал дядюшка, по-прежнему не отрывая взгляда от зеленых лугов. — Однако, если придерживаться истины, Летиция, вряд ли справедливо утверждать, что он ни капельки не изменился. Он, к примеру, сменил шляпу. В прошлом году на нем была просто старая шляпа, а нынче — старая-престарая, прямо непристойная. Неудивительно, что он надвинул её на самые глаза. Но сколько бы ты ни глядела на него, он все равно тебя переглядит.
Летиция тем не менее продолжала смотреть на пугало, и между бровями у нее легла морщинка.
— Он все-таки немного странный, тебе не кажется, дядюшка? Особенно если долго на него смотреть. Правда, можно сделать вид, что на него не смотришь.
Голос Летиции стал серьезным.
— Ты, я вижу, совсем не помнишь, что в то утро, когда я уезжала год назад, ты мне дал честное слово всё-всё рассказать о нем, но как раз вошла мама, и ты позабыл.
— Да, был такой грех. Видишь, что получается, когда вместо памяти дырявый мешок. И когда даешь легкомысленные обещания, они тают у тебя во рту, как помадка. Да, это старик Джо собственной персоной. Он так стар, дорогая, что его едва ли можно отличить от меня.
— Будь добр, дядюшка Тим, никогда не говори так! Ты мой самый молоденький из всех старых добрых дядюшек Тимов. Вот так! Но что же ты все-таки хотел рассказать мне про старого Джо? Откуда он взялся? Я знаю, он поставлен тут пугать ворон, но для чего он еще? Есть ведь песенка про старого Джо? [123] Он из этой песни? Ну, расскажи мне скорей! Давай сядем поудобнее тут на ступеньках. Потрогай, как их солнышко нагрело! А теперь рассказывай. Ну, прошу тебя.
Мистер Болсовер уселся, а Летиция примостилась рядышком, совсем как пес Тоби около мистера Панча [124]. И вот что поведал мистер Болсовер о старом Джо.
— Я хочу начать, — начал он, — с самого начала [125]. С этого места всегда легче дойти до конца. Итак, сто тридцать или чуть меньше лет назад, когда я был примерно в том же возрасте, что и ты, я иногда приезжал погостить к старой приятельнице моей матушки, то есть твоей бабушки. Звали её Сара Лам. Это была весьма дородная женщина с гладкими черными волосами и полными румяными щеками. У нее были удивительно мягкие, пухлые руки. Она носила бархатный чепец нежно-сиреневого цвета, плотно облегавший уши, а на плечах у нее всегда была кружевная накидка. Я как сейчас её вижу: милое лицо, все в морщинках, когда она улыбалась, пухлые пальцы в кольцах с аметистами и изумрудами. Я даже ясно вижу её большую брошь у ворота, тоже изумрудную. Хотя она не доводилась мне ни теткой, ни даже крестной, она была ко мне необыкновенно добра. Почти так же, как я к тебе. Она очень любила вкусно покушать и держала кухарку, которая пекла замечательные пироги и торты. Забыть их невозможно — столько там было изюму и пряностей. А варенья, джемы, пироги с малиной, хворост, пончики с яблоками, оладьи, ромовый бисквит — такого я больше никогда в жизни не пробовал! А на рождество разные фаршированные яйца и пирожки с устрицами! Даже се