Или каково быть пернатым и, став легче воздуха, парить над землей и блестящими круглыми глазками оглядывать свое птичье царство. Не знаю, как объяснить тебе это, Летиция, но, я уверен, ты меня поймешь.
Летиция дважды серьезно кивнула.
— По-моему, я понимаю немножко, хотя мне в голову никогда не пришло бы, что такое могут понимать мальчишки.
— Конечно, мальчишки больше похожи на зверюшек, чем на людей, — охотно согласился дядюшка Тим. — И я в свое время был точно такой же — на девять десятых и семьдесят пять сотых. Но малая частичка чего-то другого во мне все-таки была. И вот эта частичка, как мне кажется, и смотрела на старого Джо.
Я не сомневаюсь ни капли, что фея знала о моем присутствии, но, несмотря на это, решила больше не откладывать дело, которое привело её сюда. Буквально через минуту она стала незаметно отступать и скрылась в тени, а затем я увидел, как она торопливо движется через поле к дальнему его концу, стараясь, чтобы старый Джо все время заслонял её от меня, так что я не мог её рассмотреть хорошенько, сколько ни вертел головой. Разглядеть её и впрямь было нелегко, если учесть, что я смотрел ей в спину и что она скользила по полю быстро, как тень. Я до сих пор не понимаю, как она ухитрялась так двигаться, — это ведь адски трудно. Я, например, при всем желании не мог бы — хоть раз да обернулся бы.
— А как она выглядела сзади? — спросила Летиция.
Мистер Болсовер задумчиво прищурился, поджал губы и, помолчав, ответил с расстановкой:
— Как струйка дыма от костра. Или — если бы его можно было увидать — как дуновенье ветерка над освещенным солнцем снегом. Или как прозрачные брызги какого-то крошечного водопада. Она двигалась так, будто порхала над землей, но в то же время ни на минуту от нее не отрывалась, ступая легче, чем самая легкая газель. Я следил, как она скользит в тишине по совсем уже темному полю, — и у меня дыханье перехватывало от восторга. А я — не забывай, дорогая, — был всего-навсего десятилетний балбес.
Мистер Болсовер достал из кармана яркий шелковый носовой платок огромного размера и торжественно высморкался. Затем он засунул платок обратно в карман, так что снаружи остался только один яркий кончик.
— Должен огорчить тебя, Летиция, но сказки из этой истории не получается. Не выходит сказки, и все тут.
— А по-моему, дядюшка, это самая что ни на есть настоящая сказка. Сказка ведь не становится хуже, если в ней есть и правда. Тебе не кажется, дядюшка, что настоящие сказки даже лучше, чем правда? Вспомни сказку про диких лебедей или про Белоснежку [129]. Вообще такие сказки. Но, дядюшка, миленький, продолжай, пожалуйста.
— Сказка, на мой взгляд, должна быть как музыкальная пьеса: она должна иметь начало, середину и конец, но когда её слушаешь, то все эти части переходят одна в другую и воспринимаются как одно целое. Сказка должна быть как колечко, как рыба мерлан с хвостом во рту [130], но, конечно, рыба живая, а не жареная. А моя сказка начинается, а потом ничем не кончается.
— Это ровно ничего не значит, — сказала Летиция. — Дядюшка Тим, прошу тебя, расскажи дальше про фею.
— Ну что ж… Как только она скрылась из виду, у меня осталось одно-единственное желание — прокрасться в поле и взглянуть поближе на старого Джо. Но, сказать по правде, Летиция, у меня не хватило на это духу. Джо был её домом, её убежищем, временным пристанищем — по крайней мере, когда она в нем нуждалась. Это мне было ясно. И теперь, когда она его покинула, оставила, ушла, старый Джо сразу изменился. Он опустел: от него осталась одна оболочка. Он снова превратился в обычное пугало. Хотя, конечно, мы не станем его за это винить. Боже сохрани! Я хорошо знаю, Летиция: когда ты предаешься грезам наяву, твое лицо сразу становится спокойным и умиротворенным. А про меня ты, наверно, думаешь, что я вел себя как глупец. Что ж, так оно и было. Но я честно тебе признаюсь: я не мог решиться сделать хотя бы шаг.
Старый Джо стоял теперь совсем одиноко. Его-то я не боялся, но после того, что я видел, меня охватило какое-то странное чувство: мне было страшно оттого, что я шпионил и что все живое под молчаливым небом знало об этом — и желало от меня избавиться. Еще хуже было то, что мне расхотелось идти проверять силки. И когда я пришел на поле в другой раз, силков на месте не было.
Наутро, после завтрака, беседуя с миссис Лам, я осторожно завел речь о феях. «Сомневаюсь, есть ли они вообще на свете», — сказал я ей небрежно, будто это только сейчас пришло мне в голову. Увы, Летиция, какими мы порой бываем лицемерами! Я отлично знал, что миссис Лам верит в фей. В этом я был совершенно уверен. Правда, сама она ни разу в жизни их не видела. Я спросил её, как она себе их представляет. Она задумчиво глядела в окошко, держа чашку в руках, и похрустывала сухариками.
«Скажу тебе по секрету, дорогой Тим (хруп, хруп), — отвечала она, — я никогда особенно не доверяла рассказам об этих легковесных созданиях, которые будто бы могут сладко спать в чашечке водяной лилии, как на просторном королевском ложе. Все это россказни и небылицы. Кроме того, вряд ли какая-нибудь фея заинтересуется мной (хруп, хруп). Я думаю, они предпочитают людей поизящнее, если вообще им приходится иметь дело с людьми. И к тому же в Англии их почти не осталось. Я имею в виду фей. Нас-то как раз слишком много. Как тебе известно, покойный мистер Лам был энтомолог. Он мог бы наверняка тебе о них побольше рассказать. Он сам (хруп, хруп) один раз видел привидение».
— Ты хочешь сказать, что муж твоей знакомой миссис Лам видел привидение? И сам умер? [131]
— Да, именно так утверждала миссис Лам. Я спросил её, как выглядело это привидение, и она сказала: «Мистер Лам говорил (хруп, хруп), что у него было ощущение, будто он видит его с закрытыми глазами. Его бросило в холод, и в спальне стало вдруг темно, но страха он при этом не испытывал».
Летиция теснее прижалась к дядюшке.
— Скажу тебе по секрету, дядюшка Тим, я бы ужасно перепугалась, если бы увидела привидение. А ты? Но давай лучше вернемся к твоей фее. Ты рассказал про нее миссис Лам?
— Ни словом не обмолвился, хотя спроси меня: почему? — я не мог бы ответить. Мальчики часто так поступают, да и девочки, я думаю, тоже: сам с наперсток, а язык за зубами держать умеет.
— Мне кажется, что тебе я бы рассказала. Ну а потом что было?
— Прошло целых два дня, прежде чем я решился снова пойти на поле, хотя думал о нем непрестанно. Птицы теперь представлялись мне еще более таинственными, вольными и прекрасными. Я даже отпустил на свободу двух — коноплянку и зяблика, которых держал в деревянных клетках, и на какое-то время выкинул из головы силки и ловушки. Я слонялся, не находя себе места; и порой мне казалось, что все это мне просто привиделось.
На третий вечер я так устыдился своей трусости, что решил опять пойти на то же место и понаблюдать. На этот раз я направился через лиственничную рощу, всю в свежей зелени, в дальний конец поля. Именно здесь, как мне тогда показалось, скрылась фея. В чаще токовали фазаны и птички распевали свои последние вечерние песенки. Я забрался в кусты бузины и, устроившись поудобнее, вытащил из кармана складную подзорную трубу — подарок отца. С её помощью я надеялся разглядеть, что творится вокруг старого Джо. В подзорную трубу можно было наблюдать все словно на расстоянии вытянутой руки, но, приставив её к глазам, я с огорчением убедился, что одно стекло разбито.
В тот вечер я занял свой пост позже, чем в прошлый раз: солнце уже село, хотя небо продолжало полыхать. Я сидел и сидел, пока у меня не затекли ноги, а в глазах не потемнело от усталости.
И вдруг, Летиция, я почувствовал, что фея снова здесь и, более того, знает, что за ней следят. И хотя до этого я ничего не замечал, теперь я понял, что она уже успела выбраться из своего убежища и открыто, в упор смотрит на меня через поле, где уже зеленели ростки пшеницы. Я затаил дыхание и пытался изо всех сил унять дрожь.
Секунду или две она как будто колебалась, потом повернулась, как и тогда, и двинулась прочь, на сей раз держа путь к старому боярышнику, где я впервые её выследил. Я был разочарован и раздосадован: в каком мальчишке не живет первобытный охотничий инстинкт? Было ясно, что она задумала меня перехитрить. Так бывало, когда я охотился на птиц: как я ни восхищался ими, я впадал в ярость и грозил им кулаком, если желанная добыча склевывала приманку, но не попадалась в ловушку. Так было и сейчас.
К тому времени ноги мои совсем задеревенели и сильно ныли. Кроме того, было уже слишком поздно, чтобы пытаться перехватить её в поле. «Погоди, поглядим, кто кого перехитрит», — подумал я про себя. Я сложил подзорную трубу, отряхнул сухие листья с одежды и, постояв немного, чтобы дать ногам отойти, отправился домой в весьма мрачном расположении духа.
Ночь была тихая и теплая, несмотря на то что стоял только конец апреля. Пока я раздевался перед сном, медленно взошла полная луна. Свет от свечи не мешал лунным лучам пробиваться сквозь жалюзи в спальне. Я задул свечу, поднял жалюзи и выглянул в окно: земля вокруг была завороженно-неподвижна, словно змея, только что сбросившая кожу. Казалось, что луна одновременно со светом изливает покой и тишину. И хотя я отлично знал, что нахожусь в доме доброй миссис Лам, надежном старом доме из дерева и камня, у меня все равно было чувство, что еще ни одно живое существо не испытывало того, что испытывал я, глядя в окно. Но мало этого, Летиция. Это было то же чувство, что охватило меня, когда я в первый раз увидел старого Джо. И точно так же, как фея знала о том, что я выслеживаю её в поле, я был уверен, что сейчас она прячется где-то неподалеку от дома и сама следит за моим окном.
— Я знаю, у меня тоже так бывает, дядюшка Тим, — сказала Летиция. — Прямо чудо: я тебя так хорошо понимаю! Как будто в воздухе кто-то или что-то есть, какие-то существа, и ты чувствуешь, что они говорят, И что же ты? Вышел из дому?