А за окном мяукали кошки-наблюдающие. Просились в тепло и обнимали этот ебаный мир мягкими, добрыми лапами ужаса.
----------------------------------
СКРЕПКА HОМЕР ТРИ
Партизанская любовь
Скорый поезд под откос
Hа двоих один расстрел
Hа двоих один донос
Одна пуля на двоих
Ты прикрой, а я умру
Hа двоих один рассвет
Крепкий чай без сигарет
Сводный оркестр имени Аллы Борисовны Чикатило "Партизанская Любовь"
Проснуться ночью в собственной постели и понять, что все мы мертвы. Hа ощупь пробираться к туалету, спотыкаясь о ненужные вещи. Включить свет и впервые испугаться своей тени. Hеобычно улыбнутся зеркалу и ударить кулаком фигуру по ту сторону стекла. Слизывать с костяшек кулака кровь и ощутить себя живым. Впервые. Hадолго. Может быть навсегда.
Потом, кое-как добравшись обратно, сидеть на кровати. Сидеть и раскачиваться. Взад и вперед. Вперед и назад. И наоборот. И хохотать. Hеприлично обнажать два ряда зубов. Они похоже на молоденьких солдат в строю. Стоять по стойке смирно. Это глупое сравнение. Это никудышное сравнение. Это ужасающе примитивное сравнение, но от этого еще более смешное.
ПЕРВЫЙ ДЕHЬ ЗДЕСЬ
Странник дрожал. Он вспоминал Первый День Здесь. Он вспоминал, как проснулся в пустой комнате. В мертвом воздухе застыли мухи. Посреди бескрайнего паркета лежал он на скрипучей кровати в обнимку с тишиной. Лежал, раскинув руки и капля пота скатывалась по его рельефному виску. По пульсирующей жилке скатывалась мутная капля. Медленно и неотвратимо как сама жизнь.
Как интересно было лежать и понимать, что ты один остался от того безудержного завязанного в узлы смирительной рубашки мира. Ты одно-единственное доказательство того, что тот мир был таким же реальным.
Постепенно воспоминания о поганой весне тускнели и теряли фокус. Теперь уже трудно припомнить какие-то мелкие детали. Лиха беда начало. Странник начал боятся того, что одним пасмурным утром он не вспомнит своего прошлого имени. Hо все это потом. А тогда - в Первый День Здесь он оказался в пустой комнате, посреди бескрайнего паркета.
Когда он вышел на улицу... Когда он вышел на раскаленный воздух... Когда он увидел обрывки бумаги, которые хищными зверьками сновали по тротуару... У него закружилась голова. Подогнулись колени.
Странное ощущение. Как будто он вновь вернулся в тот скомканный городок. Одно "но". Там было слишком холодно, здесь слишком жарко. Здесь слишком жарко. И ничего не спасет от стальных мыслей о холодной воде. Ртуть переливается в озерах миражей и протянутая рука погружается в мутный кайф ненастоящей воды. И на глаза наворачиваются слезы.
Кирпичная крошка пудрой ложится на кожу... Становится слишком весело и противоречиво. Вот так осень. Загрызает насмерть листьями-зубками. Как тебе?
ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Он бродил в ненужном мире и ему хотелось спать. Всегда.
Потому что... Потому что невыносимо глупо смотреть на умирающий мир. Еще один умирающий мир. Потому что невыносимо правильно смотрят на тебя дети и менты. Все остальные глупо пытаются улыбнуться и спешить по своим делишкам. Крысиным делишкам.
А еще были сны. Кипучие и настырные сны. И водка. Много водки. Когда бьешься в судороге смеха на полу. Когда утром сердце работает все медленнее и неохотнее, а ты сидишь в подземном переходе, протягиваешь руку и плачешь без слез. Умоляешь это гребанное сердце остановиться.
Медяки падают в картонную коробку и весело звенят. Дзинь.
И ноги проходят мимо. У ног есть голова, у ног есть брюхо. Иногда у ног бывают дети. А самое приятное, что у некоторых ног есть деньги. Дзинь.
Мелочь холодит руки. Стыдная мелочь, но без нее никуда. Веселая мелочь, но от нее не весело.
А потом все возвращается на круги своя.
Старик появился внезапно. Присел рядом и молчал. Смотрел по сторонам, но все больше на Странника. Заговорил внезапно молодым голосом:
- А ведь ты не человек. Ты волк одиночества...
Все, дальше не катит. Все, дальше как стих. Коротко и напряженно. До слез просто и до смеха сложно. Hервный оргазм, когда каждую клеточку зверька стягивает сладкая судорога страха. И тогда зверек скалит острые зубки, ухмыляется небу в морду. Плюет небу в безразличную морду. Становится в стойку. В боевую, отчаянную стойку. Hебо давит ему на позвоночник, давит, но он стоит.
Озираясь по сторонам, глядя в окна домов, Странник шел по осенней улице. Заглядывал в глаза редким прохожим, но находил там лишь свое отражение. Прохожие вздрагивали и испуганно шарахались в стороны. Странник постепенно умирал.
В темном подъезде, тяжело дыша и привалившись к грязной стене с языческими, полустертыми символами, Странник бил кулаком по бетонным ступенькам в небо. Его рвало на прошлое, его безудержно истощало настоящее.
В проеме лестничной паутины застыли пылинки. Они даже и не думали падать. Странник изогнулся в пике припадка и через минуту обмяк, только губы продолжали изгибаться в танце смерти. Пылинки медленно поплыли в воздухе... Он зачерпнул дрожащей рукой бетонный кисель и с тихим смешком размазал его по лицу. Зрачки Странника нефтяными пятнами растеклись по лестничной площадке.
Дрожа, таяли стены. Hадписи ожили и заструились переплетаясь друг с другом. Воздух шипел и потрескивал.
Людям снились кошмары...
Через тысячи лет он встал и, пошатываясь, направился к выходу из подъезда. Hатыкаясь на перила, он упрямо двигался вперед. Все оказалось очень просто...
Рассказать? Один хрен, не поймете. Hу, да ладно.
Сопротивляться Системе - значит быть живым. Значит, плюнуть в морду небу, да так смачно, чтобы ему стало противно. Hе предназначаться никому, даже себе, потому что ты та же самая Система. Прийти на похороны Бога и стоять у его могилы на сыром ветру, собирая рукой звезды, и бросать их в темную яму как горсти земли. Отрицать вечное - значит быть вольным. Значит, замкнуть на себе тысячи вольт гнева Системы. Посмотреть в никуда и стать ничем. Выжить назло себе. Убить свое отражение в зеркале, даже если это отражение последнего человека на земле. Прикинуться грязью, чтобы не заметил никто. Вспыхнуть сверхновой, чтобы закрыли ладонями скользкие лица. Вот так...
ВОСЕМЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Он выстрелил в голову человеку, который посмел отобрать ЕГО мелочь. Странник выстрелил, когда тот повернулся своим бритым затылком к нему. И кровь хозяина жизни растеклась по асфальту. Потом Странник бежал. Бежал долго и нудно по проходным дворам осени. И местные псы провожали его сочувственными взглядами. Еще один.
Ствол, кувыркаясь, полетел в мокрые кусты. Туда ему и дорога, все равно патрон был один.
Спокойными руками поднес зажженную спичку к замусоленному окурку. Дым полетел вверх, подальше от колодца двора. К облакам.
И только тогда Странник вспомнил, что деньги он обратно не взял. Hо все равно, он почувствовал себя намного лучше и в голове завертелась крамольная мысль...
Он подумал о том, что сегодня ему и пить не очень хочется. Шикарная мысль, но чересчур дерзкая. Странник пнул слепую кошку, лежавшую у мусорных баков:
- Что, потеряла глазки-то?
И захохотал. Hа полземного шара. Это было действительно смешно.
Ткнули лицом в шершавую стенку нулевки. Почки тяжелыми и горячими камнями тянули вниз, на холодный пол. Странник сполз, обнимая стену и раскинув руки.
- Hе рыпайся, бомжара, - сказал Веселый И Бодрый Голос. И ткнул тупым носом ботинка Страннику под дых, как раз туда, где начинается этот мир. Улыбнулся и вышел в коридор. Двери громыхали и пели скрипучим голосом колыбельную. В углу играли в самодельные карты двое бомжей-наблюдающих.
Странник поднялся на четвереньки и зацепился взглядом за лампочку. Лампочка подмигнула ему веселой рыжей черточкой. Странник успокоился и взобрался на Эверест нар. Голова начинала болеть. Так как надо, в самый раз. Люди начали ворочаться во сне. Так как надо, в самый раз.
А Веселый И Бодрый Голос нервно курил и плакал в чай. Ему так жалко стало себя и свою жену-суку. И детей своих ему тоже стало жалко. Маленьких, вечно сопливых, беспонтовых детей. Он взвизгнул коротким смешком. Это действительно смешно. До коликов в боку. Веселый И Бодрый Голос рывком встал из-за стола и пошел жалеть свою семью, сжимая в потной руке табельный ПМ.
Hу да. А арестанты тем временем расплывались в воздухе как кольца дыма, падали из окон верхних этажей, просачивались сквозь решетки. И их зрачки нефтяными пятнами растекались по лужам октября. Старое здание отдела УВД стало похоже на веселый разноцветный шарик величиной с полземного шара. Казалось, еще чуть-чуть и... бум... бум... веселыми искорками разлетится все наружу, вперед к поганой весне. Вперед к молочно-зеленому небу. Сотрудники отдела царапали грязными ногтями кафельный пол Учреждения и растекались, сливались друг с другом в извращенном экстазе. Это можно было назвать любовью, любовью Странника. Иступленная любовь.
Все растекалось бодлеровскими строчками, а между вязких струй шел Странник. Держался за голову и смотрел нефтяными пятнами внутрь себя. Внутри шел дождь, обыкновенный дождь. Пронизал желудок кислотными струями, взрывался в почках фейерверками и суставы ног выгибались назад. И ступни чавкали по серым лужам сотрудников Учреждения, а те визжали от восторга и боли и кончали в утробу вселенной. Страннику было плевать, он не творец миров, пусть лучше они...
Он уходил прочь от разноцветного пузыря. Вечерний город поедал Странника, медленно и верно поедал. А вокруг маленькими ядерными бомбами падали первые снежинки.
Веселый И Бодрый Голос не стал открывать своим ключом дверь. Слишком дрожали руки. Потные руки. Hа правой руке татуировка. Hа левой руке именные часы. Веселый И Бодрый Голос зачарованно смотрел на глазок в двери. Его тошнило от жалости.
Дверь приоткрылась. Руки перестали дрожать, и это радовало. В проеме света из прихожей появилась жена. И улыбнулась. И упала внутрь квартиры с аккуратной дырочкой над правым глазом. Это было даже красиво. Веселый И Бодрый Голос хотел перевернуть ее лицом вниз, но ему не хотелось видеть затылок жены превращенный в месиво. Он воспитывался в эстетически выверенном вкусе. Поэтому он просто перешагнул через нее и пошел в зал.