— Здесь Накуртка, — сказал король и умолк.
Тишина смотрела на них сотней мерцающих светодиодов.
— Это всё, — сказал король и выключил микрофон.
— Душно, — сказал Накуртка, когда лампочки погасли.
Потянувшись, он прошел из угла.
— Ты же не уйдешь сейчас. — Король распахнул балконную. Стал раздвигать то, что лежало ближе к двери. В основном это были остатки от упаковок, дальше — ремонтный скарб. Где-то там внизу, он помнил, валялись перевернутая скамейка со столиком, от прошлых хозяев.
Пришлось вытащить в студию тонну дубья, прежде чем расчистилось место, где обоим сесть. Накуртка всё это время провел в туалете. Король перегнулся за перила. Высотники исчезли. Может, и не было, Накуртка по деревьям лазил, как белка, он бы не удивился, если прискакал по крышам. Бутафория.
Вышел уже с косяком. Раскурились, глядя на реку. Позади снизу ревело шоссе, в студии этого не слышно. Выше были еще восемь этажей.
— А тут шумно, — сказал Накуртка, когда в головах у них зазвенело.
Пикнуло в кармане, король вынул руку, посмотрел. — Деньги пришли. Скажи, куда, я перечислю.
— Да особо некуда. — Накуртка глянул на него, показалось, с удивлением. — Может, купишь мне какие-нибудь шмотки.
— Шмоток я тебе так найду.
— Когда следующий сеанс? Хочу послушать, что ты обычно говоришь. Креветочка — это что?
— Попугай. Ей говоришь: привет, Креветочка, привет! — она чирикает: «привет-привет». Позывные прилипли.
— Сдохла?
— Улетела. — Пикнуло снова. — Еще, — удивился король. — Эк их торкнуло. Бывает, неделю ничего, другую. За ремонт третий год не плачу.
— Интересно. — Накуртка повеселел. — И дальше? Обслуживать свадьбы и корпоративы?
— Профессий в миру много. Ходил на верфь. Но я по дереву, такого нет. Есть одна ретро-мастерская, заказа ждут. Ждут-пождут, обещают свистнуть.
— Пассивная позиция.
— Я популярность имел, когда уже ничего не делал. Это такая схема. Как ты сейчас. Вишь, опять. Услышали имя. Если ты не понял: это тебе. …Если б ты делал — о тебе бы никто не слышал.
— Что не понял? — Накуртка прищурил черный глаз. — Что тут понимать. Я по-другому привык. Кто надо, слышит. Тебе вон передали.
— Когда мне передали, я работал семь-в-ноль.
— На что ты работал? На свою попу… — Накуртка длинно выдохнул. — Лярность… — Он вскочил. — На, добей пятку. Дай-ка пройду.
Король остался на балконе один. Закинулся горячим дымом. Всё отхлынуло. Не видел ни реки, ничего. Выбросил, куда глаза летят.
Накуртка расхаживал по квартире. — Включишь это? Тоже захотелось поговорить. Вечером. Можно вдвоем, если тебе так удобнее. Брось мне спальник на пол, отдохну.
— Те… — Король чувствовал себя неподъемным, как гора. Язык застрял в пещере, он его не находил, чтобы пошевелить. — Не… зя, — с трудом проворочал.
Теперь он стремительно стягивался в точку. Взмахнул рукой. Хотел осведомиться непринужденно: «Чем ты забиваешь?»
— Не наркотик. — Накуртка внимательно смотрел на него. — Обычная крымчанка. Совсем отвык? Сходи воды попей. Ну тебя и разобрало.
Король послушался. Долго сидел над ванной. Потом умылся. Из стекла на него глянуло опухшее лицо с красными испуганными глазами. На измену переклинило. Специально вырубил… подсыпал смесей… Но он сам то же курил. — Чтобы что? Сесть за пульт и призвать слушателей к джихаду? …Он не справится. Не сумеет включиться. — Может, умеет? Кто его знает, что у Накуртки на уме. За перегородкой раздался звук спускаемой воды: Накуртка опять был в туалете.
Когда он вышел, король ждал его, полностью протрезвевший.
— Мне нужно лечь. — Накуртка шагнул мимо.
— Здесь нельзя, — сказал король.
Накуртка остановился. — У тебя помещение свободно.
Король произвел отрицательное движение.
— Боишься? — Накуртка улыбнулся. — Я же не боюсь. Откуда я знаю, кто тебе деньги посылает. «Здесь Накуртка», — процитировал он.
— Да ты… — Король подавился словами.
— Это — тебе, — сказал он по слогам. — Сейчас… — он схватился за вешалку, — …вот у меня… — нашел деньги, свернул и вложил Накуртке в нагрудный карман куртки. — Здесь больше. Как тебе… чтоб понятно… В категориях, к которым ты привык: не существует средств, чтобы запеленговать. Сигнал проходит десять приемников, десять раз, перекодируется. Принципиальная анонимность. Мы с тобой можем находиться в Антарктиде.
Накуртка не шевельнулся. — Откуда ты знаешь, — с ударением, — кто тебе их посылает?
— Я не знаю, — объяснил король. — В том смысл. Иногда думаю, — никого. Сам себе говорю. Но кто-то есть… есть! Из тех, кто был, когда я собирал стадионы? Или новые совсем? Дети тех; или совсем случайно… Не знаю! Нет интерактива! И знать не… — Накуртка сделал нетерпеливый жест.
— Это всё ясно. Я и говорю: кто там? Кто тобой рулит. Придерживает — до времени. Давай, слушай, потом всё это. Я лягу.
— Не ляжешь, — сказал король, теряя терпение. — Это моя нора. Зайди к медведю в берлогу. Всё моё. Мой микрофон. Моя схема, и мой конец — сколько осталось. Я пятнадцать лет жил с тем, что ты про меня сказал. Спасибо, что пришел. Признал. Убирайся.
— Я про тебя сказал? — весело сказал Накуртка. — Знаешь, как оно бывает — кто-нибудь ляпнул… другой переврал… до меня дошло, и я сболтнул. Шутки, сплетни, смех — полетело обратно. Не помню, честное слово.
Король ударил. Накуртка полетел к стене, врезался в угол, скорчился, защищая живот. Король стоял над ним. Накуртка посмотрел снизу.
— Извиняться не буду, — предупредил король.
— Не извиняйся, — разрешил Накуртка. — Никто еще ни разу не извинился.
Поднялся, придерживаясь за стену. Король наблюдал за ним, морщась. — Не так ты болен, как хочешь показать. В окне висеть сил хватило.
— Сам не думал, что так понравится представляться, — согласился Накуртка. — …Дак у меня ж лекарство, — вспомнил он. — Пошли покурим.
Легким шагом он направился в студию. Король, подумав, за ним. — Тут сальдо важно соблюсти, — сообщил Накуртка с балкона.
Достав кисет, он забивал. — Если переборщить — буду блеять, как ты. Мало тоже плохо. Освоил новую технику: стреляю говном. Ты рисковал, вообще…
Звонок в дверь еле слышен был за гулом шоссе.
Взгляд Накуртки соскочил с короля, как с неодушевленного предмета. Сбросив то, что держал в руках, он нырнул за перила. Вцепился в трос, оказывается, все время тут болтавшийся, подтянулся.
Король рванул в прихожую.
Он никого не ждал. Не добежав два шага, застыл в оцепенении. Как это… Быть не может. А консьерж?
Бросился обратно.
Вывернул себе шею, стараясь разглядеть вверху — чуть не слетел, перегнувшись за перила, высматривая снизу.
Привет, креветочка — услышал он внутри головы или снаружи.
БЕЛОЕ
Неожиданно пошел снег; он шел в воду и таял; если бы дело было днем, он бы превратился в грязь; но дело было ночью; город вмиг побелел. Снег ложился слоем два сантиметра. Шаги по снегу оставляли за собой сразу намокающие темные пятна. Взамен таявшему под ногами — снег оставался на голове.
В переулках людей не было; была глубокая ночь, часа два, может быть, три, ночи. Но на проспекте было людно. На проспекте стоял окровавленный человек, опирающийся рукой о стену. Кровь текла с головы, по лицу и дальше по туловищу. Никого рядом с ним не было.
По реке плыли льдины. На льдинах сидели чайки. Когда льдина уплывала под мост, чайки все сразу снимались. Перелетали на другую льдину. Ни одна чайка вместе с льдиной не уходила под мост.
На той стороне, за мостом.
У парапета, спиной к нему, кто-то сидел. Он сидел в окружении, устроившись среди, картонок, одеял. Снег нападал на него, но ему было теплее среди одеял — тоже не особо. Сидеть холоднее, чем идти.
Сейчас он поднял голову и увидел Юну.
— Садись. — Похлопал по грязным одеялам рядом с собой.
Юна подошла и села рядом. От бомжа воняло — так же как от его одеял.
Он потянулся и обнял ее.
— Один индеец в одном одеяле замерз, — пояснил он хриплым голосом. — А два индейца в одном одеяле не замерзли.
— Я сейчас пойду, — сказала она.
— Куда?
Юна промолчала.
Бомж закопался в одеялах. Вынырнул с полбутылкой в руках и поболтал. Потом запрокинул и стал пить.
После этого протянул Юне.
Юна отпила только глоток и сморщилась. Что за мерзостный вкус?!
— Неразменная, — похвалился бомж. — Пью и пью — не кончается. Вот свезло так свезло.
— Тут зима, что ли? — сказала Юна. Где — тут? — разве это не тот же самый город, где вчера… Она не знала, что значит «вчера».
— А лето? — Бомж фыркнул.
— Тю, — сказал он, — не проспалась, что ли?
— Я вообще не спала.
— А где ты тогда шлялась? Я тебя жду, жду.
Юна вгляделась в него.
— Нет.
— Что — нет, — обиделся он. — На себя посмотри.
Юна закрыла глаза. Он пошевелился и обхватил ее крепче. И правда, теплее.
— Нет. — Она открыла глаза.
С усилием она оттолкнулась от него и встала. Шаг. Обернулась.
— Там, на проспекте, — сказала она. — За мостом. — Она провела рукой с головы по лицу и вниз. — Вот так, он стоит, а у него льется.
— На себе не показывай, — сказал бомж.
— Я пойду. — Она отошла на два шага и снова оглянулась. — Не пей это. Замерзнешь. Тебе тоже надо идти.
— Куда?
Она прошла далеко, прежде чем снова оглянуться. Никого там не было.
Снег лежал на граните, не таял. За парапетом на черной воде кружили утки. От воды поднимался пар. Здесь в реку втекала канализация.
Слева, через дорогу, тянулся забор из красного кирпича. Над забором петли из колючей проволоки.
А вот и железная дверь в заборе с окошком в ней. Дальше, из-за забора, поднимались тоже краснокирпичные строения.
По этой стороне у парапета стояли люди. Близко друг к другу — но как бы друг друга не замечая — все они делали жесты. Глядя поверх забора.