в том городе? — да все они спали, никто из них не видел человека — и, честно говоря, до человека ли им было в ту ночь, а особенно день, когда море ушло от них?..
...Как вдруг огромная волна захлестнула его, едва не сбив с камня, а когда она отхлынула, оказалось, что море сорвало с него почти всю одежду, какая на нем еще оставалась!.. И вот какова была третья загадка:
— Скажи мне, человек, как я появилось?
— О, это совсем просто, — воскликнул человек, отплевываясь; и, так как волны залили валун, на котором он сидел, и грозили накрыть и его, ему пришлось встать, — и, балансируя руками, чтобы удержаться на скользком камне, он прокричал — в то время как ветер трепал его волосы: — это мы проходили еще в начальной школе! Аш-два-эс-о-четыре... ой, тьфу, цэ-о-два... — И, вскинув вверх руки, потому что море уже достигло ему до подбородка, он возопил — то есть пробулькал: — ...Учил!..
И тут началось такое, что трудно описать — будто море, до сих пор сдерживавшее себя, наконец сорвалось с цепей! Вода взметнулась вдруг вверх вся сразу, тысяча разноцветных молний прошили ее насквозь, человека, конечно же, сразу смыло с камня, закрутив в самой середине рева и грохота, и в этом реве и грохоте, перекрывая его, раздался не похожий ни на что другое на свете голос моря:
— Ты соврал, человек! — ты трижды соврал, и не дал правильного ответа ни на одну мою загадку! Но... — и вдруг, как по волшебству, все разгладилось, рев и грохот исчезли так внезапно, что человеку показалось, что он оглох — он лежал на земле, у подножья горы, верхушкой которой оказался тот самый огромный валун, и он услышал свое имя, произнесенное не похожим ни на что другое на свете голосом моря.
— ...В одном ты был честен, и я вижу, что ты меня действительно любишь.
Прозрачная волна набежала на берег и отступила, давая человеку встать; а тот человек встал, а море продолжало:
— Правду сказать, мне надоело уже куда-то идти, и я плохо помню, с чего это я так далеко собралось. Так что я, пожалуй, останусь здесь — неплохое местечко, не так ли? — а ты, ну, ты можешь тоже остаться, хотя ты и болтун, но одному мне последние годы было немного скучновато. Мы будем встречаться по утрам, и ты, так и быть, можешь дальше мне рассказывать свои сказки.
Тут чайки полетели к солнцу, крича ему о том, что море остановилось, и солнце так обрадовалось, что море больше никуда не пойдет, что немедленно засветило золотые блестки на воде: от того места, куда, замерев, смотрел с берега один маленький человек — и все дальше и дальше, до самого горизонта.
ОДНОГО ДОСТАТОЧНО
Накуртка зашел в один дом — хозяин ему обрадовался, как и все радовались, кто видел Накуртку.
— Только тут у нас это, — он помялся, — Белый Ворон сидит. Ты не обращай внимания, он скоро уйдет. Он зашуганный — ему ввалили в ментах. Докаркался! Он теперь вообще молчит.
— Давно хотел посмотреть на Белого Ворона, — сказал Накуртка, проходя в комнату.
— Э, — предостерегающе крикнул хозяин, — ты не сильно смотри. А то он опять начнет…
Никакого Белого Ворона Накуртка не обнаружил. Веселая компания за столом, пили чай. А в углу сидел на полу человек. Глаза у него закрывались — но тотчас же он открывал их с таким усилием, как будто бы боялся оказаться лежащим.
Накуртка охватил собравшихся одним взглядом.
И они не позволяют ему разговаривать?
Сразу он направился в угол.
Беседа за его спиной смолкла. Все смотрели, что он собирается делать. Накуртка — это конечно Накуртка. Но всё равно. Кто-то встал — кто-нибудь наиболее независимый: например, Боров. В гневе хрюкая, он вышел из комнаты. Сразу несколько человек потянулись следом. А потом и все.
Накуртка развалился, устраиваясь на полу поудобней.
— Я Накуртка, — сказал он.
Человек смотрел на Накуртку. Слушал Накуртку. Понимал его. Понимал он и то, что в его ситуации это ничего не меняет.
Понимал он и то, что за три долгих месяца это первый, кто к нему обратился. Его что, не предупредили? — О чем?.. Представления он не имел, о чем тут предупреждают относительно него каждого вновь входящего. Может, и ничего.
Понимал он и то, что, значит, можно не уходить. Никто его не выгонял. Гнал его собственный страх. Ни в одном месте он не оставался дольше чем три часа. Он уже пересидел. Не сказать, чтобы он отдохнул.
Но пока этот рассказывает, выход откладывался. Напряжение, необходимое, чтоб подняться на ноги, отступило. Первый раз за три месяца он почувствовал чью-то руку. И это была не рука, протянутая, чтоб помочь встать. Она говорила: сиди.
Накуртка просто болтал. Вообще-то Накуртка был не из болтливых. Он не думал, он действовал.
Вообще-то Накуртка услышал имя — Белый Ворон — первый раз. Ну, хорошее имя. Он ничего не спрашивал. Рассказывал — не истории; историй про Накуртку было сколько угодно. Рассказывали их другие. Накуртка говорил — что придется, что на язык ляжет. Легло что-то нейтральное: растительность и рельеф в другом месте, где был — не давно и недавно. Он мог бы говорить о погоде.
— Что с этим делать? — спросил начальника отделения его подчиненный — пусть будет Майор.
— Он уже не встает. Ссыт кровью.
— Отпустить, — сказал начальник.
— Отпус… тить? — Майор подавился корюшкой.
— Что это будет в эзотерическом плане? — спросил начальник со вкусом. Он пошевелил пальцами. — Эта… птичка. Привязываешь птичку на веревку. Длинную. — Он покачал пальцем. — Но не очень. И пускаешь.
— Он будет летать по кругу. Когда захочет сесть — вспугиваешь. — Что это будет?
— Сдохнет! — радостно понял Майор.
Начальник стукнул его пальцем по лбу.
— Тогда я тебя привяжу. — Никуда он не уйдет. Тут будет тусоваться. Главное, проследи, чтобы никто ничего не говорил. Нам надо пробудить его изобретательность.
— …вот так там было, — завершил Накуртка. И легко встал.
— Хочешь посмотреть? Приходи. Я там буду где-нибудь через месяц.
Не оглядываясь, он вышел. Вон из этого дома.
Человек на полу не шевелился. Неожиданно. Опять он был один.
Но прошло два часа. За окном посветлело. Надо было тоже вставать.
СНЫ
Случилось так, что и Накуртку словили. Накуртка принял всё без единого звука. Накуртка предпочел бы все удары мира вытерпеть сам. Когда очередная вспышка взрывалась в его глазах, думал, что кому-то в это время они не достаются. Потерявшего сознание, его еще некоторое время толкли: воду в ступе; разницы не было между Накурткой живым или мертвым. Но наконец, бросив, как какой-то мешок (небольшой, Накуртка ростом и сухим телом был с 14-летнего) — отошли буквально вот тут отдохнуть.
Кто-то потащил Накуртку. Накуртка очнулся. Но это были не те. Он, конечно, не узнал человека: во-первых, не в том состоянии. Во-вторых, он был в том месте в то время, когда ему говорил. Старался не обещать, но если приходилось — почти стопроцентно следовал за словами. Но когда тот не явился, попросту забыл.
Накуртка попытался освободиться; идти. Они уже были возле проезжей части. Всё это и происходило в двух шагах от проезжей части; все могли видеть «поимку террориста».
Тот поступил самым простым способом: вытянул руку. Остановилась машина; дагестанец, крутивший баранку, не интересовался, куда везет друг своего поддавшего друга.
— Ты великий разбойник, — сказал Накуртка, когда немного очухался.
Они сидели в квартире на Бауманской, на шестом этаже. Снизу маргаритки, пенсионерки с собаками. Очень мирная обстановка.
Они сидели на балконе и курили.
Тот улыбнулся краем лица так, как будто никогда не слышал ничего более смешного.
— Я не разбойник. Просто повезло. — Это и вправду было везение. После того, как тогда опоздал, он и не думал когда-либо его встретить.
— Что, поклянемся никогда не расставаться и всегда биться спиной к спине, как Роберт Рэдфорд и Пол Ньюмен?
Накуртка к тому времени его уже опознал.
— Посиди здесь, подлечись. Этот дом не запаленный. — Квартира была его родителей, они съехали за город год назад, в Дворец пожилых работников искусств. В коридоре на потолке блестели вырезанные из фольги звезды.
Это вынесем сюда, чтоб не портить песню.
Накуртка к тому времени его уже опознал. Выглядел он получше, чем первый раз. Чего нельзя сказать про Накуртку.
Так выглядят, если соглашаются на сотрудничество. Тогда объяснимо и то, как он Накуртку из-под них увел. Надеялись, что Накуртка еще кого сдаст — так не было кого сдавать. Ничего не было.
Накуртка и глазом не моргнул, виду не показал. Он никем не рисковал; себя он вообще не считал.
Хозяин его покинул, сказал, надолго. Накуртка валялся на диване в большой комнате. Ел из холодильника. Смотрел телевизор. Была еще одна, маленькая. Туда не заходил.
Так он провел восемь дней, считая часы, готовый, что вломятся в дверь, пока одним утром не почувствовал себя хорошо.
Тогда он прошел по квартире, заглянул и в маленькую. Там стояла детская кровать. Игрушек не было.
Накуртка нашел карандаш и лист белой бумаги. Этого хватит. Набросал портрет по памяти. Оставил на диване.
А так было. Он позвонил. — Убери своих. Это Накуртка.
— Откуда ты знаешь мой номер.
— Нету времени. Я приду.
Прошло много времени: год. Дальше оттягивать некуда.
Сидящий за столом смотрел в окно.
— Не думал тебя еще когда-то увидеть.
— Никто не думал никого никогда увидеть.
— Чем ты занимаешься?
— Ничем.
Сидящий за столом прикрыл глаза.
— Жаль, что я тебя тогда не пристрелил.
— Сделай это сейчас.
— Не проси.
Он позвонил. Принесли кофе. Два чайника.
— Если б они знали, кто это был… Я бы уже был в бегах. Походу, все равно примут, сколько он еще будет гулять. Только отсрочка.