в, протянул руку поднять один. Маленький яркий шарик вспыхнул и стал втягивать липкую кровь, наливаясь алым. Ойсин почувствовал, что слабеет. Сжал кулак и провалился в спасительный мрак.
III
Очнулся фений от женского смеха. Поднял окаменевшие веки, и тут же зажмурился, боясь спугнуть видение. В ручье плескались девицы, краше которых он не видел. Незнакомки метали в него взгляды-стрелы да хохотали звонкими колокольчиками.
— Хорошенький какой!
— А волосы у него, что кунья шерсть!
— Ой, что там волосы, ты на руки погляди. Какие тонкие пальцы. Хотела бы я в его лютню превратиться. Вы видели, как он прижимал ее, как гладил натянутые струны?
— Видели, видели. Но я б лучше его флейтой стала, вы взгляните на эти губы.
— Да мы б послушали, как он играет на тебе.
— Цыц дурехи, не видите, проснулся скальд!
Последний голос был особенно прекрасен. Как морозный воздух, что одновременно свеж и колюч. Ойсин повернул голову и открыл глаза. Сердцу в груди стало тесно. На влажном камне сидела нагая сереброволосая сида. Маленькая ножка ее скользила по глади воды, поднимая жемчужные брызги. Фений замер не в силах оторвать взгляда от крошечной стопы. Захотелось подползти на брюхе, словно верный пес, и облизать каждый розовый пальчик.
— Где ж твое хваленое красноречие, герой? – изогнула изящную бровь красавица.
Вдруг застежка на вороте скальда накалилась и обожгла шею. Морок спал. Дышать стало легче. Ойсин тряхнул головой. Сида не изменилась, но желание лежать у ее ног пропало. Он поднялся и только сейчас заметил, что все еще сжимает кулак. Раскрыл его и увидел кольцо с алым рубином. Усмехнулся и надел сверкающий ободок на палец.
— Хорошо ж вы, лесные хозяева, гостей встречаете! — произнес он, разминая затекшие плечи, — Нет, чтобы к себе пригласить, накормить, беседой развлечь, вы злой морок насылаете!
Сида удивилась. Улыбка, что играла на лице ее, вмиг сделалась острой, стальной, холодной. Подружки замолчали.
— А не побоишься нашим гостем быть? – наконец спросила она.
— Именно страх перед неизведанным толкает меня вперед.
— Ну что ж не споткнись герой на пути к своей цели.
Сида встала и подошла к Ойсину. Протянула руку желая дотронуться до щеки скальда, но передумала и сжала тонкие пальцы в кулак.
— Так даже интересней… Следуй за мной. И, да, можешь называть меня Блодвейт, человек.
Ойсин подхватил лютню и пошел. Тропа вильнула, воздух дрогнул, являя черный провал Холма. Красавица сделала следующий шаг и пропала. Скальд, не раздумывая, шагнул за ней…
Холм Аргатлам легко принял человека в свое нутро, но выпускать не торопился. Сиды желали, чтобы Ойсин играл для них день и ночь, ел их хлеб и пил их вино, танцевал с прекрасными девами и ни о чем не тревожился. Хозяину Холмов понравился храбрый фений, а вот дочь короля туатов, прекрасная Блодвейт, сидела темнее тучи.
— Что тебя тревожит, свет мой? – поинтересовался Нуад.
— Этот скальд, — Блодвейт капризно поджала губы, – он танцует с Ападев третий танец подряд, а на меня даже не смотрит!
— Туата лесного ручья хороша собой, но ты всегда можешь взять то, что хочешь. Дотронься до человека, и он будет твоим до конца своих дней.
Блодвейт на это лишь возмущенно фыркнула.
— Я не хочу так! Мне надоели безвольные игрушки. Желаю, чтоб меня полюбили по собственной воле!
Нуад перевел взгляд с дочери на Ойсина. Задумчиво почесал основание ветвистого рога.
— А ты уверенна, что готова принять свободу чужой воли, даже если она тебе не понравится? Взгляни хорошенько: его сердце не свободно, но Ападев тут не причем.
— Ты думаешь, я не смогу влюбить в себя человека не используя магию? Да пусть хоть сотня дев ждет его там наверху, я лучше любой из них!
— Люди не так просты, как ты думаешь, Блодвейт. Боюсь, играя с этим фением, ты сама попадешь в силки любви. Оставь его в покое. Пусть пляшет с Ападев, играет на лютне, насыщается магией холмов и возвращается на родину. Мне нравятся вдохновленные скальды, и я не хочу ему зла.
— Ну, уж нет! – Блодвейт топнула ногой. — Он будет моим, во что бы то ни стало, но я не коснусь его!
Она вышла на середину зала и принялась танцевать с легкостью весеннего ветра, что колышет лепестки первоцвета. Сиды расступились, давая своей госпоже место, а затем слились в бурлящем водовороте хоровода.
— Что же ты стоишь, герой? — крикнула она Ойсину. — Сыграй мне, сыграй, так как не играл ранее, ведь этот танец я дарю тебе!
Фений отпустил руку Ападев и взялся за лютню. Никогда раньше он не играл так бойко и страстно, так неистово и задорно, так самозабвенно и вдохновенно как в этот вечер. Но когда музыка стихла, он поклонился Блодвейт и ушел вглубь холма с сидой лесного ручья.
Блодвейт никогда не отвергали. Сида не знала значения слова «нет». Впервые в жизни ее вниманием пренебрегли, и ответ последовал незамедлительно. Не смея напрямую навредить человеку, она разразилась весенней бурей. Гудел Бернамский лес. Скрипели вековые дубы. Хлесткий дождь бил по цветам и травам. Обвалились склоны лесного ручья, помутнела прозрачная вода.
На следующий день Ападев не пришла, осталась расчищать свои угодья. Ойсин задумчиво перебирал звонкие струны.
— Отчего не весел, герой? Неужто надоели тебе красоты холмов?
— Да вот была у меня дудочка и потерялась. — Ойсин сделал вид, что не заметил, как длинный рукав шелкового платья скользнул по его бедру.
— А хочешь, я тебе свою подарю? На ней песни играть можешь такие, которых люди не слышали ранее. Ападев же забудь, туата не способна полюбить человека. Сегодня целует одного, а завтра другого. — Сида грациозно опустилась рядом.
— По себе судишь, ясноокая? — усмехнулся фений. — Не нужны мне твои дары. Думаешь, я не знаю какая ты, дочь короля Нуада?
— И что же ты обо мне знаешь, человек? – предупреждающе понизила голос Блодвейт, но Ойсин не стал смягчать слова.
— Ты своей прихотью сводишь людей с ума. Играешь ими, ломаешь и выбрасываешь. Твое сердце не способно любить. Я вообще сомневаюсь, что оно у тебя есть. Ты калека, Блодвейт. Как воин не способен вырастить, потерянную в бою руку, так ты не можешь научиться любить. Мне жаль тебя.
Ойсин поднялся и ушел, прекрасно зная, что ранил красавицу Блодвейт, и рана ее кровоточит слезами.
IV
Весна в те годы вышла холодной, дождливой. Не танцевала более Блодвейт под Холмом, не пела дивные песни. Все чаще видели ее у окраин леса. Стояла сида в тени молодой зелени, смотрела на сизые человеческие деревушки, на детвору, резвящуюся неподалеку, на девиц, стирающих белье в ледяной воде. Странной, далекой, непонятной казалась ей эта жизнь. Люди, лишенные вечности походили на муравьев, что копошатся в своих бессмысленных хлопотах. Грубы и некрасивы, мелочны. От них пахнет землей и животными. Их молодость быстротечна, а старость долга и уродлива.
— Что в ней такого, чего нет во мне? — Блодвейт вновь подсела к скальду, но шелк ее платья больше не льнул к его бедру.
— В Ападев? — Ойсин сделал вид, что не понял сиду. — Она легка, смешлива и любит мои песни.
— Ооо, избавь меня от своей глупости! — Блодвейт закатила глаза. — Я не о деве лесного ручья спрашиваю, а о человеческой дочери. Как ее звать?
— Не скажу. — Ойсин прекратил играть и развернулся к сиде. — Достаточно того, что тебе мое имя известно. Но на первый твой вопрос отвечу. В тебе ничего нет от моей невесты. Она чиста и непорочна, благородна, нежна и стыдлива. Когда ей исполнилось тринадцать, я принес ее отцу стадо лучших овец на нашем острове. Он дал добро на помолвку. Перед путешествием я подарил ей браслет из витого золота, а она поклялась ждать меня, покуда я не вернусь живым или ветер не принесет весть о моей гибели.
— И ты веришь ей? Веришь в то, что она потратит свою молодость на ожидание, пока ты пляшешь здесь?! — Сида расхохоталась. — Глупый скальд! Ты вернешься, а твоя невеста сделается старухой или нарожает детей от другого, ведь каждые сутки под Холмом Аргатлам это год там, наверху. Забудь своего мотылька и останься со мной. Я подарю тебе вечность.
Ойсин нахмурился. Черными спорами проникли слова сиды в душу фения, зародили сомнения. Отравили надежду.
— Опять по себе судишь, белоликая? — зло бросил он. — Повторяю, нет у тебя с Дериной ничего общего!
Но Блодвейт его уже не слушала. Оставила с занозой в сердце и упорхнула майским ветром.
Однако сида не упустила самого главного. Поднялась наверх, впилась пальцами в мягкий мох. Закрыла глаза и беззвучно зашептала заклинание. Прислушалась к ответу Леса, и губы сами собой растянулись в предвкушающей улыбке.
— Пришло время познакомиться с тобой, благородная Дерина, — усмехнулась сида, обернулась ветром и взмыла вверх…
Следующей ночью Ойсин Кумал предстал перед Хозяином Холмов.
— Король Нуад, я благодарен тебе за гостеприимство. Прекрасны ваши песни, сладко вино, но тоска по дому точит сердце. Отпусти меня.
Сид кивнул.
— Мне понравились твои песни, скальд, в них печаль и радость переплетены крепкой нитью, а мгновенье любви бесконечно. Я отпускаю тебя с миром. Холмы не будут держать и звать обратно, но скажи, что бы ты хотел от меня в дар?
— Ничего мне не нужно, ведь я и так уношу с собой память о дивном народе. Теперь я смогу петь о твоих героях и прекрасных девах. Дарить людям сказки Холмов.
— Что ж, мне нравится твой ответ скальд. — Глаза Нуада полыхнули серебром. — Тогда вот тебе мой дар. Я наделяю тебя силой гальдра[1]. Иди и пой свои баллады. Пусть люди видят холмы твоими глазами.
Фений поклонился. Сиды загомонили, наперебой поздравляя счастливчика. Редко кому удавалось получить благосклонность Хозяина Холмов.
— Станцуешь со мной напоследок? — прозвенел ручьем голос Ападев.
— С удовольствием. — Ойсин широко улыбаясь, взял сиду за руку, но улыбка стекла с его лица, лишь взгляд коснулся ее запястья. — Что это у тебя? — голос от волнения охрип.