Тавенгабара нашли час назад. Вытащили из канавы, куда его вышвырнуло из поезда. Шпринг потерял сознание и бессвязно бормотал в бреду. Он очнулся, когда его уже несли к лагерю, наспех разбитому до прибытия служебной техники. На носилках он начал метаться, надсадно вопить и в конце концов бросился на кого-то из Младшей стражи. Успокоил его только удар в челюсть.
Сейчас его жилистые сильные руки были крепко связаны за спиной. Временно – Рин Краусс настоял, чтобы с Сишем скорее поговорили друзья. Что он надеялся узнать, Жераль не понимал, да пока и не вникал. Отметил лишь, что Краусс и сам вернулся из погони каким-то странным. Не таким бешеным, а будто получил дозу… обезболивающего? Успокоительного? Медленно говорил, осоловело смотрел и воспринимал то, что ему говорят, только через раз.
Паолино потянулся к Тавенгабару. Жераль удержал его:
– Не надо. Ты делаешь только хуже.
Сиш выглядел дико: он все еще был мокрым и грязным. Голова была криво, наспех перевязана успевшими запачкаться бинтами. Другие раны – многочисленные ссадины, царапины, кровавые язвы в местах, где кто-то клочьями выдирал густую черную шерсть, – обработать не успели. Медики Санитарного подкорпуса опасались подходить к нему надолго. Ждали, пока алопогонного накачают снотворным и он станет безопасен. Безопасен… Непривычно было произносить подобное даже в мыслях.
– Это же мы.
Третья попытка Миаля кончилась провалом: шпринг зашипел, затрясся, втягивая голову в плечи, и задергал хвостом. Шерсть – недавно угольная, теперь вся сплошь в метках седины – начала вставать дыбом. Но он не попытался броситься. Забился еще дальше, поджал ноги. И неожиданно сипло, но членораздельно прошептал:
– Пусть. Он. Уйдет.
Жераль повернул голову. Миаль побелел как полотно. Его руки сжались в кулаки, взгляд остановился. Он все понял, вне всякого сомнения. Открыл рот, чтобы что-то сказать, и к щекам начала по-детски приливать краска. На разговоры не было времени. Пока – не было. Да и вряд ли слова имели смысл.
– Сходи к Лиру, – как можно мягче попросил Жераль, лихорадочно облизывая пересохшие губы. – Он должен быть в соседнем…
Паолино молча поднялся. Грэгор удержал его за рукав и крепко сжал красную ткань отворота.
– Не бери в голову, слышишь? Он поймет, что это не ты. Просто сейчас он…
Тонкие губы изобразили улыбку. Паолино убрал со лба прядь грязных мокрых волос.
– Поймет. Все поймут. Только это уже никому не поможет.
– Миаль.
– Прости меня. Теперь я…
В проеме появились несколько офицеров Сотни и направились к соседним койкам – туда, где лежал какой-то их товарищ. Миаль осекся, затем кивнул и стремительно выскочил на улицу. Жераль несколько мгновений смотрел ему вслед, борясь с желанием догнать, потом опять развернулся к Тавенгабару, понуро сжавшемуся и зажмурившему глаза.
– Эй…
Волоски вибриссов вздрагивали, хвост дергался. Жераль осторожно вытянул руку и коснулся шерсти за правым ухом шпринг. Убедившись, что там нет ран, почесал это место. Негромко попросил:
– Успокойся.
Они посидели в тишине какое-то время. Жераль не убирал руки. Почесывание было обычным ритуалом у шпринг, помогало им расслабиться, нередко – и вовсе уснуть. Помнится, когда в детстве Миаль рассказал ему об этом, Грэгор только фыркнул, а вот когда друг наглядно продемонстрировал это на Тавенгабаре… Они оба тогда долго хохотали. Сиш был недоволен: «Я тоже найду у вас слабости!» – заплетающимся языком обещал он.
Сколько прошло юнтанов с того дня?…
Сейчас Тавенгабара связали как преступника. Его, одного из тех, без кого в Аканаре в лучшем случае уже считали бы трупы. Связали и скоро начнут обсуждать, в какую лечебницу его упрятать. Наверняка в хорошую, курируемую Дланью, – в конце концов, столько неприятностей случается с доблестными служителями Син-Ан. Состав Сотни меняется регулярно, продержаться больше пары юнтанов и не подохнуть удается единицам. Син-Ан, ласковая мать, любит всех. У нее находится место для сломленных. Но ей некогда выяснять, что их сломало…
– Сиш.
Грэгор сел вплотную. Нужно было держать себя в руках, не выдавать свое состояние. Холод. Вот что нужно. Тавенгабар не двигался и открыл глаза, только когда Жераль положил ледяные руки ему на плечи. Ни в коем случае нельзя было терять контакт.
– Сиш, мы с тобой. Все кончилось. Понимаешь?
Он ждал. Старался сохранить ладони расслабленными, хотя ему хотелось сдавить плечи товарища и встряхнуть. Гадать было невыносимо. Думать, к чему приведут догадки, – еще хуже.
– Да, – глухо отозвался Тавенгабар.
Он даже попытался улыбнуться. Жераль улыбаться не стал, понимая, что получится только кривая гримаса. Кивнул, подался еще ближе и прислонился лбом к мокрому шерстистому лбу шпринг. Контакта теснее быть уже не могло. Глаза напротив застыли. Можно было попробовать задать еще один вопрос.
– Что произошло в поезде?
– Поезд… последние вагоны…
Жераль сжал пальцы еще крепче, с усилием выдохнул и повторил:
– Что там было? Что ты нашел?
Шпринг молчал. Он начинал обмякать. Тяжело кренился вперед, как большая тряпичная кукла.
– Они… – Губы едва зашевелились, но разобраться слова было можно. – Они… были холодные. Как… ты.
Жераль попытался расслабить руки. Длинные когти уже впились в израненные плечи шпринг.
– Кто – они?
Тавенгабар моргнул. Он не понял, о чем его спрашивают, или не хотел понимать. Судя по тому, что Жераль помнил из занятий по медицине мозга… скорее второе. Отвергал. Пытался отвергнуть, но у него не выходило сделать это до конца. Мешала воля. Не угасшее сознание. Не сгинувший рассудок, который нужно было во что бы то ни стало сохранить. Миаль бы помог лучше, у него поразительно получалось успокаивать, неважно, детей или взрослых, преступников или Вышестоящих.
– Они были холодные… как ты. Смотрели. Все смотрели. Они встали.
Шпринг снова задрожал и попытался освободиться.
– Сиш, ты должен сказать.
– Они смотрели.
– Сиш…
– Они на меня бросились! И… он…
Бегающие глаза, полные ужаса, устремились туда, куда ушел Миаль.
– Он был с ними. Он был там… он…
Слышать это было невыносимо.
– Его не было, Сиш.
Шпринг уставился на него в упор.
– Он впился зубами мне в горло! У него… он…
Вопль, раздавшийся откуда-то с улицы, заставил Тавенгабара вырваться и отпрянуть. Когти Жераля оставили на его плечах новые раны, но вряд ли шпринг их заметил. Было дико наблюдать за ним: продолжая трястись, он пытался залезть под небольшое одеяло с головой, словно ребенок, которым он был много юнтанов назад. Так же дико было понимать: голос того, кто только что кричал, ему знаком. Лир. Видимо, ему наконец отхватили раздавленную ногу. Накатывала дурнота. Не выдержав, Жераль уронил голову на руки. Кошачья кровь, испачкавшая лицо, показалась обжигающей.
– Сиш, там были солдаты? – тихо спросил он, глядя на шпринг сквозь пальцы. – В вагоне? Или… не они?
Шпринг не ответил. Он таращился на окровавленные руки друга. Жераль с усилием выпрямился, спрятал их за спину, встал, чувствуя головокружение и покалывание в уставших ногах. Сложный день, которому предстояло перетечь в такую же паршивую ночь. Как бы ее выдержать… Постепенно овладевая собой, Жераль окликнул медика. Тот обещал подойти.
– Это был не он. Слышишь? Его брат, которого…
…застрелили. До того как началась погоня. Именно так было доложено, и в этом не приходилось сомневаться, хоть тело и осталось валяться в вагоне вместе с множеством других. Тот, кто выпустил ту пулю, лавиби из второй Дюжины, безошибочно отличил самозванца и не поленился спороть погоны, снять кокарду – знак Сотни. Подделку, с которой серебро слезало, стоило поскрести. Так или иначе…
Так или иначе, к тому времени, как поезд начали преследовать, Конор Паолино был мертв. Он не мог вцепиться Сишу в горло. Тем более…
Зубами.
Киримо так не сражаются. Полезные инстинкты – впиваться в глотку, царапать, рычать, – у них вытравлены сильнее, чем у остальных. Да и их зубы и когти совсем не пригодны.
Медик уже шел навстречу. Походная сумка, в которой позвякивали склянки, была надежно закреплена на поясе. Его взгляд был спокойным: юноша явно не боялся того дикого существа, в которое превратился один из лучших офицеров Сотни. Поймав взгляд Грэгора, врач остановился шагах в пяти.
– Осталось добить их. – Жераль снова посмотрел на Тавегабара и коснулся его плеча. – Мы победили. Помни об этом. Мы победили. Сейчас тебе будет легче.
Он кивнул медику и двинулся к выходу. Он сделал всего пару шагов, когда услышал смех Тавенгабара. Остановился и обернулся.
Сиш смеялся хрипло, кашляюще, глухо. Он глядел исподлобья, так, что в густой тени черной с подпалинами шерсти глаза сверкали особенно ярко.
– Мы не победили, Грэгор. Нет…
Он зажмурился, тяжело дыша. Медик попытался взять его за плечо, но Тавенгабар дернулся и ощерил зубы. Из его вздымающейся и опадающей груди вырвался рык. Жераль отвернулся и вышел прочь.
Пересказав Крауссу разговор, он спросил:
– То, что мы сделали, действительно имело смысл? Что они везли, если отбросить чушь про взрывчатку?
Рин Краусс смотрел все тем же стеклянным взглядом человека, накачанного обезболивающими и запертого в невидимой клетке собственных мозгов. Его губы скривились, будто у него внезапно заболел зуб. Но глаз он не отвел.
– Лучше не отбрасывай «чушь про взрывчатку», Грэгор. Она поможет тебе жить спокойнее.
– Готов?
– Да.
Они снова сидели так – лицом к лицу. Голубые глаза Сиша заледенели. Жераль чувствовал дыхание друга; в пальцах шпринг сжимал пустой стакан и, казалось, мог в любое мгновение раздавить стекло. Нужно было подождать еще чуть-чуть. Жераль сосредоточился на глухом тиканье настенных часов, отсчитывая. Раз… два… три.