Озорно усмехнувшись, она направилась по садовой дорожке к террасе. Послышался шум воды. Жераль посидел еще немного, затем лениво поднялся, сорвал цветок шиповника и пошел на звук.
Мина неторопливо мыла посуду, низко склонив голову и будто полностью погрузившись в свое занятие. Она и бровью не повела, когда Грэгор приблизился к ней.
– Интересно рассуждаете. Это ваши мысли?
– Полагаете, я могла где-то их купить или украсть?
– Простите. Ничего такого я не имел в виду. Но может быть, вам могли их… подарить? Кто-то неравнодушный?
Прошептав это, он вставил черный цветок в узел тяжелых светлых волос, и руки Мины замерли. На покрасневшую кожу лилась холодная вода, но она не обращала на это внимания.
– Да что вам за дело?… – её голос дрогнул. Жераль предпочел не отвечать.
– Вернемся к вашим стихам. Вы пишете о чем-нибудь еще?
– Кроме свободы и смерти? А нужно? Допустим, пишу. – Она снова начала скрести тарелку губкой, глядя только на разводы коричневого жира и грязи.
– Допустим… – Грэгор провел кончиками пальцев по ее голой шее. Мина прикрыла глаза.
– Но вам никогда не было интересно. Вы так странно смотрите. И…
Она осеклась. Поставила чистую тарелку на стол, взялась за следующую. С водой в раковину снова потекла жирная липкая грязь.
Ни стихов моих, ни моих онемевших губ,
тихой поступи и ночей, когда я не сплю,
ни любви моей, что уходит за моря край
не замечай.
Ни дорог твоих, ни твоей бесконечной войны,
ни друзей, что для тебя не имеют цены,
ни твоих ледяных, как кровь небесная, взглядов
клянусь, не надо.
Не научена верить, что ветер вершит судьбу,
и просить дать мне руку, прежде чем упаду,
и искать рассвет, чтобы встретить его с тобой, —
меня растили другой.
И пока шепчусь я с птицами у окна,
За спиной моей крадется чужая война,
но пока я тебе противлюсь, пока не шагну за край, —
не замечай.
Мина не переставала старательно скрести тарелку. Она читала невыразительно, опустив глаза, а лепестки в ее волосах подрагивали от пробирающегося из сада сквозняка. Наконец она закончила и прибавила:
– Видите? Еще и о любви могу.
– У вашей любви голубые глаза?…
Она выпустила тарелку из рук. Та плюхнулась в грязную воду.
– Да, ло. Как у вас.
…Они целовались прямо на кухне, возле грязной, заваленной посудой раковины. Это было нелепо, но, в конце концов, необходимо, к тому же что-то в этом было забавное, ироничное и… незачем скрывать, приятное. Запах угольного шиповника стал сильнее, дыхание ла Ирсон участилось. Какой восхитительной она была! Мина напоминала живую, точеную статуэтку. Она не только не уступала тем, кто развлекал гостей в борделях, она превосходила их. К ее узким плечам, прямой спине и выступающим под рубашкой позвонкам так и хотелось прикоснуться. Ее белокурые волосы словно были созданы для того, чтобы их перебирали, а ее уши – для того, чтобы слышать слова, пошлые, пустые, но заставляющие опускать взгляд, кусать губы и… подаваться ближе, еще и еще. Мина Ирсон верила своим стихам. Стихи заставили ее поверить ему.
Водяные колокольчики кигноллы тревожно зазвенели. И продолжают звенеть сейчас.
Целуя Мину, Грэгор Жераль слегка держал ее за горло и чувствовал под пальцами биение пульса. Ярость отступила, внутри была лишь холодная пустота. В предпоследнем деле он не попал по большинству намеченных целей.
– Так как его ненастоящее имя?…
Он догадывался. Имя не было таким важным, признание не несло ничего, кроме слабой иллюзии, будто хоть что-то еще под контролем. Женщина молчала.
– Как. Его. Зовут?
Струйка крови текла по подбородку: она закусила губу слишком сильно. Что ж… хоть здесь не смогла оценить ситуацию правильно. Конечно, она думала, что предает и выдает своих товарищей.
– Хоакин Аллисс.
– Организатор № 18… – Жераль осклабился, кинув взгляд на голубой пригласительный билет. – А какой номер он носил в вашей славной компании? Второй? Первый?
Она вытерла подбородок. Кровь размазалась по бледной коже.
– Я не знаю. Клянусь, что не знаю. Они вели поезд, просто вели его в Аканар, с Конором, с тем механиком, с детишками…
– Зачем? – лениво протянул Жераль, уже зная, что услышит. Он не мог не заметить, что у Мины сильнее заблестели глаза:
– Тобины – и все, кто тоже явится в Аканар, – должны узнать, почему на Веспе началась Резня. Откуда такие, как ты, вылезли. Что у вас за спиной. Что за спиной у этого вашего…
– Замолчи.
Мина поджала губы:
– Вам не стоило мешать с самого начала. Не проще было бы все признать и пойти на уступки, ведь это случилось так давно? Ты хорошо знаешь историю, ее спирали, ее законы. Тайны всегда рано или поздно выпускают когти.
Пора было заканчивать. Она рассказала все полезное. Он коснулся ее губ кончиком пальца и плавно встал. Сунул руки в карманы, крепко сжал кулаки. Женщина смотрела на него снизу вверх – все тем же уверенным полусумасшедшим взглядом. Чужим взглядом, который ей кто-то подарил… как и слова и мысли в ночном саду.
– Син-Ан уважает тайны и умеет слушать их, Мина. Умеет прощать. Но от тайн, имеющих когти, лучше избавляться.
Она расправила плечи.
– Грэгор, они… хотели свободы. Быть как все. Чтобы все стало как раньше, когда «восемь» значило «восемь», и если бы…
– Подумай, зачем твои друзья взяли с собой детей, Мина. И были ли это действительно… дети?
– Я не понимаю тебя.
Он широко ухмыльнулся и промолчал. Ему все равно нечего было ответить, но ей не стоило об этом знать. Она сидела неподвижно, крепко сцепив руки на коленях. В той же позе, в какой ждала его, – позе примерной ученицы.
– Ты хочешь, чтобы я ему не верила. Вот и все. Не дождешься.
Он ощутил, как его собственные ногти впиваются ему ладони. Все сильнее. Может, размозжить ей череп об эту скамейку? Мина умна… столько всего увидела, услышала, сделала и все равно…
– Подумай еще немного. – Он заставил себя вынуть из карманов руки и сложил их на груди. – Ты действительно думаешь, что твои друзья были так наивны? Ехали навстречу тобинам, солдатам Длани, всему Единству, просто чтобы рассказать грустную историю ошибки парочки юных дураков? И собираются это повторить?
– В нашем мире всегда любили отчаянные поступки. Рыцарские, храбрые…
– Но не глупые самоубийства, Мина. Твои друзья ехали не с миром. А тебя они просто использовали. Прими это.
– Грэгор, как ты…
– Мальчик и сыщик, – с расстановкой повторил он, больше не слушая. – Ты, девочка-кошка и… впрочем, думаю, излишне напоминать о твоем дружке, раз он сам тебя пригласил. Скоро увидимся. Кстати… – Уже отойдя на пару шагов, он обернулся и кинул красноречивый взгляд под ноги, где виднелись грязные голубые лепестки. – Подними цветы. Между прочим, я долго выбирал букет.
– Объясни мне! – Мина сорвалась на крик. Но Жераль не оглядывался.
Это было приятное мгновение. Он провел рукой по чуть влажным голым плечам, крепко обхватил ее поперек поясницы и вплотную прижал к себе. А затем прошептал:
– Веришь мне? Что для нас ветер никогда не закончится?
Ее зрачки были расширены, волосы упали на лоб. Она прислонилась лбом к его лбу, зарылась пальцами в волосы, перебирая тонкие, жесткие косы и неотрывно глядя ему в глаза. Такая бледная, такая прекрасная… уязвимо прекрасная ровно настолько, насколько нужно. Он погладил ее щеку.
– Никогда. Скоро все будет иначе… кроме этого.
Он заставил себя не рассмеяться ей в лицо. Просто улыбнулся – в конце концов, ему и вправду было хорошо.
– Люблю, когда ты улыбаешься. Раньше ты улыбался только им.
Он поймал ее за руки и приник губами к шее. Пальцы Мины сжались, сплетаясь с его.
– Ты позволишь мне…
– Все, что захочешь.
– Поклянешься мне?
– Во всем, в чем захочешь.
– Значит… позволишь мне тебя укусить?
Девушка замерла. Ему показалось, она сделала неглубокий, резкий вздох, от которого потеряла дар речи. Но несколько мгновений спустя заговорила вновь.
– Так принято у вашего народа? Да. Я…
Ей не нужно было договаривать. Он снова прижал ее к себе, выпуская запястья. Одной рукой он обнял ее поперек лопаток, а другой – повернул ее голову вбок, отводя белые пряди, скрывавшие нежный участок кожи. Мина вскрикнула, когда он резко, до крови, прокусил ей шею. Но тут же она обняла его еще крепче, пряча лицо у него на груди, и он знал, что так они проведут еще как минимум четверть часа. Может быть, даже больше. Ну а потом…
…А потом, вместо обычного чтения стихов, ей придется все рассказать. У Мины не будет выбора. Все уже решено.
Когда-то лоу'анку – ритуальным укусом верности – обменивались самцы и самки ки, если все же вступали в семейный союз. При помощи лоу'анку рыцари и тобины ки принимали присягу тех, кто им служил, или давали присягу друг другу, прежде чем бок о бок идти на войну. Ныне им скреплялись многие сделки и союзы ки. Укус навсегда лишал способности лгать тому, кто тебя укусил.
На киримо и ками, шпринг и лавиби это не действовало: природа уберегла их. Впрочем… она дала и им шанс присягать на верность ки. Для этого достаточно было искреннего согласия. И… укуса.
Те, с кем он рос в Малом мире, говорили: «Кусай свою пару, кусай своих друзей, кусай тех, кого подчинишь, и тебе никогда не солгут». Чуть позже, вступив в Корпус и заведя друзей, он надеялся, что ему не придется использовать лоу'анку: четверо и так безоговорочно, даже слишком безоговорочно доверяли друг другу. Чтобы убедить прочих, существовали лесть и пытки.
…Став взрослым, он вспомнил о яде. И применив его, не пожалел.