– Как он? Как ты?
– Нормально, – последовал короткий ответ. – Только обезболивающее на него почему-то не подействовало. Точнее… подействовало не вовремя.
Миаль не поднимался. Жераль сам опустился рядом. Несколько ламп, наполовину вкопанных в землю, едва давали свет.
– Что Сиш?
– У него что-то с головой. Говорит чушь. И…
– …боится меня.
– Пройдет. Тебе лучше думать о другом.
– О чем же?
Тебя предал твой родной брат.
Тебя могут вздернуть, просто чтобы наказать хоть кого-то.
О тебе уже злословят, а завтра, возможно, сорвут с тебя погоны.
И как минимум один раз ты действительно сделал не то, что должен был.
Подходил любой ответ. Но Жераль сказал:
– Не знаю.
Миаль слабо усмехнулся:
– Вот именно. Вы – последнее, о чем я еще могу думать. Ничего другого у меня нет.
Они помолчали. Наконец Жераль тихо спросил:
– Брат пытался тебя завербовать?
Паолино болезненно поморщился. Но вряд ли он был удивлен этому вопросу.
– Бросал намеки, которых я не понимал. Давно еще. А я… не спрашивал. В какой-то момент я перестал пытаться сблизиться и… – голос дрогнул. – Может, зря. Может…
– Ты бы вряд ли его переубедил.
– Я не хочу об этом знать. Я… просто хочу исчезнуть.
Он закрыл лицо руками. Жераль не знал, как его утешить, и только слабо хлопнул по плечу, провел по промокшей ткани нашитого красного прямоугольника и поднялся на ноги.
– Не надо.
Грэгор сделал еще шаг и склонился над Лириссом. Шерсть высохла, местами свалялась. Белые полосы казались грязными, широкая грудь едва вздымалась. Жераль посмотрел в застывшее лицо и подумал, что друг вряд ли сейчас сможет учуять его раскаяние.
– Как с ним это произошло?
От прозвучавшего из-за спины вопроса Жераль не вздрогнул: был готов к нему. Щелчком согнал с подушки крупное черное насекомое, подцепил его когтями и раздавил. И, не оборачиваясь, отозвался:
– Его толкнули, нога попала в сцепку. Он был в вагоне. Защищал Мину.
От меня.
Он вспомнил день накануне, когда беловолосая кукла, давясь слезами, рассказала все. Исполнила клятву верности и дала обещание – остановить поезд сразу за Стеной, едва они минуют ворота. В низине, где будет ждать засада. И тогда, может быть, никто или почти никто не пострадает. Она ведь боялась за кого-то, эта девчонка. Не хотела, чтобы на Веспе устроили массовую резню в приграничных поселениях.
– Они узнали, что ты ее раскрыл?
– Да, – ответил он. – И были очень не рады. Лир… не дал ее убить.
Мне.
А ведь он порывался. Мина оказалась храбрее, чем он думал. Вероятно, призналась сама, иначе почему поезд остановили на холме недалеко от озера? Задолго до Стены. Там, где ждала совсем незначительная засада, треть которой полегла до того, как подтянулись основные силы.
…Там, ближе к паровозу, Жераль схватил ее за глотку. Обещал ей, что она поплатится. Но Лирисс ударил его в спину когтями, а он – когда они сцепились, как тогда в Младшем корпусе, – толкнул его. Металлические сочленения сцепки лязгнули челюстями. Проклятье… этот поезд действительно был скорее Зверем, чем механизмом.
– Мина… – откашлявшись, начал Жераль, – сама не совсем понимала, что делает. Этот ее дружок с той стороны запудрил ей мозги. Думаю, я сделаю для нее что-нибудь…
– Неужели тебе ее жаль?
Я хочу, чтобы он меня простил.
Он думал об этом уже несколько часов. С момента, как вытаскивал Лира из залитых кровью железок и цепей. Тот едва дышал, болевой шок лишил его голоса, но… не рассудка. Пальцы, тоже окровавленные, цеплялись за плечи Жераля. Пришлось пообещать: «Я ее не трону». И он действительно не тронул. Просто дал такую затрещину, что Мина потеряла сознание и упала в мокрую траву. Достаточно удачно, чтобы снующие вокруг люди ее не затоптали.
Теперь он пытался понять, будет ли самка – даже такая желанная – достаточной ценой за то, чтобы…
– Да. Мне ее жаль. И я хочу, чтобы Лир наконец был счастлив.
– Счастлив…
Жераль обернулся. Миаль смотрел на него. Видимо, уже очень долго.
– Счастлив. Насколько это возможно.
…Здесь, в тени больничного тента, где на койках лежали люди, казавшиеся мертвыми, они просидели почти до рассвета, пока не очнулся Лир. Тогда, приближаясь к нему и наклоняясь, Жераль ждал чего угодно. Он казался таким ослабевшим… но наверняка смог бы ударить.
– Не ждал?
Он взглянул на друзей, но его взгляд почти ничего не выражал. Жераль думал, что сказать, чтобы Миаль ни о чем не догадался, размышлял, как вести себя. Может, лучше вовсе уйти, но…
– Я… так рад, что вы здесь. Ну, правильно я понимаю, что я теперь развалина?
Между ними все осталось по-прежнему. Лир никогда и никому не рассказывал, как именно лишился ноги. Не заговаривал об этом даже с Жералем наедине. Он забрал Мину и дал ей новое имя. Она родила ему ребенка, которого потом украла. Кажется, она хронически не умела быть благодарной и привязываться к тем, кто хоть немного этого стоил.
В конце концов она исчезла. В напоминание обо всем, что было с ней связано, остался только шрам поперек лопаток. След второго удара Лирисса. Второго и… последнего? Может быть.
Жераль согласился бы на третий. Если бы только это гарантировало, что Лир сейчас останется жив.
– Значит, Сиш…
Он опять усмехнулся:
– Вы уже не раз пили вместе после того дня. Он приезжал к тебе. И вспоминает он тебя теплыми словами. Что тебя тревожит?
– В тот свой приезд на остров он общался не очень охотно. Он все еще помнит, что тогда произошло. – Отшельник слегка наклонил голову к плечу. – Грэгор, а ты знаешь, что именно тогда случилось? У тебя… – поправился он, – есть догадки?
– Есть. Но поверь, Сиш вернулся в наши ряды окончательно. Я говорил с ним сегодня. Он почти прежний.
Губы Миаля искривила улыбка. Он поднял руку и провел по своему лицу, надавив пальцами на веки.
– Поразительно… хоть кто-то из нас прежний. Забавно, что именно он.
– Ты согласен? – повторил Жераль. – Сделка?…
– С кем, Грэгор? С Великой Матерью или с тобой?
– Считай, что я выступаю посредником. Как заинтересованная сторона.
– В чем же ты заинтересован?
Это звучало глупо. Но было правдой.
– В тебе. Живом, пусть даже нянчащим свой идиотский выводок и обремененном парой племянников.
Миаль тихо, мелодично засмеялся. Его улыбка стала теплее.
– Когда ты пришел впервые, я решил, что ты уже подписал какую-нибудь бумагу о моей казни. Сейчас я совсем тебя не понимаю. Чего ты хочешь?
– Чтобы мир устоял.
Ведь это единственное, что свело нас вместе.
За окном в темном кружеве Небесного сада блестели звезды. Время заканчивалось, но напоминать об этом не хотелось. Впрочем, голос Миаля уже снова звучал в тишине комнаты. Знакомо, ровно и уверенно.
– Тогда он обязательно устоит. По рукам, Грэгор. Что бы это ни значило.
…Когда башенные часы пробили конец третьей вахты, они попрощались. Головная боль немного разжала тиски, и Жералю дышалось легче. Теперь путешествие – которое предстояло ему после визита в Единую редакцию – уже не вызывало такого отвращения. Вернулся азарт. Азарт поиска.
– Надеюсь… Сиш не спрячется под койку при виде меня. Я очень по нему скучаю.
Жераль обернулся. Паолино, стоящий сейчас у окна, слабо улыбнулся:
– Мысли вслух.
Жераль устало потер висок, но ответил с уверенной ухмылкой:
– Не сомневайся. Скорее он тебя оближет и замурлычет. Но я постараюсь его остановить.
В ходе последнего смешения подразделений трое оказались вместе. А после очередного набора младших курсантов выяснилось, что им не хватает комнат. Старших стали переселять, и Грэгору и Миалю тоже достался сосед – большой черный кот по имени Сиш Тавенгабар.
Заочно они знали его раньше, как и многие в Акра Монтара. Он был знаменит отличными результатами в спортивных состязаниях, отвратительной успеваемостью по не связанным с военной подготовкой предметам, а также беспорядочными любовными связями. Тавенгабар, будучи красивым и обаятельным, часто менял увлечения. И, в отличие от многих других курсантов, не считал нужным их скрывать.
Ни Жераль, предпочитавший вести романтические дела на стороне, ни Миаль, который вовсе почти их не имел, не были в восторге от такого соседа. К нему стайками ходили девушки, на его кровати оставляли слезливые записки и прочую ерунду. К Тавенгабару лазали в окно, что для пары неосторожных курсантов кончилось плохо – у Грэгора, как правило, находились под рукой предметы, которые удобно было метать. У Жераля было сложное, противоречивое отношение к дисциплине и внутреннему распорядку. Но некоторые базовые пункты он предпочитал соблюдать. Например, ему важно было, чтобы сокурсники входили в помещение через дверь и не мешали ему спать.
Как ни странно, друзей – именно друзей – у шпринг не было, и он их не искал. Многим позже, будучи однажды в каком-то странном настроении, он рассказал, что заставило его выбрать именно такую позицию. «Что такого в том, что тебя бросила самка? А вот потеряв настоящего друга, можно и умом тронуться». Его старший брат – видимо, единственный друг детства – утонул, в возрасте двенадцати юнтанов.
Их ничего не должно было сблизить: Тавенгабара соседи интересовали еще меньше, чем он их. Он попросту их не замечал. Ровно до тех пор, пока не запустил «невоенные» дисциплины окончательно.
По ним достаточно было получать проходной, самый низкий, балл. У Тавенгабара он не набирался ни по литературе, ни по истории, ни по еще полудюжине «бессмысленных» с его точки зрения предметов. Наставники заговорили в лучшем случае о дальнейшем назначении на Веспу, в худшем – о немедленном отчислении.
Тогда шпринг и вспомнил о скучных соседях с хорошей успеваемостью. Надо отдать ему должное: он не начал униженно молить о помощи, заглядывая в глаза. Не стал он и напирать, обещая исправиться и не остаться в долгу. Он попросил помощи максимально кратко и сдержанно, один раз. Правда, из его горла в процессе рассказа о злокл