ючениях вырывалось несколько жалобных мяукающих звуков, выдававших самую настоящую панику. Сиш не хотел подводить родителей (он остался единственным ребенком в семье) и умершего брата, чью мечту он и исполнил, поступив в Корпус. Да и служить на «унылой Веспе» его тоже не тянуло.
Грэгор не очень-то обрадовался. Соседство вымотало его, он предпочел бы, чтобы к Перевеянию кот исчез из комнаты. Но Миаль согласился помочь почти сразу. И Жераль, мысленно проклиная друга, потребовал «хотя бы отвадить всю эту ночную шваль». Сиш сделал, как тот просил.
Они тянули его до экзаменов. К ним присоединился Лир, писавший лучшие эссе по литературе и искусству. Как ни странно, сложнее всего оказалось не вбить упущенные знания в кошачью голову, а… всего лишь убедить его, что в знаниях есть прок. Тавенгабар мыслил узко и практично. Смысла книг он, например, не понимал. Не говоря уже о смысле искусства.
По большей части он так этого и не уяснил, предпочитая зубрить. Разве что его удалось немного приучить к чтению. Лир наглядно показал, что стихи нравятся девушкам, Миаль – что хорошие книги со сложными сюжетами помогают оттачивать логическое мышление. Грэгор прибавлял к этим внушениям преимущественно угрозы. Хотя географию Тавенгабар сдал во многом благодаря обширным познаниям Жераля относительно Малого мира.
Главным же было то, что теперь они ладили уже вчетвером, и ладили отлично. Впоследствии – когда опять встал вопрос о переселении старшекурсников – они согласились занять одну комнату на четверых и делили ее до Выпуска. А еще…
У Сиша Тавенгабара имелось странное для такого парня увлечение. Он собирал почтовые марки.
У него был потрепанный альбом, первые страницы которого обклеил пестрыми прямоугольничками, ромбами и кружочками еще его брат. Сиш продолжал коллекцию. Однажды он с гордостью показал друзьям новую находку: на большой квадратной марке песочно-зеленого цвета был по грудь изображен крупный бородатый мужчина с охотничьей винтовкой:
– А что я нашел!
Его фотографии Грэгор видел в Ру. Армин Жераль на них был чуть моложе, но его невозможно было не узнать.
Тавенгабар содрал марку с конверта, пришедшего из Галатдорского зверинца. Наверное, его выкинул кто-то из курсантов, у кого были родственники, работающие именно там. Тоже были такие родственники.
Оказалось, Сиш не просто обрадовался марке. Он читал о приключениях знаменитого охотника еще в детстве. Кроме множества статей, была целая книга о животных, которую написал кто-то из друзей Армина Жераля с ним в соавторстве. Отец – это тоже рассказал Тавенгабар – по-прежнему путешествовал, но все больше времени проводил на одном месте. В том самом столичном зверинце, которым ныне руководил.
Поступив в Корпус, Грэгор никому не рассказывал о своем происхождении, да и сам хотел забыть о нем. Он давно оставил идею найти отца. Но теперь… видимо, его теплая кровь взяла верх над холодной. Он сказал друзьям правду.
В те каникулы они поехали в столицу вчетвером: семья Паолино все равно пригласила приятелей сына на несколько дней. Пребывание – во многом из-за того, как принял курсантов юный Конор, – не слишком задалось и стало первым и последним. Но… кое-что важное было сделано именно тогда.
Они отправились в Галатдорский зверинец в первый же день, вчетвером. Юному престолонаследнику удалось убедить служителей, что у них запланирован не просто важный личный визит к управителю, а визит официальный. Во дворе административного корпуса трое друзей отстали, присев в глухой тени росших здесь старых деревьев. На светлое крыльцо Грэгор поднялся один. Вскоре он постучал в дверь.
Он никогда не воображал себе эту встречу. Может, поэтому не был ни взволнован, ни удивлен, когда отец сразу же, буквально с первого взгляда, его признал. Хотя когда Армин Жераль видел сына в последний раз, тот еще был младенцем и явно не имел ни заплетенных в косы черных волос, ни такого острого, надменного взгляда.
– Кстати, ты не плакал, когда родился. Молчал. Правда, когда я хотел схватить тебя за нос, ты сразу зашипел. – Это было немногое из рассказанного отцом в недолгой беседе.
Они сидели в его кабинете, завешанном фотографиями зверей и разным оружием. Вообще разговор был… пожалуй, никаким. Грэгор ни в чем не упрекал отца, а тот не оправдывался. Просто рассматривал сына с явным любопытством и время от времени усмехался в густую черную бороду. Усы были залихватски закручены, ярко-голубые глаза имели выражение живое, лукавое, но… мирное. Это не были глаза воина или хищника. Но Армина Жераля явно впечатлил путь, которым шел сын.
– Не забывай, как многие там полегли. Постарайся не стать просто тюремщиком. Но знаешь, я бы назвал вашу братию по-своему благородной. И, несомненно, породистой.
Так Грэгор убедился, что у отца и матери было кое-что общее, помимо него: дар невзначай подбрасывать хорошие советы.
Прощаясь, отец снял со стены одну из тяжелых, украшенных резьбой и инкрустацией дальнобойных винтовок, висевших прямо над столом. Подержал ее в руках, задумчиво оглядывая и будто прикидывая что-то. И наконец изрек:
– Знаешь, стреляя из всех этих стволов, я всегда использовал лишь патроны со снотворным. Но они точно так же способны убить. Вопрос лишь в выборе.
– Неужели всегда?
Они стояли друг напротив друга. Отец казался ненастоящим, точно изображение на марке. Широкоплечий, с большими, но ухоженными ладонями, любовно лежащими на прикладе. Зуллур освещал его, и он щурился. Его глаза будто бы искрились.
– Если зверь бешеный, его не стоит лечить. Просто пробей ему башку, Гор.
Так он обращался к нему во время разговора – выбрав сокращение, которое никто не использовал. Как ни странно, оно не резало уши. Отец подмигнул. Грэгор взял винтовку.
Сам он попросил у отца только одну вещь, и это произошло довольно спонтанно. С легкостью получив согласие, он попрощался и вернулся к друзьям.
В тот день на почтовой станции они стреляли из винтовки по пролетающим над перроном ржавозóбам – мелким птицам, гадившим на поезда так, что разъедало покрытия. Больше Грэгор никогда не напоминал о себе отцу. Только когда курсантам пришло время получать син-карты, он записал в графе «фамилия» то, что и приобрел вместе с отличным оружием.
«Жераль».
Идя по улице от аджавелльской башни алопогонных, он вдыхал прохладный воздух и прикидывал, сколько времени займет путь на Аканар.
Ветер едва уловимо менялся.
Часть IIТишина рыболовной сети
1. Предрассветные сны
Хава убегала через лесную чащу, под ее ногами хрустели сучья. На ветках клонившихся елей что-то светилось. Присмотревшись, Ева узнала фонари из той самой комнаты. Дюжины фонарей: некоторые пропадали в густой траве, другие висели на еловых макушках. Фонари горели ровно, указывая дорогу, потом вдруг разом вспыхнули красным, ослепили и…
– Просыпайся.
Это прикосновение к волосам Ева уже безошибочно узнавала даже сквозь сон. Успела привыкнуть к нему, хотя провела в Корпусе не так много времени. Девочка открыла глаза, еще до того как Рин Краусс тихо повторил:
– Просыпайся, моя ле.
За окном светало. Небо побелело, красные башни были отчетливо видны на его фоне, но казались какими-то приплюснутыми и чересчур резкими, будто неаккуратно вырезанными. Сгинули за облаками сестры Зуллура, слабо накрапывал дождь. Блеклого света, попадавшего в незашторенную комнату, было достаточно, чтобы увидеть: другие кровати пустуют, но не застелены.
– Я проспала занятия? Где все? Почему меня никто…
Она попыталась приподняться. Краусс, сидевший в изголовье, не дал этого сделать. Его рука соскользнула с макушки и сдавила ей плечо. Ева непонимающе дернулась. Пальцы сжались крепче.
– Все вышли, – тихо произнес офицер. – Решили, что я хочу по-особенному с тобой попрощаться и не счел нужным выбрать место получше… – он желчно усмехнулся. – В некотором смысле это так.
Он буравил ее тяжелым взглядом. Пальцы ослабили хватку. Ева не шевелилась; глядя снизу вверх и ощущая, как пересыхает в горле, она сдавленно шепнула:
– По… по-особенному?…
Она знала, о чем он. Точнее, догадывалась. Ей было известно: некоторые Сопровождающие и Вышестоящие офицеры не просто собирают кружки, но и в этих кружках выделяют кого-то… особенного. Преподносят этому человеку дорогие подарки, делают поблажки и еще… ну да, конечно. «По-особенному» прощаются с ним. Такие вещи устав не разрешал, но и запрещающего пункта не было. Это считалось вполне естественным. Как тренировки, сон, посещение занятий по интересам. Когда Нэсса однажды таинственным шепотом спросила Еву: «А ло Краусс давно тебя выбрал?», она уточнила: «Выбрал… для чего?». Шпринг смущенно хихикнула, пробормотав лишь: «Ну…». Ева поняла.
– Ло Краусс, пожалуйста…
Губы едва слушались, она словно оцепенела: лежала неподвижно, смотрела, широко распахнув глаза, на лицо напротив. Застывшее. Отстраненное. Ожесточившееся. Машинально она свела и сжала коленки, а рукой крепко вцепилась в одеяло, силясь натянуть его до подбородка.
– Прачку из Малого мира вряд ли могла бы смутить подобная мелочь, не так ли?
– Я…
Еще мгновение Краусс сжимал плечо Евы, затем плавно отпустил. При мысли о том, что пальцы скользнут под одежду, девочку затошнило, она зажмурилась, но…
– …Но ты не прачка. И твоя родина намного ближе.
Рука офицера легла на ее волосы и начала перебирать кудрявые пряди. Ева открыла глаза, судорожно сглотнула и пошевелилась. Тошнота не отступила, стало только хуже.
– Я не…
Она всхлипнула, потом, не справившись с собой, заревела в голос. Ее затрясло. Ладонь Сопровождающего офицера замерла, но он ничего не сказал. Еве было сложно дышать, воздух казался пронзительно горячим и пыльным, но она только сильнее утыкалась в подушку.
– Вы не понимаете. Моя… моя…