.
Оболочка лопнула. Брызнул сок, на асфальте осталось пятно. Ярко-красное, точнее… алое. Хава отступила. Шесть ягод. Шесть ягод под ногами, ягод, готовых брызнуть кровью. Шесть героев книги «Идущие домой», то ли мертвых, то ли исчезнувших, и…
Шестеро подобравших и спасших ее. Прямо сейчас она раздавит их. Осталась пара шагов. Пара…
Она занесла ногу над второй ягодой. Ей захотелось зажмуриться. Покусывая губу, она стала медленно опускать ступню, когда…
– Купите газету, ла! – прозвенел детский голос. Хава развернулась и перевела взгляд чуть вниз. Рядом переминался с ноги на ногу маленький ки с ярко-зеленой чешуей, в съезжающей на глаза шапке. У него из-под мышки торчала большая стопка газет, свернутых в рулончики и перетянутых бечевкой.
– Свежая газета! – сказал он.
– Да…
Все так же плохо понимая, что делает, она порылась в карманах. Хо' Аллисс давал ей деньги, так что монета нашлась. Хава сунула ее малышу и вытянула из стопки усеянный мелкими буквами экземпляр.
– Благодарю! – ки показал острые зубки, отвернулся и тут же пронзительно завопил: – Газета! Купите газету!
Хава посмотрела на ягоды под ногами и отступила. В первую минуту она не осознала, что держит в руках. И только начав разворачивать и увидев два снимка на первой полосе и крупный, броский заголовок…
…Хава побежала обратно в гостиницу.
У двери писателя Хава согнулась чуть ли не пополам и прижала руку к груди. Дышать было тяжело, в боку кололо. А как она бегала, вырабатывая выносливость, дома? Бегала, зная, что алопогонных изматывают тренировками. Она была абсолютно уверена, что пробежит сколько угодно. И наивно думала, что главное – это добежать.
Ее замутило с новой силой. Надо было отдышаться, а затем – попытаться объяснить все правдоподобно. Достаточно правдоподобно, чтобы писатель не испугался. Он ведь может. Испугаться, что она, Хава, странная беглянка, как-то связана с…
«…Инцидент с заговором против Единства все еще не расследован до конца. Информация об иных лицах, к нему причастных, не разглашается».
Скорее всего, он не поверит. Скорее всего…
– Я еще не знаю, Мина. Тебе точно не стоит, я уверен, тебя все еще ведут. А я… понимаешь, кто-то должен. Они могли бы привести его сами и привели бы, если бы меня арестовали, но…
Писатель говорил, видимо, по телефону. Хава, все еще приходя в себя, стала отстраненно слушать.
– Вообще-то я и сам бы хотел… – раздалось желчное хмыканье. – Подумай, часто ли представляется шанс увидеть, как кромсают красных крыс? Знаешь, я склоняюсь к тому, что я там буду. Как когда-то хотел. А ты… хм… можешь поцеловать меня при встрече, сойдя с трибун. Ты ведь придешь посмотреть на то, как ее будут вешать?
Послышался знакомый смех. Хава ощутила озноб, усиливающуюся тошноту и прижалась к двери ухом.
– Проклятый поезд, Мина. Дело в нем. Я боюсь, что теперь, когда прессе бросили эту наживку, он стал еще более невменяемым. Он любит ее. И лучше, если хоть кто-то из нас будет с ним. Конечно, он доедет и так, но… Нет, я не могу сказать тебе, что в вагонах. Ты увидишь.
Какое-то время не раздавалось ни звука. Хава огляделась по сторонам, убедилась, что коридор пуст, и вновь приникла к двери.
– А хорошо устроилась эта дрянь. Сменила личину, пригрелась, пригрела ублюдков. Знаешь, когда я увидел статью, подумывал поначалу спасти ее, хотя бы в память о ее славном отце и о моем дорогом Коноре. Впрочем… да, ты права. Оставим на Быстрокрыла. Главное – ты не лезь. В Аканаре нас ждет зрелище…
«Множество интересных историй». Хава судорожно выдохнула.
– Выезжаю? Сегодня. Вечерком, знаешь, я все еще надеюсь на девочку. Ну очень я ее полюбил, она умница. Нет-нет, не ревнуй, это другое. Надеюсь, она вернется. Надеюсь…
Дверь скрипнула и распахнулась. Хава ввалилась внутрь, не удержав равновесия. Снова – разбитые об пол руки, снова – головокружение и ужас. Писатель, наблюдавший с порога, широко улыбнулся.
– Надеюсь… – тихо повторил он, – что она сама откроет эту дверь. И все же составит мне компанию в новом путешествии. В конце концов, теперь у нее нет особого выбора.
5. Трюкачка
– Быстро дойдет?
Дежурный почты, пожилой ками с массивными бивнями, окинул Ву взглядом и наконец кивнул:
– Вы успели на последнюю рассылку живым самолетом. Скорее всего, доставят уже завтра.
– Замечательно! – Ву просияла.
Дежурный посмотрел на пол.
– Ваши животные, ла… они грызут чью-то посылку.
Два лапитапа действительно точили зубки о картонный угол запечатанной коробки с эмблемой Второго региона. Ву подняла ногу и легко пихнула одного из зайцев в лоснящийся пятнистый бок.
– А ну перестаньте. Не безобразничайте.
– Интересная вы особа…
Ву пожала плечами. Она никогда не задавалась вопросом, считать ли себя интересной. Но, если подумать, те, с кем ей случалось знакомиться, определенно считали ее именно такой. С самого раннего детства. Даже этот, с красными нашивками. Кстати о нем…
– Много интересных вам встречалось в последнее время? – невинно уточнила она. – Или я самая-самая?
Дежурный рассмеялся. Казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не потрепать свою собеседницу по волосам. А делать это определенно не стоило.
– Много. Знаете, сюда же съезжаются разные люди со всего мира. Некоторые писаки уже разместились в корпусах Двенадцати Филинов – тех, что среди скал. Бродячие трюкачи устроились в расчете хорошо заработать, развлекая выводки гостей. Лавочников много. Да и попрошаек, бродяг, музыкантов… – Он потер подбородок. – Но вы, пожалуй, интереснее всех. Какие звери! Говорят, за вами еще ходит рыцарь из дерева…
Ву посмотрела на ками. Миролюбивые зеленые глазки, тонущие в складках щек и полные праздного любопытства. Толстопузый сплетник, от которого на деле не может быть вреда, тем более теперь, когда времени осталось мало… Ву улыбнулась. И, схватив на руки одного из лапитапов, при этом недовольно дернувшегося, сообщила:
– Мы тоже… трюкачи. Что-то вроде того.
Ками одобрительно закивал.
– И что у вас за представление? Я бы заглянул со своими.
Ву улыбнулась еще раз и отступила:
– Я пока его еще придумываю. И мне вообще-то уже пора. Доброй вахты, ло.
– Доброй вахты, ла.
Из почтового отделения, расположенного на ветхом полустанке, Ву снова направилась в город. Она шла неторопливо, но не особо разглядывала убогие постройки. В Аканаре жалким был даже товуриат – косой, с отстающими часами; его нижняя половина была выстроена из кирпича, а верхняя – из ноздреватого белого известняка. В преддверии Перевеяния и Съезда местный бедолага-товур наверняка не находил себе места. Это можно было понять и по количеству уборщиков на улицах, и по тому, как пытались принарядить здания: заново красили облупленные стены, развешивали дешевые гирлянды и фонарики, выставляли – там, где это могли позволить крыльцо или подоконник, – вифули, большие ядовито-зеленые овощи, выскобленные изнутри. На овощах вырезали лица или узоры, с пары вифулей на Ву даже глянул рыцарь Аканно: она узнала его по шлему с витой раковиной вместо пера.
– Какой глупый городок… – пробормотала Ву, поглядев на зайцев. Один из них облизывал овощ на крыльце мясной лавки. На плотной зеленой кожуре был аккуратно вырезан бродячий замок.
Во всей этой убогости Ву виделось нечто вполне ясное. Предопределение, иначе и не скажешь. Вся суть процветающей Великой Матери, останки первых детей которой покоились поблизости. Будет забавно, если и нынешние дети увидят эту суть. И подобное можно было бы устроить. У Ву имелись на это силы, вот только… зачем?
Она ведь осталась одна. Ву сбежала тогда, она сбежала, когда ей еще хотелось, чтобы человек с черным платком на лице снял его и улыбнулся во весь рот, по-настоящему. Забавно. Кажется, это было последнее, чего ей хотелось по-настоящему, вряд ли вообще есть что-то сильнее детского желания быть любимым. Когда взрослеешь, у таких желаний появляется двойное дно.
– И это можешь?
Он сидел на корточках напротив. Улыбался, это было видно по его внимательным голубым глазам, пусть рот и скрывала ткань.
– Да, – гордо ответила она. – Я верну тебе что захочешь.
– Что бы это ни было?…
– Ага.
Птица в сложенных ковшиком руках совсем остыла. Она лежала, распластав крылья, из-под встопорщенных серых перьев виднелся ряд других: голубоватых, крошечных, орошенных кровью. Ладонями Ву ощущала мягкий пух птичьей грудки и жесткие лапы, сведенные судорогой.
– Смотри.
Она чуть-чуть наклонила голову, не обращая внимания, что пряди падают на лицо. Сосредоточилась. И, лукаво поглядывая на мужчину напротив, стала аккуратно дуть.
– Что ты…
Ву обдувала маленькую головку, свернутую шейку, обмякшую спинку в аккуратных рябых перышках. Она знала, это похоже на…
– Не может быть.
…Ветер. Просто ветер, который, пробравшись в комнату под утро, гонит затянувшийся сон.
Конор подался вперед, словно большой, красивый зверь, если бывают звери с такими глазами и такими пальцами. Взгляд был прикован к Ву, ей это очень нравилось, она торжествовала. Получилось! Она завладела его вниманием и теперь не отпустит его к черноволосой, неприветливой Замарашке, вечно пахнущей углем и маслом. Ву лукаво улыбнулась.
– Подожди. – И она дунула на перышки еще раз.
Скрюченные птичьи лапки дернулись раз, другой, царапнули ладони. Слабое тепло разливалось по изувеченному тельцу, не хватало только стука в грудной клетке. Но сердце забиться уже не могло.
– Вот так.
Птица затрепыхалась. Она приподнялась, завертела головкой, раскрыла острый песочно-рыжий клюв, словно хотела пить. Ее движения казались изломанными, неловкими. Крылья неровно хлопали и бились. И все же…
– Она жива?
– Глупый, – сказала Ву. – Она снова может летать, вот что главнее. Самое главное – это летать.